Владимир Стасов - Двадцатипятилетие бесплатной музыкальной школы
С самого основания школы у нее не было никакого устава, и Ломакин управлял ею единолично и самостоятельно. Но 11 ноября 1867 года был утвержден министерством внутренних дел устав для школы, по которому управление делами ее, кроме директора, предоставлено совету, избираемому из среды членов-любителей. 28 января 1868 года Ломакин отказался от управления школою, и труд этот по уставу принял на себя Балакирев, как учредитель школы вместе с Ломакиным.
Как на осязательные результаты деятельности Бесплатной музыкальной школы, за первый период ее существования, надо указать, кроме концертов, на следующие факты. С основания школы в 1862 году и по окончании первой половины 1868 года в ней перебывала не одна тысяча человек учащихся, из которых многие, не имея вначале ни малейшего понятия о музыке, приобрели значительные познания, так что образовали два церковных хора (при греческой церкви и при церкви министра внутренних дел); кроме того, многие из учеников школы участвовали в разных других хорах: придворной певческой капеллы и дворцовой церкви великого князя Николая Николаевича, в Почтамтском хоре, в хоре русской оперы, в хоре Русского музыкального общества и др. Наконец, некоторые из молодых людей, первоначально учившихся в школе, впоследствии сделались известными певцами-солистами на оперной сцене: таковы были И. А. Мельников на петербургской, Гиляров — на киевской и т. д.
III
В начале второго периода, скажем несколько слов о внешних подробностях быта Бесплатной школы. С переходом Бесплатной школы в новое управление, нельзя было ей долее пользоваться помещением в доме графа Шереметева (где происходили спевки и хранились все документы). По ходатайству Балакирева, принадлежавшего в то время (1867–1868) к числу директоров Русского музыкального общества и управлявшего его концертами, дирекция этого общества дала Бесплатной школе помещение в своем доме, для всех ее принадлежностей и заседаний ее совета. С выходом Балакирева из Русского музыкального общества в апреле 1869 года школа лишилась и этого помещения. Потом она несколько времени помещалась в квартире почетного гражданина Сидорова, сочувствовавшего школе; затем в здании министерства внутренних дел, в квартире министра, остававшейся одно время незанятою; наконец, в 1871 году получила помещение в здании городской думы, где и по настоящее время продолжает свои занятия, спевки и заседания совета.
Члены совета, избиравшиеся по большинству голосов, обсуждали и решали все дела школы. Директор имел голос лишь наравне с прочими членами. Членами совета бывали постоянно и женщины, так что вместе с гг. Соловьевым, Трифоновым, Ивановым, Берманом, Цирусом, Старорусским, Наумовым, Марковым, Карминым, Исполатовским, Буслаевым, Мироновым и Хмызниковым, в разное время состоявшими членами совета, там же заседали и действовали г-жи Хвостова, Черткова, Садовникова, О. и Ю. Веселовские, Цванцигер, Петрова, Роборовская.
Должность казначея также исправляли то мужчины, то женщины. Так, например, первым казначеем был, с 1868 по 1876 год, г. Соловьев (вообще один из деятельнейших и полезнейших членов-администраторов школы), а в 1876 году его место заняла г-жа Роборовская.
Должности секретаря и библиотекаря исполняли, в разное время: гг. Лазарев (бывший секретарем еще при Ломакине), Старорусский, Берман, Попов, Онуфриев, Наумов, Исполатовский, Буслаев.
Во время Ломакина главным преподавателем был он сам. Помощниками его были: его младший брат Степан Якимович Ломакин, учителя гг. Барышев (в младшем классе), Алабышев и Коноплев (в старшем). После выхода Ломакина из Бесплатной школы, в 1868 году, учителями были: гг. Барышев, Алабышев, Коноплев, Брянский, Бер-ман и Рубец, г-жа Садовникова. Короткое вре?я состоял при Бесплатной школе учителем также и г. Помазанский.
