Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3
Сейчас пишу книгу о Боге (готовы уже 2 части: «Тайна зерна», «Запечатленные книги»)[239]. Начал писать лирическую драму «Голем»[240].
Молва, 1934, № 5, 6 января, стр.3.
«Человек-невидимка» в кино «Филармония»
Фильм вдохновлен фантастическим романом Уэльса, в котором рассказывается о молодом ученом, изобретшем химический состав, делающий невидимым живое тело. Испробовав на себе свое изобретение, он становится человеком-невидимкой.
Старая, знакомая с детства сказка о шапке-невидимке, перенесенная в современность. Обычный путь холодного творчества Уэльса. Безжалостно разложить, обесцветить, обездушить едкими химическими составами в лаборатории народный древний вымысел, чтобы сделать из него сенсационный роман. Из детского сна - кошмар горячечного больного.
Став невидимкой, ученый ищет новой формы, которая бы расколдовала его, сделала снова видимым. Но формула не дается. Преследуемый человеческим любопытством, человеческой глупостью, он скитается с места на место, ища спокойного угла для своих опытов. Но человек - движущееся платье, которое одно делает его видимым, создает возможность жизни среди людей. В конце концов необычайное положение делает его преступником. Невидимость дает ему возможность быть неуловимым, свободным от человеческих законов. Рассказ сводится к борьбе с ним полиции, безвкусной и дешевой сенсации.
Соблазнить всё это могло только режиссера-виртуоза, считающего, что задачей кинематографа является показать то, что нельзя увидеть в жизни. Картина построена на трюке. Становится жутко, когда человек-невидимка начинает разматывать бинт, делающий видимой его голову, и под слоями бинта обнаруживаются пустоты; когда невидимый гость подвигает шезлонг, закуривает, и папироса летает по воздуху в невидимой руке; когда по комнате расхаживает одна пижама, ложится, и под невидимой головой образуется ямка в подушке. Не менее жуток глухой голос, глухой страшный смех, который обнаруживает его присутствие. Голос из пустоты. Человек, превратившийся в голос.
На постановку этой картины потрачено очень много усилий и времени. Большинство сцен снято дважды и потом снимки наложены один на другой. Многие сцены потребовали кропотливой работы и большой выдержки артистов - снимались по принципу рисованных фильмов - с перерывами после каждого отдельного снимка. Но стоила ли игра свеч? Трудно сказать. Трюки поражают, но не убеждают. Временами создается впечатление бреда. Может быть, надо было дать больше игры и сократить сенсационные моменты. Замысел Уэльса можно было углубить и расширить. Тогда бы трюк перестал быть фокусом, а стал бы средством передачи зрителям трагедии ученого, ставшего жертвой собственного изобретения.
Молва, 1934, № 19, 24 января, стр.4. «На экране». Подп.: Г. Речь идет о прославленном «фильме ужасов» «The Invisible Man» режиссера Джеймса Уэйла (James Whale, Universal Pictures, 1933).
Тургеневские сны в ремизовских рисунках
1
В 1930 г. в VII-VIII книге «Воли России» было напечатано исключительно интересное и значительное исследование о тургеневском творчестве - «Тридцать снов Тургенева» А.М. Ремизова[241]. В конце прошлого 1933 года статья эта вышла отдельным изданием в французском переводе в Париже («Tourguéniev poéte du rêve» traduit du russe par H. Pernot-Feldmann. Paris, 1933).
Статью свою А.М. Ремизов иллюстрировал.
В примечании к своим рисункам <он> писал: «сон хочется непременно нарисовать. Рисунок... никогда не обманет: что подлинный сон и что сочинено или литературная обработка, сейчас же бросится в глаза - в подлинном сне всё неожиданно и невероятно».
И, как бы в подтверждение подлинности снов Тургенева, Ремизов изобразил первым «неинтересный» сон Беловзорова («Первая любовь») - стоит Беловзоров и кормит карасями лошадь с деревянной головой.
Так им были испытаны пробою рисунка все тургеневские сны. Иллюстрации эти были выставлены в Париже. Теперь в французском издании статьи в тексте помещены снимки с 12 из них.
2
В рисунках Ремизова вольно или нет - выражено или выразилось отношение его к Тургеневу.
«Безулыбного» Тургенева Ремизов сравнивает в своей статье с громким, хохочущим Гоголем. Творчество Гоголя - магия, пронизывающая явь волшебством. «Тихоголосый», нестрашный («вот кто никогда не напугает», - замечает Ремизов) Тургенев - только ученик Гоголя, привороженный им.
Гоголь - маг, хозяин яви и сна. Тургенев - только сновидец. Во сне предчувствующий существование таинственного магического мира.
