Журнал «Если» - "Если", 2010, № 5
Дом Шоны был последним занятым домом в нашем квартале. Дальше по улице молодой сосняк и заросли кудзу[34] наползали на заброшенные лужайки и остатки сожженных домов. Посреди этой зелени поднимались руины дома Брэда. Стойка старых качелей, на которых мы играли детьми, валялась в углу двора перед домом, красные и синие краски полимерной отливки успели поблекнуть, и маленькие сосенки уже тянулись вверх над рамой. Домик, который мы соорудили себе на дубе, обветшал и почти развалился; лианы кудзу заплетали и само дерево. Я украдкой прошмыгнул на задний двор, где трава разрослась в прерии, а окна на втором этаже, разбитые в прошлом году во время свирепой грозы с градом, по-прежнему зияли пустыми рамами.
Единственным местом, куда еще не вторглись бурьян, кудзу и сосны, оставался хорошо ухоженный кружок посреди заднего двора, где росло одно-единственное терновое деревце.
Окна в доме Брэда были освещены, и я видел силуэт его отца, расхаживавшего по гостиной. Я решил, что он уже слишком набрался, чтобы обращать на меня внимание, но когда попытался прошмыгнуть внутрь двора, старая немецкая овчарка Брэда гавкнула и принялась выдворять меня на улицу.
— Сардж? — прошептал я.
Признав мой голос, Сардж подошел поближе и, заскулив, лизнул меня в лицо. После этого он вернулся к терновому деревцу и улегся под его тонкими ветвями.
Перебежав двор, я пригнулся за деревцем. Терновник — метров двух в высоту, серебрившийся ветвями, на которых зигзагами застывшей молнии вправо и влево топорщились шипы, — казался больным и опасно тонким. Когда я стянул перчатки и прикоснулся к игле, она вдруг отломилась с музыкальным хрустом. Сардж заворчал в пыльной ложбинке возле ствола, где, видимо, проводил большую часть своего времени.
Уже более осторожным движением я уколол указательный палец о другую иглу. Холодок пробежал по моим венам, и капелька крови втянулась в иглу.
— Привет, Майлс, — проговорил Брэд, выходя из тумана долгого уединения. — Позволено ли мне узнать, сколько времени прошло после твоего последнего визита?
— Два месяца, — проговорил я, одновременно ощущая собственную вину и облегчение, оттого что Брэд казался таким бодрым. Слишком часто воспоминания и личности тернов окостеневали и распадались, если они слишком долго оставались в одиночестве.
Брэд рассмеялся моей вине и облегчению со своей подростковой звонкой интонацией. Конечно, не то чтобы я действительно слышал его. Когда говоришь с тернами, лучше всего держать глаза закрытыми. Тогда уму легче перелагать мысли и ощущения в слова. Если не открывать глаз, человек может показаться просто сидящим возле тебя.
Почти показаться.
— Итак, что в конце концов заставило тебя нанести этот визит? — спросил Брэд.
Я начал было сочинять извинения, однако терну лгать бесполезно. Брэд прекрасно понимал, как мне больно видеть его в такой ситуации.
— Эллина была вне себя, — признался я. — Не захотела разговаривать со мной, пока я не зайду к тебе.
Брэд улыбнулся. По правде говоря, теперь никому не было до него ни малейшего дела. Его мать в прошлом году уехала отсюда — в безопасность большого города, — а отец запил и едва ли интересовался чем-либо вообще.
— Он разговаривает со мной только в коматозном оцепенении. Я ощущаю алкоголь в его крови. Он никогда не рассказывает мне о себе, о своей жизни, просто колет и колет руку об мои иглы.
На мгновение приоткрыв глаза, я бросил взгляд на окно гостиной, где отец Брэда пил пиво. Когда я шевельнулся, иголка в моем пальце сломалась. Достав обломившийся кончик, я нащупал другую и проткнул кожу.
— Хрупкими какими стали, — проговорил я.
— Воду отключили. Отец не платит по счетам.
Я ругнулся. Надо было раньше проверить это, при нынешней-то засухе. Я велел Брэду подождать, схватил старое ведерко и бросился назад, к дому Шоны. Мать Шоны была в доме, однако она оставила шланг с водой в саду. Наполнив ведерко, я вернулся к Брэду и принялся заливать его корни. Сардж с визгом выбрался из своей ямки; когда хлынувшая вода затопила ее… в земле как будто бы блеснули кости, но я не стал вглядываться.
Я совершил еще несколько ходок, прежде чем Брэд получил достаточно влаги. Хотя солнце садилось и мне следовало бежать домой, я вновь уколол палец. Пробравшийся в мои недавние воспоминания Брэд нашел повесть, которую сочинила для него Эллина, — захватывающее повествование о влюбленных, разлученных жестокой судьбой. Слушая ее, Брэд рыдал в моей памяти. А когда повесть закончилась, шепнул «спасибо» и попросил передать Эллине, что любит ее.
