Наталья Иванова - Русский крест: Литература и читатель в начале нового века
Раньше была такая забава, новогодняя игра – устав от застолья, раскрыть писательский справочник в любом месте и угадывать, кто таков и что написал.
Теперь для этого вслух читаем газеты.
Не смешно.
Минута славы
«Если ребенок плохо учится, пусть будет по крайней мере хорошо одет», – цитирую по памяти рощинский «Старый Новый год». Не буду утверждать, что наша литература «плохо учится» (уж как может), но ее всячески стараются приодеть – хотя бы на премиальных церемониях. На церемонии «Большой книги» постарались исключительно. Преобразился Румянцевский зал главной Библиотеки. (Сначала, правда, он преобразился от евроремонта – в результате начисто исчез библиотечный дух, сама аура Румянцевки.) В зале – стулья с белыми полотняными чехлами, свободно свисающими со спинок; тут и там уютные пледы; на сцене – подобие подмосковной дачной веранды с длинным столом, уставленным сушками, пряниками, вареньем. Прямо-таки к дачному чаепитию.
Всех претендентов за этот стол усаживали наряженные прислугой девушки – Даши, Поли, Кати, так их кликали ведущие. И чаю налили. Весьма мирная картинка, которую слегка портили Л. Парфенов и С. Сорокина, из конферанса которых следовало (да они и не скрывали), что представленных на соискание премии книг они не читали.
Результат подсчета голосов не поверг публику в недоумение; вроде бы все чинно-благородно, то есть ожидаемо. Во всех раскладах или опросах присутствовала так или иначе «первая» пятерка; из нее и вылупилась тройка. Юзефович так Юзефович – я именно его и предсказывала. Зорин – безусловен, если не в «тройке», то в «достоинстве».
Однако вопросы остаются, и не столько к голосованию (потому что остался привкус неуверенности в том, что все так называемые академики, к сотне которых и я принадлежу, прочитали представленные в коротком списке книги – на предваряющем церемонию собрании как раз обсуждался вопрос о том, позволительно ли принимать к подсчету голосов лист Марата Гельмана, признавшегося в интернете, что он книг не читал и голосует, как друзья подскажут). Вопросы скорее к той группе экспертов, которые выбирали эти книги для голосующих академиков.
Понятно, что результаты голосования зависят не только от того, кто голосует, но и от того, что выдвинуто на голосование. Старинная редакционная шутка: если рукопись в редакцию не представлена, она не может быть напечатана. Если книга в шорт-лист не вошла, она не будет прочитана и «проголосована». Не уверена, что сквозь сита уважаемых экспертов (а сначала отборщиков – тех, кто читает все выдвинутые и самовыдвинутые на премию книги и рукописи) на втором этапе не проваливаются важные в литературном отношении тексты. По крайней мере, длинный список был интереснее короткого – за счет ярких авторов и необычных текстов. Предпочтительнее было бы людей, отбирающих лонг-лист, и тех, кто будет сосвежа его читать, для того чтобы сделать из него короткий (на 10–14 книг) список, – вообще развести. И это, конечно, будет не панацея, но все же.
Опыт «Русского Букера», кстати, здесь вопиет: как правило, люди профессионально и постоянно не вовлеченные в литературный процесс, бывают более ангажированными, чем те члены жюри, которые досконально блюдут свой профессиональный кодекс независимости. Впрочем… Впрочем, человек слаб: на него влияет, например, чувство землячества: иначе как объяснить присутствие в букеровском шорт-листе Е. Чижовой из Петербурга [50] – весьма посредственного (недаром она не в состоянии преодолеть планку какого-нибудь иного, например московского, журнала) прозаика?
Итак, вопросы – и иногда не очень приятные ответы – возникают не столько при выборе лауреата, но при определении шорт– и даже лонг-листа. Ну почему, скажите на милость, Р. Сенчин сейчас в лидерах, а в прошлый раз его даже в лонг-лист не пропустили? Он стал писать настолько лучше, что перескочил аж через две ступени отбора? Нет, это всего лишь результат смены жюри, а значит – смены оптики. В новом жюри появились, видимо, люди с другим литературным зрением. То есть в случае «Букера» произошла смена тех самых отборщиков (в «Букере» эти две обязанности, отборщика и члена жюри, объединены).
Когда речь идет о сменном литературном годе и его текстах, то и эксперты (если уж мы обречены на их отделение от постоянного жюри) должны быть другими, чем отборщики. И тоже сменными. От них результаты зависят не меньше, чем от жюри.
