С Кормилов - История русской литературы XX века (20–90–е годы). Основные имена.
Его муза — пери, Лала, Шаганэ, Гелия… Как в персидской лирике, в стихах С. Есенина раскрывается искусство любви, ее грамматика. Однако в отличие от Саади он не сосредоточен на муках любви, в «Персидских мотивах» не звучит характерный для лирики персов мотив любовного самоуничижения. С. Есенин писал о гармонии любви, ее атрибутике: от подарков любимой («Подарю я шаль из Хороссана / И ковер ширазский подарю»), ласковых речей («Как сказать мне для прекрасной Лапы / По–персидски нежное «люблю“?»; «Как сказать мне для прекрасной Лалы / Слово ласковое «поцелуй“?»; «Как сказать ей, что она «моя“?», «Я в глазах твоих увидел море, / Полыхающее голубым огнем»; «Нежностью пропитанное слово»), обещаний («Ты сказала, что Саади / Целовал лишь только в грудь. / Подожди ты, Бога ради, / Обучусь когда–нибудь!»), любви душой («Если душу вылюбить до дна»), поцелуев («Красной розой поцелуи веют, / Лепестками тая на губах»), ласк («Ты — моя» сказать лишь могут руки», «Наклонись своим красивым станом, / На коленях дай мне отдохнуть», «И меня твои лебяжьи руки / Обвивали, словно два крыла», «В крепких объятиях стана / Нет ни тревог, ни потери», «Руки милой — пара лебедей») - до рыцарского комплекса исключительности своей возлюбленной («Я б порезал розы эти, / Ведь одна отрада мне - / Чтобы не было на свете / Лучше милой Шаганэ»), до любви–прощения, любви, в которой исчезает ненависть («Помирись лишь в сердце со врагом - / И тебя блаженством ошафранит»), до красоты любовного страдания («Ты дала красивое страданье»), до ревности, без которой любовь умирает («Ни к чему в любви моей отвага. / И зачем? Кому мне песни петь? — / Если стала неревнивой Шага, / Коль дверей не смог я отпереть, / Ни к чему в любви моей отвага»), до измены («И когда поэт идет к любимой, / А любимая с другим лежит на ложе, / Влагою живительной хранимый, / Он ей в сердце не запустит ножик», «Шаганэ моя с другим ласкалась, / Шаганэ другого целовала»).
Однако Персия дает временный покой. Тема цикла — ностальгия по России. В любовные мотивы непременно привносится образ родины: «Мы в России девушек весенних / На цепи не держим, как собак», «Как бы ни был красив Шираз, / Он не лучше рязанских раздолий», «Там на севере девушка тоже», «Сердцу снится страна другая», «Отчего луна так светит тускло / На сады и стены Хороссана? Словно я хожу равниной русской / Под шуршащим пологом тумана», «Мне пора обратно ехать в Русь». Любовь к России сильней любви в персидском раю. Да и этот рай — не более чем созданный поэтом образ. В «Персидских мотивах» прозвучала пушкинская тема «я сам обманываться рад»:
Глупое сердце, не бейся!
Все мы обмануты счастьем,
Нищий лишь просит участья…
Глупое сердце, не бейся.
В январе 1925 г. С. Есенин написал поэму «Анна Снегина» — о северной, реальной любви в реальной предреволюционной и послереволюционной России, объединив в одном сюжете две темы — лирическую и эпическую. Поэма создавалась параллельно с «Персидскими мотивами».
Традиционная в русской литературе тема дворянских гнезд получила в «Анне Снегиной» свою интерпретацию. Принадлежавшая к московской аристократической элите Т.А. Аксакова–Сиверс в своих воспоминаниях писала: «…я поражаюсь, с какой красивой легкостью мы — я говорю о дворянстве — расставались с материальными ценностями. Очень тонко подметил это Есенин в поэме «Анна Снегина». Героиня поэмы, аристократка духа, женщина чистых помыслов и высокой культуры, стойко, спокойно переживает революционное возмездие крестьян, разорение своего хозяйства, но болезненно воспринимает судьбу России, свое изгойство, гибель мужа, расставание с Сергеем. В ее душе нет ненависти, но сохранилось романтическое чувство к герою, который становится не только образом ее любви, но и образом родины. Интимная и патриотическая темы в поэзии С. Есенина были в таком же органичном согласии, как в творчестве А. Блока и А. Ахматовой.
«Анна Снегина» писалась в пору приоритета в обществе классовой идеологии. По сути поэт выбрал в героини эмигрантку, по общепринятым нормам — классового врага. Но Анна для героя — дорогая ему женщина и духовная сестра. Анна и Сергей — дети России. Она — дворянка, он — из кулаков. Сергей получает из Лондона письмо Анны, в котором она признается, что он дорог ей, как родина. Их несостоявшийся роман происходит на фоне кровавой и бескомпромиссной классовой войны.
