Виссарион Белинский - Сочинения Александра Пушкина. Статья первая
Дмитриев так выразил свое удивление к Хераскову в этой надписи к его портрету:
Пускай от зависти сердца зоилов ноют;Хераскову они вреда не принесут:Владимир, Иоанн щитом его покроютИ в храм бессмертья проведут.
Мы увидим ниже, как долго еще продолжалось мистическое уважение к творцу «Россиады» и «Владимира», несмотря на сильные восстания против его авторитета некоторых дерзких умов: оно совершенно окончилось только при появлении Пушкина. Причина этого мистического уважения к Хераскову заключается в риторическом! направлении, глубоко охватившем нашу литературу. Кроме этих двух стихотворных поэм, Херасков написал еще три поэмы в прозе: «Кадм и Гармония», «Полидор, сын Кадма и Гармонии» и «Нума Помпилий, или Процветающий Рим». «Похождения Телемака» Фенелона, «Гонзальв Кордуанский» и «Нума Помпилий» Флориана были образцами прозаических поэм Хераскова. Замечательно предисловие автора к первой из них: «Мне советовали переложить сие сочинение стихами, дабы вид эпической поэмы оно прияло. Надеюсь, могут читатели поверить мне, что я в состоянии был издать сие сочинение стихами,{17} но я не поэму писал, а хотел сочинить простую токмо повесть, которая для стихословия не есть удобна. Кому известны пиитические правила, тот при чтении сей книги почувствует, для чего не стихами она писана». Далее Херасков восстает против мнения Тредьяковского, утверждавшего, что поэмы должны писаться без рифм и что «Телемак» именно потому не ниже «Илиады», «Одиссеи» и «Энеиды» и выше всех других поэм, что писан без рифм. Детское простодушие этих мнений и споров лучше всего показывает, как далеки были словесники того времени от истинного понятия о поэзии и до какой степени видели они в ней одну риторику. В «Полидоре» особенно замечательно внезапное обращение Хераскова к русским писателям. Имена их означены только заглавными буквами – характеристическая черта того времени, чрезвычайно скрупулезного в деле печати. Но мы выпишем их имена вполне, кроме тех, которые трудно угадать:
«Такова есть сила песнословия, что боги сами восхищаются привлекательным муз пением, муз небесных, пиршества их на холмистом Олимпе сопровождающих; – и кто не восхитится стройностию лир приятных? чье сердце не тронется сладостным гласом музами вдохновенных пиитов? сердце суровое и нечувствительное, единый наружный токмо слух имеющее, или приятности стихотворства ощущать не сотворенное. Может ли чувствительная душа, может ли в восторг не прийти, внимая громкому и важному пению наперсника муз, парящего Ломоносова? Может ли кто не плениться нежными и приятными творениями С?[5] Я пою в моем отечестве и пиитов российских исчисляю; мне они путь к горе парнасской проложили; светом их озаряемый, воспел я российских древних царей и героев; воспел Кадма не стопосложным, но простым слогом; ныне повествую Полидора,{18} не внимая суждению нелюбителей российского слова, ни укоризнам завистливых человеков, в уничижении других славу свою поставляющих. Но пусть они гиппокренского источника прежде меня достигнут, тогда, уступив им лавры, спокойно за ними последую; слабые и недостойные творения забвенны будут. А вы, мои предшественники, вы, мои достославные современники, в памяти наших потомков впечатленны и славимы вечно будете; – и ты, бард времен наших, превосходный певец и тщательный списатель красок натуры![6] И ты, Державин, во веки не умрешь по твоему вдохновенному свыше изречению. Но не давай прохлаждаться священному пламени, в духе твоем, музами воспаленном: музы не любят, кто, ими призываем будучи, редко с ними беседует. Тебе, любимец муз, Русский Путешественник Карамзин; тебе, чувствительный Нелединский; тебе, приятный певец Дмитриев; тебе, Богданович, творец «Душеньки»; и тебе, Петров, писатель од Громогласных, важностию преисполненных, то же я вещаю. А вы, юные муз питомцы, вы, российского песнопения{19} любители! шествуйте ко храму их медленно, осторожно и рачительно; он воздвигнут на горе высокой; стези к нему пробирают сквозь скалы крутые, извитые, перепутанные. Достигнув парнасския вершины, излиянный пот ваш, рачение, тщательность ваша, осеняющими гору древесами прохлаждены будут; чело ваше приосенится венцем неувядаемым. Но памятуйте, что ядовитость, самолюбие и тщеславие музам не приличны суть; они девы, и любят непорочность нравов, любят нежное сердце, сердце чувствующее, душу мыслящую. Неимеющие правил добродетели главным своим видом, вольнодумцы, горделивые стопослагатели, блага общего нарушители, друзьями их наречься не могут. Буди целомудр и кроток, кто бессмертные песни составлять хочет! Таковы строги суть уставы горы парнасской, на коей восседят бессмертные пииты, витии и прочив, други Фивовы» (Тв.<орения> Хераск.<ова> т. XI, стр. 1–3).