Свидетельство самого Тургенева о посвящении его Гоголем Ремизов видит в сне «Рассказа о. Алексея». Изображая этот сон, нарисовал лесного зеленого старичка с лицом, похожим на Гоголя. Старичок подает «снотворные» орешки Тургеневу. И весь рисунок (единственный в этой серии) в овале - как бы в разрезе такого магического орешка.
3
Вокруг головы персонажей изображаемых им снов Ремизов рисует темный или светлый кружок. Это сферы влияний, распространяемых друг на друга персонажами сна. А персонажи эти не только люди, но и звери, и вещи. Есть среди них и не имеющие нимбика. Это - безразличные, не влияющие. Зато все пугающие или испуганные, все, кто в гневе, радости, исступлении или другой страсти, все имеют над собой кружок.
Рисунки перечерчены линиями - лучами приворотных и отворотных влияний или гранями плоскостей - планов, в которых располагается сон. Плоскости эти перекрещиваются, преломляют друг друга.
И все эти нимбики, излучения, вихревые грани влияний - совсем не каприз художника. Это ключ к изображению сновидений, открытый Ремизовым.
Невидимые в яви, они болезненно ощутимы во сне.
4
Рисуя сложные сны, Ремизов заключает их отрывочные видения в соприкасающиеся или сплетающиеся овальные рамки. Между рамками - фантастический узор, какой видишь засыпая, медленно погружаясь в сон, укачиваясь сном - в дреме.
Или же рисунок весь раздроблен на неравные части жирными или тонкими секущими чертами.
Вот иллюстрация к «Трем встречам». Наверху, окруженный прозрачным угловым не только нимбиком, а целым «футляром» ауры - духовного поля - сам герой сна. Идет в пустыне, а перед ним на песке резкая большая тень птицы от мчащейся по воздуху «красавицы». Тень заходит на нижнюю грань, откуда взбираются сверхстранные бесформенные созданьица. Они очерчены толстым контуром. Над большинством из них также нимбики, и излучаются из них слова «addio»[242]. Эти созданьица - песчинки. Как у Тургенева: - «И вот, со всех сторон раздается: “Addio” - каждая песчинка кричит и пищит мне: “Addio!”».
А рядом изображена даже такая бредовая черточка: - «Это не солнце, это итальянский паук; кто ему дал паспорт в Россию? Я его выведу на свежую воду: я видел, как он крадет апельсины в чужих садах...»
Нарисованы - намечены апельсины на ветках, переплет забора, а среди них жирной чертой - контуры, уродливые, бесформенные, как сама смутная невнятица, - сонная фраза о солнце-пауке, крадущем апельсины.
Слова в рисунке соответствуют словам, услышанным во сне. Сколько раз герой «Трех встреч» слышит громко произнесенное «Passa que’colli...»[243], столько же эти слова и написаны на белых полосках, окруженных черным полем.
Белые слова на черном, как громкие голоса в немоте тяжелого сна.
5
Рисунок у Ремизова подвижен. Да иначе и нельзя было бы изобразить сон. Всё отличие сна от яви в отсутствии логики движения. И отсутствие это можно показать только дав это движение - изобразив для сличения оба момента сна - похожий на действительность и уже ни на что не похожий, кошмарный - рядом.
Вот, например, лошади сна из «Клары Милич». Пока герой повести видит их сзади, подходя к ним, они ничем не обличают своей призрачности, усыпляют еще сквозь сон бодрствующее сознание своей правдоподобностью. Но вот они, все три, поворачивая головы, скалят зубы, и сознание проваливается в хаос бреда.
Эту магию сна хорошо знает Ремизов и пользуется ею, изображая кошмары.
Лошади нарисованы им рядом - обычные и оскаленные; Лукьяныч («Три встречи») - Лукьянычем и тут же - Дон-Кихотом...
6
Каждая подробность сна, каждая черточка вычерчены Ремизовым.
Некоторые подробности кажутся странными и лишними. Но это не так. Надо только вчитаться в тургеневский текст, и они будут легко расшифрованы.
Не всё внятно во сне. А невнятное и в рисунке, изображающем сон, не может быть внятным.
Так, в иллюстрации к «Трем встречам» изображены кричащие песчинки и солнце, крадущее яблоки. В сне Лукерьи из «Живых мощей» какой-то ежик - не ежик, а если присмотреться - кочка с васильками. В изображении одного из снов Силаева посредине рисунка крестик и на нем кружочек - это «блестка» («...в воздухе нестерпимо крутятся бесчисленные блестки...»). И там же в первой половине рисунка - серые комочки в кружочках - «воробьи в пыли».