Когда я попал домой, мне хотелось рассказать Эллине о Брэде. Однако ночь уже наступила, и с полей за нашим домом доносились порочный визг и смешки. Не смея даже пытаться узнать, что происходит во мраке, я ринулся в дом и закрыл за собой дверь.
* * *На следующий день я работал с отцом; солнце карабкалось вверх по небу, а я скидывал с платформы нашего грузовика мешки с мульчей и навозом. Мы обихаживали мемориальную рощу в богатой части города. Невзирая на утро, стояла такая жара, что я насквозь пропотел в рубашке с длинными рукавами и в перчатках. Будь мы дома, я скинул бы их в считаные секунды. Но если я обнажу кожу, здесь все посходят с ума и отец наверняка потеряет работу. А ею рисковать нельзя, ведь свободное место так трудно найти.
Когда я закончил разгрузку, папа потрепал меня по спине — редкое прикосновение, даже в перчатках — и велел мне заняться деревьями в непосредственной близости. Сам он собирался отогнать грузовик на другую сторону рощи и обработать дальние растения. Я с пониманием кивнул. Миссис Блондхейм, фанатичная городская старуха, содержавшая эту рощу на свои деньги, на прошлой неделе пожаловалась, что в парк пробрались два терновых смертника. Она хотела, чтобы их убрали. Убивать терновые деревья мне было не по душе, поэтому такими делами занимался отец.
После того как он отъехал, я рассыпал мульчу вокруг древесных стволов и понес полные мешки подальше в рощу, пока вокруг не оказались одни только серебристые стволы, ветви и шипы. Все деревца поднимались примерно на два метра от земли. Где-то в середине рощи я случайно коснулся дерева, и шип пронзил рубашку. Со мной немедленно поздоровалась Джекки, симпатичная девятилетка, ставшая терном несколько десятилетий назад. Туманный характер ее мыслей сразу поведал мне о том, что с ней никто не разговаривал много лет. Не желая показаться грубым, я не отнимал кровоточащей руки, поддерживая беседу.
— А ты не видел поблизости мою куклу? — спросила она. — Мама дала мне ее, когда в последний раз приходила сюда.
Я не знал, что сказать. Как объяснить ребенку, который не может вырасти или просто перемениться, что ее мать давно умерла? И что кукла существовала только в памяти этой женщины и без нее найти игрушку не представлялось возможным. Но нас связывал шип, и на кратчайший миг Джекки поняла мои мысли.
— Моя мама не умерла, — возмутилась она, прежде чем накопленная временем статика вернула ее к знаниям той девчушки, какой она была в свои девять лет и несколько мгновений назад. — Так ты не видал мою куклу? — переспросила она с невинной интонацией в голосе.
— Нет, — ответил я мягким тоном. — Но я поищу.
Отняв руку от шипа, я стер кровь, прежде чем возвратиться к работе.
Во время ланча я сидел в сердцевине рощи и жевал сэндвич. Под ветром серебряная листва соседних деревьев нашептывала тысячью просительных шепотков, но я не испытывал желания говорить с кем-либо из них. Я подумал, что можно бы сходить к дереву мамы, но решил подождать конца рабочего дня — на тот случай, если вдруг появится миссис Блондхейм. Мама стала терном, когда мне исполнилось девять. И хотя у нас не было денег, чтобы поместить ее в такую шикарную рощу, мысль о том, чтобы перенести ее терн сюда, терзала меня. Папа пытался объяснить мне, что мама умерла, что терновник — просто эхо ее души. Однако я все канючил без остановки, пока наконец он не договорился с миссис Блондхейм, чтобы та срезала ему зарплату, но поместила у себя мамино дерево. В то время я был в восторге. Но теперь не знал, правильно ли поступил.
Еще я все думал о людях, запустивших этот вирус. Несколько фанатиков, подобных миссис Блондхейм, все еще превозносили создателей генетического вируса, подаривших нашему миру красоту и вечную жизнь. Большинство, впрочем, проклинало их — как обыкновенных террористов. Какими бы ни были их намерения, зараза эта полностью ликвидировала один из самых важных компонентов человеческой культуры — прикосновение. Почти 90 % всех людей несли в себе вирус, хотя он активировался только в том случае, если ты прикасался к человеку, обладающему той же самой комбинацией штаммов. Поскольку вирус то и дело менял варианты, подобно бешено вращающемуся замку, шансы прикоснуться к человеку, который превратит тебя в терн, были не слишком велики. Тем не менее человек, которого ты спокойно трогал сегодня, мог превратиться в неприкасаемого на следующий день.