Бедный Херасков! думал ли он, пиша эти строки, что, всю жизнь свою строго исполняв нравственные правила своей эстетики, он тем не менее сам будет забыт неблагодарным потомством?
Странно, однако, что отзыв Новикова о Хераскове сделан в довольно умеренных выражениях: «Вообще сочинения его весьма много похваляются; а особливо, трагедия «Борислав», оды, песни, обе поэмы, все его сатирические сочинения и «Нума Помпилий», приносят ему великую честь и похвалу. Стихотворство его чисто и приятно, слог текущ и тверд, изображении сильны и свободны; его оды наполнены стихотворческого огня, сатирические сочинения остроты и приятных замыслов, а «Нума Помпилий» философических рассуждений; и он по справедливости почитается в числе лучших наших стихотворцев и заслуживает великую похвалу» (стр. 237).
Петров считался громким лириком и остроумным сатириком. Трудно вообразить себе что-нибудь жестче, грубее и напыщеннее дебелой лиры этого семинарского певца. В оде его «На победу российского флота над турецким» много той напыщенной высокопарности, которая почиталась в то время лирическим восторгом и пиитическим парением. И потому эта ода особенно восхищала современников. И действительно, она лучше всего прочего, написанного Петровым, потому что все прочее из рук вон плохо. Грубость вкуса и площадность выражений составляют характер даже нежных его стихотворений, в которых он воспевал живую жену и умершего сына своего. Но такова сила предания: Каченовский еще в 1813 году, когда Петрова давно уже не было на свете, восхвалял его в своем «Вестнике Европы»! Странно, что в «Опыте исторического Словаря о российских писателях» Новиков холодно и даже насмешлива, а потому и весьма справедливо, отозвался о Петрове: «Вообще о сочинениях его сказать можно, что он напрягается итти по следам российского лирика; и хотя некоторые и называют уже его вторым Ломоносовым, но для сего сравнения надлежит ожидать важного какого-нибудь сочинения и после того заключительно сказать, будет ли он второй Ломоносов или останется только Петровым и будет иметь честь слыть подражателем Ломоносова» (стр. 163). Этот-отзыв взбесил Петрова, и он ответил сатирою на «Словарь», которая может служить образцом его сатирического остроумия:
…….Я шлюсь на Словаря,В нем имя ты мое найдешь без фонаря;Смотри-тко, тамо я как солнышко блистаю,На самой маковке Парнасса превитаю!То правда, косна желвь там сделана орлом,Кукушка лебедем, ворона соколом;Там монастырские запечны лежебокиПожалованы все в искусники глубоки;Коль верить Словарю, то сколько есть дворов,Столь много на Руси великих авторов;Там подлой на ряду с писцом стоит алырщик,. . . . . . . . . .. . . . . . . . . .С баклагой сбитенщик и водолив с бадьей;А всё то авторы, всё мужи имениты,Да были до сих пор оплошностью забыты:Теперь свет умному обязан молодцу,Что полну их имен составил памятцу;В дни древни, в старину жил, был де царь Ватуто,Он был, да жил да был, и сказка-то вся туто.Такой-то в эдаком писатель жил году,Ни строчки на своем не издал он роду;При всем том слог имел, поверьте, молодецкой;Знал греческий язык, китайской и турецкой.Тот умных столько-то наткал проповедей:Да их в печати нет. О! был он грамотей;В сем годе цвел Фома, а в эдаком Ерема;Какая же по нем осталася поэма?Слог пылок у сего и разум так летуч,Как молния в эфир сверкающа из туч.Сей первый издал в свет шутливую пиесу,По точным правилам и хохота по весу.Сей надпись начертал, а этот патерик;В том разума был пуд, а в этом четверик.Тот истину хранил, чтил сердцем добродетель,Друзьям был верный друг и бедным благодетель;В великом теле дух великой же имел,И видя смерть в глазах, был мужествен и смел.Словарник знает все, в ком ум глубок, в ком мелок,Кто с ним ватажился, был друг ему и брат,Во святцах тот его не меньше как Сократ.О други, что своим дивитеся работам,Сию вы памятцу читайте по субботам!Когда ж возлюбленный всеросский наш СловарьПлох разумом судья, плох наших хвал звонарь:Кто ж будет ценовщик сложений стихотворных,Кто силен отличить хорошие от вздорных?{20}
Костров прославил себя переводом шести песен «Илиады» шестистопным ямбом.{21} Перевод жёсток и дебел, Гомера в нем нет и признаков; но он так хорошо соответствовал тогдашним понятиям о поэзии и Гомере, что современники не могли не признать в Кострове огромного таланта.