Кто, как я, присутствовал на всех концертах Бесплатной школы, знает, что с тех пор, как Балакирев остался один распорядителем их, они еще более возвысились в своем составе. Исчезло остальное слабое или бесцветное, что еще иногда появлялось в концертах школы, вследствие личных вкусов Ломакина (не всегда достаточно строгих и очищенных), исчезло то, что в хоровом исполнении, не взирая на общее превосходное исполнение Ломакина, бывало у него иногда излишне сладко и изнеженно. Как состав концертов, так и выполнение в них стали теперь еще выше, правдивее, могучее, горячее и энергичнее. Эти именно качества и заставили Русское музыкальное общество пригласить Балакирева управлять концертами общества, после того, как А. Г. Рубинштейн, осенью 1867 года, рассорился с обществом и покинул его (это событие произошло, как тогда писал в «Голосе» критик Ростислав, вследствие «абсолютизма и деспотизма Рубинштейна»). Балакирев имел несколько искренних друзей и поклонников среди дирекции Русского музыкального общества. Главным был Кологривов, который всего более способствовал приглашению его в общество. Но они вдвоем не могли переделать всех, не могли создать у массы новый образ мыслей, не отсталый и не темный. То, что Балакирев начинал и выполнял в своей Бесплатной школе, то он начал было проводить в концертах и вообще музыкальной деятельности Русского общества. Тут уже началось против него восстание по всей линии. Кто и молчал до тех пор и про себя негодовал, поднял голову и стал протестовать из всех сил. В сезон 1867–1868 года концертами Музыкального общества дирижировал, поочередно с Балакиревым, Берлиоз. Он от всей души полюбил юного своего товарища, высоко ценил его талант и дирижерство и, уезжая, подарил ему свою капельмейстерскую палочку. И что же? После его отъезда враги Балакирева в музыкальном обществе вздумали воспользоваться великим французским музыкантом и его авторитетом, для того чтобы низвергнуть Балакирева. Вздумали призвать из Германии какого-то совершенно ничтожного, бездарного капельмейстера Зейфрица, чтобы им заменить Балакирева, которого решили вытеснить вон. И вот Берлиоз написал мне тогда: «Я получаю письма из России и Германии, где с меня требуют вещей невозможных. Хотят, чтобы я сказал много хорошего про одного немецкого артиста (Зейфрица), но с тем, чтобы я худо отозвался об одном русском артисте (Балакиреве), который, напротив, имеет право на величайшие похвалы. Что это за чортов народ?» (Письмо от 21 августа 1868 года, теперь уже напечатанное «Переписке» Берлиоза). Эти и другие подобные же интриги и злостное доброжелательство кончились тем, что Балакирев должен был окинуть Русское музыкальное общество в начале весны 1869 года. Это не могло не возмущать до глубины души истинных музыкантов, и Чайковский напечатал в «Современной летописи» (1869, № 16) статью, где говорилось: «…Балакирев заявил себя в высшей степени энергическим деятелем на поприще собственно русской, музыки. Указывая на Глинку, как на великий образец чисто русского художника, Балакирев проводил своею артистическою деятельностью ту мысль, что русский народ, богато одаренный в музыке, должен внести свою лепту в общую сокровищницу искусства… Балакирев был незаменимо-полезный член Русского музыкального общества. Он издал превосходный сборник русских народных песен, открыв нам в этих песнях богатейший материал для будущей русской музыки. Он познакомил публику с великими произведениями Берлиоза. Он развил и образовал несколько весьма талантливых русских музыкантов, из коих, как самый крупный талант, назовем Н. А. Римского-Корсакова. Он, наконец, дал возможность иностранцам убедиться в том, что существует русская музыка и русские композиторы, поставив в однохм из музыкальнейших городов Западной Европы, в Праге, бессмертную оперу Глинки „Руслан и Людмила“…»
Оркестровое исполнение Балакирева Чайковский называл «отличным», хор — «хорошо обученным». Потом продолжал:
«Но каково было удивление русской публики, когда она узнала, что дирекция Русского музыкального общества находит деятельность Балакирева совершенно бесполезною, даже вредною, и что в капельмейстеры приглашен некто, еще незапятнанный запрещенною нашими просветителями склонностью к национальной музыке. Не знаем, как ответит петербургская публика на столь бесцеремонное с нею обхождение, но было бы очень грустно, если б изгнание из высшего музыкального учреждения человека, составлявшего его украшение, не вызвало протеста со стороны русских музыкантов. Наш скромный голос есть в настоящем случае выразитель общего всем русским музыкантам тяжелого чувства… Балакирев может сказать теперь то, что изрек отец русской словесности, когда получил известие об изгнании его из Академии наук: „Академию можно отставить от Ломоносова, но Ломоносова от академии отставить нельзя“.
Со своей стороны я, хотя и не музыкант, тоже говорил тогда в «С.-Петербургских ведомостях»:
«Немецкая музыкальная партия у нас торжествует; русская, с Балакиревым во главе, унижена, отвергнута… Балакирев пал жертвой немецкой рутины и незнания. Каких только бездарностей не выдвинули против него, чтоб заменить его или ратовать против него в печати. Ни талант, ни знание, ни самые горячие, чудесные стремления — ничто не помогает. Но авось когда-нибудь и на немецкую музыкальную партию придет управа».
