Николай Шамсутдинов - Журнал «День и ночь» 2009 №4
IX
Занедужило старое озеро: кто-тоВзял да выгреб в него полцистерны тавотаИ добавил какой-нибудь дряни — видать,Долго озеро к жизни теперь поднимать…Как тоскливо насупился север, и хмуроНалегло на сердца ожиданье грозы(Вот и кстати штормовка), под ветром понуроПодползает к ногам маслянистая зыбь.
Оскудели дородные глуби, и птицаНе спешит на неверную воду садиться,Ведь весенней порою, в броженье урёма,Пропитала озеро дряблая дрёма.
А давно ль, когда в жизни — сплошные кануны,Трепетала и тёрлась о лодки вода,Закипала вода, вспучив грузные луныСеребром истекавших сетей? Их тогдаРаспирало броженьем улова — литаяРыба светом сорила, и после, тяжёл,Всё темней клокотал, всё плотней, обмирая,Заходясь в рыжей пене, артельный котёл.Многих,многих озёрная сила вспоила,Как меня поднимала когда-то, мальца:Крепли мышцы, ветвились упругие жилы —Так идут по весне в звонкий рост деревца…
А теперь ни умыться нам и ни напиться…И с тревогою, Вэлло, следим мы с тобойЗа мятущейся птицею над плосколицей,Почерневшей, как рок, безразличной водой.Потому-то и не отпускает смятенье,Что в тяжёлом движенье прогресс перемялДо подлеска тайгу и, певец покоренья,Я потрав за лавиной стальной не видал,Сам прокашивал гулкие просеки, сеялЧадный грохот…
Так не по твоим ли слезам,Хмурый Вэлло, ломилось железо на север,Приценяясь, как видно, к насупленным льдам?И в минуты душевной надсадыГорько вижу я, как из подроста и мховНам бессильно грозят, в чёрных метах распада,Древа, сучья, валежины, сны пропоров.Лет пятнадцать — и вот мы у цели:Пересохшие русла, овраги, пески…Слава Богу, не всё уничтожить успели,Но к черте роковой — ишь, размах-то! — близки…Мы присвоили право решать, что полезно,А что вредно. И кто бы из нас ни решал,Так уверовал, путь просекая, в железо,Что в холодной крови растворился металл.
И молчу я над вялой водой, размышляя:Тот, кто озеро — по слепоте? — отравил,Безусловно, из тех, кто, тайгу «покоряя»,И других «покоренью» примером учил…
Страшно, что безымянен он, этот «учитель»,Потому что не найден и не уличён.Сколько он принесёт нам вреда, истребитель,Потребитель, по сути прогорклой. О чёмДумал он, выгребая тавот? Всё о том же,Что огромна Сибирь, золотой материк,Что и эту потраву она переможетИ урон-то, по меркам её, — невелик,Капля в море… А капля ли?! И потому-тоПотрясенье саднит до сих пор,Ибо мёртво застыли озёра мазутаТам, где птица, густа, поднималась с озёр…Где бродила обильная живность густая,Жгут — так прячут следы! — нефть, и траурный дымИссушает сознание, переползаяЗа лесной горизонт… Так давай проследимЕго путь: он полнеба затмил, постепенноКонцентрируясь в воздухе, в почве, в воде,Чтоб распадом, гниеньем в отравленных генахЗаявить о себе…
Поколенья в беде!
Как преступно бездумны безликие песниО безоблачном детстве! На кой они ляд,Если небо забито отходами, еслиУ детей наших лёгкие — с кровью! — горят.Не безнравственно ль, что лихорадочно ищемПанацею от страшных болезней, пока,Накрывая смертельною тенью жилища,Наша смерть вызревает в больных облаках?!Проморгали Чернобыль. А что проворонимМы на сей раз, ведь, как посторонних людей,Родники наши, реки, озёра хороним,Не сумев их спасти от кислотных дождей?И, как рыба, вверх брюхом — иллюзии… Скверно:Сонмы их высыхают средь книжных страниц,Безразличных плодя, и в итоге — каверныВ детских душах, как в лёгких, и нравственность — ниц.Отвлечённо скорбя, тиражируя вздохи,Позабыв, что у голоса право — кричать! —Мы абстрактно страдаем, отрыжка эпохи,Научавшей не драться, а внятно молчать…
Но, когда нас лесные палы обступают,До нутра прожигая, и в мёртвой водеНаши лица мерцают, — когда проливают
Бытие— наше! кровное! — в небытие,Ощутите ли, как зачерствело молчанье?«Не среда обитанья — среда выживанья!» —Так поставлен вопрос…И всем нам — отвечать!
Х
Не заметил, как звёзды набрякли… СомлелоВ костерке неуёмное пламя — видать,Нам пора на покой.
