Анатолий Луначарский - О детской литературе, детском и юношеском чтении (сборник)
Но все эти романы, почти без всякого исключения, пропитаны колониальным духом. Начиная с его зародыша, Робинзона, дело сводится к чувству себя хозяином, к глубоко кулацким инстинктам, к беспощадному отношению как к низшим, так и ко всем вообще противникам, которые пересекают дорогу, а в особенности колониальным народам…
…И мы должны противопоставить этому свой дух, разумеется, дух не жиденького гуманизма мелких мещанских добродетелей и всякого рода народнического идеализма, нам нужны также и предприимчивость, и храбрость, и даже беспощадность, но взятые в других рамках, в других условиях. Я об этом буду говорить еще дальше.
Другой полосой, чрезвычайно важной для детской литературы, на которую мы непременно должны опереться, которую мы должны освоить и развить, является технико-изобретательский роман. Другая сила буржуазии, уже промышленной, заключалась именно в ее химико-технической изобретательности — в гениальном умении, которое проявила буржуазия и ее инженерия в деле покорения природы человеческой воле. Конечно, буржуазия при этом, как вы знаете, создала то коренное противоречие, которое лежит в основе капитализма и которое выражалось не только во власти капиталистов над рабочими, но и во власти машин над человеком. Мы не хотим ни того и ни другого. Мы в нашей литературе не найдем, наверно, ни одного писателя, который захотел бы прославлять капиталистов и капитанов индустрии в качестве естественных вождей человечества, но вот машиномаляйство может возникнуть. Такого рода стремления посмотреть на технику как на самостоятельное чудо и на машину как на счастливого наследника самого человека нам не могут быть не чужды, наш социалистический подход иной, но значит ли это, что мы можем ослабить стремление ребенка знакомиться с этими чудесами науки, ослабить его собственный изобретательский дух, его пытливое желание проникнуть в дальнейшие чудеса, которые раскроются при дальнейших наших победах над пространством, временем, материями и т. д. Конечно, нет. И Жюль Берн, нуждающийся в некотором обновлении, и в особенности Уэльс, очень интересный, тонкий и многообразный писатель, к которому, конечно, нужно отнестись с известной осторожностью, дают нам образцы такого романа, который должен быть воспринят нами и распространен среди детей соответствующего возраста, конечно преломившись сквозь соответствующую призму нашего времени, наших классовых целей, нашего строительства. Далее, довольно часто мы встречаем на своем пути мелкобуржуазный гуманистический и иногда даже революционный роман, ну, скажем, некоторые вещи Диккенса, во главе со знаменитым Оливером Твистом — они более или менее приспособлены и весьма увлекательны для детей, — некоторые романы Гюго, в особенности когда они облегчены от слишком больших тирад умствующего характера, и целый ряд других писателей. Мы их чувствуем близкими себе. Мы их сейчас издаем для чтения взрослых, правда, с известными комментариями, и рекомендуем как близких нам писателей.
Беда мелкобуржуазных гуманистов, иногда восстававших против неправды мира с громовыми речами, вооружившись большим гневом, — беда их заключалась в том, что они, как мелкобуржуазные писатели, половинчаты. Если ими и можно пользоваться, то при известных лишь условиях педагогического руководства, может быть, в известных только пределах, но никоим образом не признавая их произведения за литературу, соответствующую нашему времени, но за такую, к которой приходится прибегать, поскольку мы своей, вполне соответствующей литературы в достаточном количестве еще не имеем.
