Виссарион Белинский - Ответ «Москвитянину»
Что касается до наших журналов, – необходимость иметь известное направление, известный образ мыслей и никогда не противоречить ему начали обнаруживаться только в последнее время. Журналов у нас немного, но все-таки больше, нежели сколько есть у нас людей, способных своими трудами поддерживать журналы. У нас большое счастие для журнала, если он ycneeт соединить труды нескольких людей и с талантом и с образом мыслей, если не совершенно тождественным, то по крайней мере не расходящимся в главных и общих положениях. Поэтому требовать от журнала, чтобы все его сотрудники были совершенно согласны даже в оттенках главного направления, значит требовать невозможного. Тут не помогут мудрые советы вроде следующего: сперва соберитесь да согласитесь между собою. Искусственным образом нельзя соглашать людей в деле убеждения, и ни один порядочный человек ничего не уступит из своего мнения ради причины, лежащей вне его мнения. Лишь бы журнал имел общий характер, так что с его представлением в уме всякого соединялось бы известное направление: этого для него пока совершенно достаточно, чтоб быть ему хорошим журналом. Разность в оттенках мыслей еще ничего; плохо как «из одного города да не одни вести». Вот, например, как г. М… З… К… отзывается о первой теперь поэтической знаменитости не только во Франции, но и во всей Европе: «Жорж Санд, которого, конечно, не назовут писателем отсталым от века, истощив в прежних своих произведениях все виды страсти, все образы личности, протестующей против общества, в «Консуэло», «Жанне», в «Compagnon du tour de France»[2] изображает красоту и спокойное могущество самопожертвования и самообладания; а в «Чортовой луже» она пленяется мирною простотою семейного быта». Оставляя в стороне приложение, которое критик «Москвитянина» хочет сделать из своего суждения о Жорже Санде, мы заметим только, что в этом суждении видно высокое уважение к таланту знаменитого французского писателя, в чем мы совершенно с ним согласны. Но вот что о том же писателе сказал г. Хомяков, принадлежащий к тому же «московскому направлению», к которому принадлежит и г. М… З… К…, и печатающий свои статьи в тех же изданиях, то есть в «Москвитянине» и «Московском сборнике»: «Впрочем, по мере того, как художество народное делается менее возможным, так оскудевает и художество вообще, и Франция по необходимости была страною антихудожественною, то есть не только неспособною производить, но неспособною понимать прекрасное, в какой бы то ни было области искусства. Так, например, в наше время Франция и офранцузившаяся (?) публика встречала с слепым благоговением произведения Жоржа Санда, которые совершенно ничтожны в смысле художественном (какое бы они ни имели значение в отношении движения общественной мысли), и не нашла ни похвал, ни удивления, когда та же Жорж Санд почерпнула из скудного, но уцелевшего источника простого человеческого быта прелестный и почти художественный рассказ «Чортовой лужи», под которым Диккенс и едва ли не сам Гоголь могли бы подписать свои имена». («Московский сборник», 1847, стр. 350–351). Вот это так противоречие! Тут поневоле вспомнишь стих Крылова:
Чем кумушек считать трудиться,Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?
Чем другим давать совет «предварительно согласиться между собою», не лучше ль было бы прежде самим испытать на деле возможность осуществления такого совета, чтоб не подать повода говорить о себе:
Запели молодцы: кто в лес, кто по дрова!
Обратимся к противоречиям «Современника». После многих выписок из статьи г. Никитенко критик «Москвитянина» задает нам следующие вопросы: «Но если таков образ мыслей редактора, почему помещена в той же книжке повесть под заглавием: «Родственники»?{11} Разве для того, чтобы читатели тут же могли поверить на деле справедливость впечатлений г. Никитенко, как» будто произведенных именно этою повестью? Вообще, почему отдел словесности отдан почти исключительно в распоряжение тому направлению, которое так справедливо осуждается самим редактором в отделе наук?» На все эти вопросы мы ответим критику «Москвитянина» одним вопросом: а на каком основании вы уверены так положительно, что г. Никитенко разделяет ваш образ мыслей касательно как повести «Родственники», так и всех других повестей в отделе словесности нашего журнала? Кроме того, что г. Никитенко и не думал, подобно вам, уничтожать натуральной школы, а только хотел, показавши ее достоинства (на что вы ему и возразили на стр. 177), показать и ее недостатки, состоявшие, по его мнению, в преувеличении и однообразии. Для применения он мог иметь в виду произведения, действительно отличающиеся грубою естественностию или впадающие в карикатуру, каких не мало появляется в нашей литературе. Как бы то ни было, но как он не указал ни на одно произведение, то вы не имели никакого основания навязывать ему этих указаний, кроме вашего самолюбия, которое уверяет вас, что судить безошибочно значит судить по-вашему. И неужели вы не шутя думаете, что стоит только назвать без всяких доказательств ту или другую повесть дурною, чтобы всех убедить, что она точно дурна? Но нет, этого вам мало: вы, кажется, убеждены, что вам ничего не нужно и говорить, что с вами безусловно должны быть согласны все, даже не зная, как вы думаете о том или другом предмете: хотя г. Никитенко, до появления вашей статьи, и не мог знать вашего мнения о повести «Родственники», однако тем не менее, думаете вы, не мог не разделять его… Странная уверенность!