Только хмурится Вэлло:«До-олго озеро к жизни теперь поднимать…Язви, всё испоганили, ведьмино семя!» —Разминает потухший в руке уголёкИ понуро молчит, узловат и приземист,У бессильной воды, точно древний божок,Лоб морщинист и кроток редеющий волос…
И глядит он куда-то за озеро, вдаль,Поднимая протяжную песню, — то голосПодаёт и царапает сердце печаль.Растекается звук над водой постепенноИ пытает на отзыв холодную тьму,Возвращается эхом, как будто смятенноСтонут птица и зверь, отзываясь ему.
Воет ветер на вырубках, горестно ноет,Задувая наш говор… Зайдя от Губы,Ветер, комкая песню, в просеках воет,Что уставились в нас, точно дула судьбы.Оттого ли пространство слезами наволгло,Что когда-то наступит тот сумрачный день,Когда слепо, при вое последнего волка,Захлебнётся испугом последний олень?Ты во что переплавишь безликую жалость,Больше занятый бытом, а не бытием?Как тут быть, отвечай, коль земля твоя вжаласьВ твоё сердце и ждёт милосердия в нём?Наши силы — иссякли? Призывы — прогоркли?Хищник — зол и ухватист, где можно, урвёт…Потому-то на лысом, понуром пригоркеТо не Вэлло поёт — само горе поёт,Растекаясь брожением смутным в туманах,Низким говором трав…
Ну, а горше всего:Кроме этой, в болотах, в разливах, в туманах,Неуютной земли, нет иной у него.Где искать ему выпасы тощим оленям,Если сжались угодья в железном кольце?Что, с тоской и мучительным недоуменьем,Он читает в земном оскудевшем лице?Отстранясь от нас, как от врагов, затаённоОна смотрит, в оврагах и просеках, ввысь,Точно боль и обида спеклись в отчуждённость…Если б в нас — размышлением отозвались,Ведь считали мы: всё, что творится, — во благо…
Но, когда я сижу, углублённый в своё,Слышу ропот глубинный, как будто бумагаРвётся под воспалённым дыханьем её,И такая в ней тёмная стужа, как в камне…И — встречаешься с пристальным взглядом воды,Что настойчиво, пасмурно смотрит в глаза мне,Словно я — провозвестник большей беды.
XI
Ещё всё мироздание дрёмой объято,А уже ранний звук над деревней возник…И вот так целый день, от зари до заката,Тюк да тюк у худого заплота — старикТо дровами займётся, то веслице тешет,То латает приземистый хилый заплот,Согреваясь работой. Да, видно, не тешитНемудрёное дело души. Уже год —Он один,и под солнцем один, и под ливнем,Заплывают слезами горючие сны…Как и в первые горькие дни, всё болит в нёмБезутешная даль за могилой жены…Жизнь его и в бою, и в работе обмяла,Но, уже отстранившийся от бытия,Коротая свой век за безделкой, усталоОн влачит одиночество.
А сыновья? —Спят вповалку в кладoвой их грузные сети,Дремлют бродни лениво на тёмной стене —Захирело артельное дело, и дети,Как вода по весне, растеклись по стране,Растеклись и — отцовское дело забыли…Всё он не передумает думу свою,Ведь больные озёрные воды подмылиИ, ломая устои, размыли семью,Обездолив его, горемычного, разом…
Под дородной луной и в сиянии дняПо стремительным просекам, стройкам и трассамТо река, а то зимник носили меня.И, вбирая мой мир, видел я, каменея,Как, теснима железом, теряя зверьё,Хмуро пятилась к морю тайга, а за неюШёл бродячий сюжет, как попутчик её…То в Казыме, а то в Лагнепасе по следуВездеходов он шёл — в снег, в распутицу, в зной,И с него занималась, бывало, беседаУ костра кочевого вечерней поройПод шипенье транзистора тихо творима…
И порой снилось мне: он в тайге, многолик,Словно дух этой местности, брезжит незримо,Неусыпный, как едкая совесть, старик.И казалось: везде, как стезя ни капризна,Из лесной гущины, куда искры летят,Сожаление тайное и укоризнаПрямо в душу глядят,Прямо в душу глядят…
Неужели железо — стихия прогресса —Подминая бездумно основу основ,По душе прокатилось, как будто по лесу,Совесть и здравомыслие перемолов?Разве здесь она больше над нами не властна?Если дикую силу не взять в оборот,Вплоть до моря она обескровит пространство,На делянки тайгу, разменяв, разнесёт…И не пустоши ль встретят потомков молчаньем?
Но душа прикипает к природе, живаСостраданьем к земле кровной, словно стяжаньемНеусыпной тревоги, заботы, родства.
XII