Я очень часто у самых передовых товарищей, комсомольцев, руководителей детским чтением, вижу некоторое пристрастие и некоторую большую снисходительность к этим полуреволюционным писателям, которые обладали и большим талантом и большой писательской культурой. Но все-таки нельзя не предостеречь от того, чтобы не впасть в слишком большое пленение этими писателями. Это же относится, между прочим, и к нашим писателям и к нашей литературе. Можно назвать, к примеру, хотя бы В. Г. Короленко. Рассказы Короленко чудесны по форме, доступны ребенку, и было бы смешно сказать, что такие талантливые и благородные образцы произведений, как произведения Короленко, не нужно давать детям в том возрасте, когда девочки и мальчики начинают понимать Короленко. Но Короленко, выражая благородное негодование всякой человеческой неправде, имел в основе такие положения, что человек есть прежде всего человек, что во всяком человеке есть искра божия, что и к врагу нужно относиться с любовью, что нужно как можно скорее прийти к благорастворению воздухов и все прочее. При этом он забывал, однако, или не понимал, что путь, которым можно прийти к благорастворению воздухов, — это путь боевой и что всякая мечтательность по части торжества гуманных начал, если она не толкает нас на беспощадную борьбу с эксплуататорами человечества, нехотя превращается в измену своему знамени, в потворство силам, господствующим в настоящее время в мире. Вот почему вся эта группа литературы, о которой я говорю сейчас, т. е. лучшее, что мы находим в литературе прошлого, должна быть допускаема как детский материал для чтения, но с сознанием того, что это временно, что как можно скорее это надо заменить литературой современной, столь же художественной и глубокой, но более выдержанной, и что, поскольку мы ее допускаем, нужно ее допускать с известным отбором и с известным руководством. Кроме этого, существует в традиционной литературе, которую нашла революция, бесконечное количество просто буржуазного хлама. Сюда относятся, с одной стороны, такие буржуазные произведения, которые прямо, открыто, навязчиво стараются продиктовать детям свои добродетели, свое понятие о добре и зле, но гораздо больше таких, которые делают это прикрыто и искусно.
Каковы задачи, которые стоят перед нами сейчас?
Задачи наши, товарищи, говоря принципиально, чрезвычайно легки, потому что мы живем в необыкновенное время, во время поразительной яркости, гигантского размаха жизненных сил, во время поистине сказочное. Но беда заключается в том, что видеть размах этого времени могут только люди, которые хотят и могут видеть. И больше всего таких людей в пролетариате, и меньше всего таких людей в пролетариате, которые способны выразить это в литературе. Придет время, когда пролетариат даст не только густые фаланги пролетарских писателей, но даст фаланги пролетарских писателей, обладающих необходимыми свойствами, чтобы сказать о себе свое собственное слово…
В прежние времена очень боялись политики для детей, боялись потому, что разумели под этим революционные идеи, которые считались опасными и для взрослых, и боялись, как бы ими не заразить маленьких детей. Боясь всякого движения вперед, потому что не хотели иметь новых врагов, родители с нежным сердцем боялись, чтобы дети не свихнулись на опасный путь протеста против существующего.
А кроме того, что это была за политика? Смесь хищничества, плутовства и крохоборства. Совершенно понятно, что в странах высокой буржуазной культуры — в Германии, Франции или Америке — к слову «политик», «политисьен», «политишен» относятся как к ругательному слову. Это почти то же, что «мазурик».
Но как это может быть сравнимо с нашей теперешней политикой?
Наша теперешняя политика это есть вопросы колоссальнейшего жизненного строительства, вопросы техники, вопросы изобретательства, индустриального развития, пересоздания производственной жизни в городе и деревне, вопросы, которые уже сами по себе представляют целую гигантскую лестницу, каждая ступень которой для детей полна невиданных положений, рассказов, очерков до безграничности. Эта стихия может захватить человека с малых лет, когда он только вышел из колыбели, и держать под своим обаянием до седых волос. Это научно-техническая линия даже в буржуазных странах обладает той особенностью, что она, будучи глубоко реалистичной, связанной с наукой, наукой конкретной, с наукой точной, в то же время окружена атмосферой мечты фантастики, фантастики почти безудержной, но которая все-таки никогда не отрывается от научной почвы даже в своих самых головокружительных полетах. Здесь царство человеческого творчества, а у нас, в нашем социалистическом строительстве, мы соревнуемся еще и за то, чтобы сделать эту волшебную силу науки и техники основой счастья людей, против тех, кто держит в плену эту волшебницу и красавицу науку, чтобы творить из нее военное дело и закабаление народов. Под этим углом зрения вы сразу видите, сколько копошится перед вами неисчислимых сюжетов, — нужно только понять эти вопросы и подойти к ним с талантом. При этих двух условиях и действительно настоящем понимании пафоса нашей индустрии, нашей пятилетки вы имеете совершенно безграничное количество сюжетов, которые можно трактовать с любой степенью технической насыщенности — от простейшего мультипликационного эскиза для детей, в котором вы знакомите в самых общих чертах, подводите только к этому миру изумительных вещей, до беллетристики, граничащей уже с настоящей научной книгой, где в форме связного рассказа, нанизанного на определенный сюжет, вы даете, как это дается во многих книгах в американской литературе, самые настоящие знания того или другого производства и т. д. И все это для нас гораздо легче, потому что там это есть все-таки только делячество, как бы оно ни было гениально научно и глубоко, а у нас это есть еще и великая идеалистическая, по-своему практически-идеалистическая борьба.