Что же касается декоративной части, то отдаю должное чутью устроителей церемонии: да, как сказал Михаил Сеславинский, сейчас мода на ретро. Этакая помесь переделкинской дачи с яснополянским имением. И птички поют, и лягушки квакают, и настенные часы почти настоящие (как предположил сидящий со мною рядом, пока его не вызвали на сцену для публичного чаепития, Борис Хазанов). Финалисты, которым слова практически не дали (не до них было), смотрелись так же нелепо, как смотрелся бы натуральный нос, пробивший своим острым кончиком портрет маслом.
Кстати, о Гоголе. Гоголь не оставляет нас – хотя бы тенью. Вот читаю в развернутом, отменно длинном, серьезном, как и все, что он делает, интервью председателя букеровского жюри Сергея Гандлевского о вызывающих его уважение писателях: «…они ищут не красот слога (по-моему, для стоящего писателя нет и не может быть такой задачи), а точности высказывания. У этих авторов есть убеждение в насущности своего видения и сообщения». Опять-таки не хотелось бы никого обижать, но представим эти слова в приложении к Гоголю. К Набокову, Платонову – которых, в отличие от Гоголя, Гандлевский упоминает. А «насущность сообщения» все-таки оставим газете, в крайнем случае еженедельному журналу, например «Огоньку», где как раз перед букеровским окончательным решением данное интервью опубликовано.
Вернусь к декорациям.
Так или иначе, но впечатляемые обрядностью, завороженные декоративностью всегда меньше думают о содержательной стороне, будь то христианская этика или вручение премии. Была такая премия, просуществовала недолго – «Российский сюжет». Ее устроители вообще-то сначала торговали обувью, но решили, что литература (и книготорговля) тоже весьма рыночное дело. Придумали конкурс – и церемонию к нему, чтобы чествовать лауреатов. Вести церемонию позвали аж Гошу Куценко, который изображал «музу» – мужского, правда, рода, но почему-то с крыльями. Креативности было много, а результат оказался нулевым. Надеюсь, что этот опыт, в котором поучаствовали тогда и нынешний директор «Большой книги», и председатель экспертного совета, будет все-таки учтен при разработке дальнейших декораций. И технологий.
О «Букере» мне сказать нечего – дежавю так дежавю.
А выбор жюри подтвердил слова С. Гандлевского.
Донос на гетмана-злодея
Сюжет прост.
На Форуме молодых писателей России в Липках шло обсуждение фильма Павла Бардина «Россия-88». Кроме прочих, выступили Андрей Дмитриев и Капитолина Кокшенёва. Увлекшись националистическим дискурсом, Кокшенёва не опознала (что не делает профессиональной чести критику) в Дмитриеве Дмитриева – известного прозаика. Дмитриев же, вступив в «полемику», квалифицировал ее речь как «подлую», а ее саму – как «русскую националистку».
Выйдя из зала, Дмитриев, разгоряченный дискуссией о скинхедах и уверенный в том, что вопрос об убийствах дискуссии не подлежит, сказал Кокшенёвой прямо, что именно он думает о ее речи и о ней самой.
А Кокшенёва тут же написала на Дмитриева в газету.
Вот и вся разница: один говорит, что думает, в глаза, а другая пишет заявление – на писателя Дмитриева, на фильм, на режиссера, на программы форума, на либеральный журнал «Знамя» и, наконец, на самого устроителя.
Есть в русской литературе жанры нисходящие, застывающие в анабиозе, умирающие. Ода, мадригал. Есть трансформирующиеся – например, повесть. А есть вроде бы не очень литературные, но странно сохранные – неувядающие, постоянно пополняющиеся все новыми примерами.
Жанр доноса связан непосредственным образом с апелляцией к властям. К жанру «сигнала» прибегают тогда, когда не хватает аргументов профессиональных. Более соответствующих литературным целям. Или когда кто-то занимается прямой пропагандой, а его (ее) окорачивают. Тут самое время кричать «караул» – вместо доказательства своей точки зрения – в другом месте и в другое время, с указанием на то место и время, где он (она) потерпели поражение. Где его (ее) обидели лично, что, разумеется, не очень хорошо и на что можно строго указать писателю.
В последнее время появились такие развернутые доносы – например, на Виктора Ерофеева, на Марата Гельмана, на Андрея Ерофеева. Эстетические, идейные разногласия? В суд, за решетку!
Особенностью «сигнала» (в этом жанре ведь тоже можно работать и на пятерку, и на троечку) является его многослойность. Когда в одном флаконе не один и не два «сигнала наверх», а гораздо больше. Когда этот жанр, имеющий долгую историческую память в нашем отечестве, употреблен для поражения сразу многих целей, желательно крупных. И главной мишенью такого исполнительского искусства является не частное проявление, а целое событие. Поэтому, конечно, дело не в частной реакции Кокшенёвой на Дмитриева или профессуры на Ерофеева. Бери выше.