Далее скромный критик «Москвитянина», в виде уступки, делает такое замечание: «Может быть, другого рода повестей достать нельзя; может быть, даже такие повести нужны для успеха журнала, чего мы, впрочем, не думаем». Странно видеть человека, который, по собственному сознанию, решительно не знает журнального дела, а между тем взялся рассуждать о нем! Он не знает, какие повести можно доставать и какие повести нравятся публике и, следовательно, могут поддержать журнал. То говорит: «может быть», то: «чего мы, впрочем, не думаем». Как объяснить ему это? Он назвал только одну повесть: «Родственники». О ней можно судить с двух сторон: со стороны направления и со стороны выполнения. В первом отношении мы на «может быть» нашего критика отвечаем утвердительно; во втором отношении эта повесть не без достоинств, местами замечательных, но вообще не может итти в образец повестей той школы, на которую с таким ожесточением нападает наш критик. В этом случае нам трудно отвечать ему, сколько потому, что он по одной первой книжке журнала хочет произнести суд о всех будущих книжках этого журнала, хотя бы ему суждено было продолжаться десять лет при постоянном участии одних и тех же лиц, сколько и потому, что он, говоря о повестях, назвал только повесть «Родственники» и неопределенно указал на отдел словесности, не сказавши ни слова ни о повести «Кто виноват?» Искандера, вышедшей как приложение к первой книжке, ни о «Хоре и Калиныче», рассказе г. Тургенева, помещенном в «Смеси».{12} Вероятно, он имел свои причины не высказывать своего мнения об этих двух произведениях, и в таком случае, надо отдать ему справедливость, он поступил очень ловко. Если бы мы сказали, что он и их считает тем же, чем считает все произведения натуральной школы, он мог бы ответить, что о них ничего не говорил, что он указал только на то, что было помещено в отделе словесности. Но если бы, сделавши вопрос: «может быть, даже такие повести нужны для успеха журнала», он указал на «Кто виноват?» и «Хорь и Калиныч» – тогда бы мы положительно и утвердительно отвечали ему: да! Но он хочет быть с нами великодушным; он отрицает мысль, чтобы мы, в выборе повестей, руководствовались расчетом на успех журнала, а не внутренним достоинством повестей. Благодарим за доброе мнение, но никак не думаем, чтобы потребности нашего читающего общества были в таком разладе с истинным вкусом, что удовлетворять им непременно значило бы – руководствоваться корыстным расчетом, а не следовать искренно своему вкусу и убеждению. В «Современнике» не было и не будет помещено ни одной повести, которая бы, по искреннему убеждению редакции, не заключала в себе каких-нибудь хороших сторон, делающих ее стоящею печати, и уже было напечатано несколько весьма замечательных произведений в этом роде. Они были замечены и отличены публикою, и мы очень рады, что наш вкус, наше личное мнение совпали, в отношении к ним, со вкусом и мнением большинства публики. Эти произведения: «Кто виноват?», «Обыкновенная история», «Рассказы охотника» и «Из сочинения доктора Крупова о душевных болезнях вообще и об эпидемическом развитии оных в особенности»…{13}
Замечательна также мысль критика, сделанная в виде уступки, что «редактор «Современника» не властен пересоздать изящной литературы по своим желаниям». Вот что правда, то правда! Только с чего вы взяли, что он желает ее пересоздать? Желать видеть ее в лучшем, совершеннейшем виде, и желать пересоздать – не одно и то же.