Интимный сюжет о влюбленности героев, об их незавершенной любви развивается в поэме как череда фрагментов, цепь чувственных. состояний: безотчетное чувство в шестнадцать лет; равнодушие Сергея в 1917 г. («Теперь бы с красивой солдаткой / Завесть хорошо роман»); встреча Сергея и Анны после его болезни, их интуитивное, безотчетное влечение друг к другу («Не знаю, зачем я трогал / Перчатки ее и шаль», «По–странному был я полон / Наплывом шестнадцати лет»); встреча после гибели мужа Анны на войне, ее обидные слова о трусости Сергея, сцена у мельника с ностальгией по любви («Тогда я всю ночь напролет / Смотрел на скривленный заботой / Красивый и чувственный рот»); письмо Анны из эмиграции, в котором опять же — любовь–намек («Но вы мне по–прежнему милы»), и, наконец, только в последней строфе поэмы обозначена определенность в их отношениях, происходит момент узнавания чувства, открытия любви («Мы все в эти годы любили, / Но, значит, / Любили и нас»). В романе героев отсутствует логика, он развивается интуитивно. В описании нереализованного любовного желания, не выраженных определенно романтических отношений героев, смены чувств и настроений проявилась импрессионистическая поэтика. С. Есенин в образах–намеках создал поэзию импульса, впечатления, интуиции.
Революция определила расставание героев, но она не в силах подавить в них память о любви и чувство внутреннего родства. Революция стала драмой и в судьбах других героев поэмы. С. Есенин описал дореволюционные беды крестьян, но ввел в сюжет и мотив послереволюционных напастей. Крестьянину плохо и от деникинцев, и от советских налогов. С образом старухи в поэму вошла тема критического отношения к революции: «Прогнали царя, / И вот / Посыпались все напасти / На наш неразумный народ. / Открыли зачем–то остроги, / Злодеев пустили лихих». Национальный характер С. Есенин выразил в образе старухи–мельничихи, которая интерпретирует конфликт криушан и радовцев, убийство старшины как начало погибели деревни, модель войны крепких, хозяйственных мужиков и мужиков нищих. Она не романтизирует революционность Прона: «Булдыжник, драчун, грубиян. / Он вечно на всех озлоблен, / С утра но неделям пьян». Свобода отравила мужика вседозволенностью, психологической подоплекой их революционности были их нравственные пороки. Прон для С. Есенина — новое проявление национального характера. Он — мятежник новой формации. Еще один современный тип — Лабутя, его принцип — жить «не мозоля рук»/ он «хвальбишка и дьявольский трус». Не случайно Прон и Лабутя — братья. Современный, новый мужик — «Фефела! Кормилец! Касатик! / Владелец землей и скотом, / За пару измызганных «катек» / Он даст себя выдрать кнутом». В душе мятежного крестьянина — Ленин, потому Сергей говорит именно криушанам: «Он — вы». Жизнь и крестьян–праведников, и крестьян новой формации по сути трагична. Не только для мельничихи жизнь заканчивается в печали, Прон тоже — страдалец, его расстреливают деникинцы.
Эпическая тема поэмы выдержана в реалистических некрасовских традициях. Тут и сосредоточенность на народных бедствиях, и сюжет о народном вожаке, и образы крестьян с индивидуальными характерами и судьбами, и повествование о деревнях Радово и Криуши, и сказовый стиль, и лексико–стилистические особенности речи крестьян, и свободный переход из одной языковой культуры в другую.
В герое поэмы С. Есенин описал себя. О настроениях поэта последних лет, его философской концепции жизни и личности свидетельствует и его лирика 1924–1925 годов. Последние два года в его стихах выражались покаянные мотивы, мысли об ошибках буйной и мятежной молодости. Об этом стихотворения «Несказанное, синее, нежное…», «Песня» и др. Но есть в есенинской лирике и тема достойно прожитой жизни: «Счастлив тем, что целовал я женщин, / Мял цветы, валялся на траве / И зверье, как братьев наших меньших, / Никогда не бил по голове», «Оттого и дороги мне люди, / Что живут со мною на земле» и т.д. Предчувствуя свою смерть, поэт не трактует ее образ трагически. Образу смерти придан элегический характер. У Есенина философское отношение к близкому концу, к переходу из суетного земного состояния в страну покоя. После смерти своего друга поэта А. Ширяевца он в 1924 г. написал:
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.
В лирике 1925 г. мотив смерти — один из приоритетных. В стихотворениях «Вижу сон. Дорога черная…», «Не вернусь я в отчий дом…», «Спит ковыль. Равнина дорогая…», «Гори, звезда моя, не падай…», «Синий туман, снеговое раздолье…» смерть представлена как естественное увядание жизни, сам поэт молит о спокойной кончине. В смиренном, кротком, по сути — православном отношении к смерти в лирике С. Есенина нашла продолжение традиция русской классической поэзии — это и «Дар напрасный, дар случайный…», «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…» А. Пушкина, и часто цитируемое Есениным «Завещание» М. Лермонтова, и «Две силы есть — две роковые силы…» Ф. Тютчева. В соответствии с этой традицией в есенинской теме увядания не было декаданса. Ожидание смерти сочеталось в лирике Есенина с радостью жизни. Как писал он в «Ну, целуй меня, целуй…».
