Ангел Богданович - Памяти В. Г. Белинского
Кромѣ Станкевича, самыми видными были Константинъ Аксаковъ, Бакунинъ, Василій Боткинъ и Грановскій. Каждый былъ оригиналенъ, съ яркой индивидуальностью и особымъ темпераментомъ. Всѣхъ объединяло идеальное стремленіе къ свѣту, къ истинѣ, къ правдѣ. Понятно, въ этой атмосферѣ чистѣйшихъ помысловъ и чистѣйшихъ страстей Бѣлинскій не могъ не чувствовать себя, какъ рыба въ водѣ, жадно вбирая изъ каждаго то, что было роднымъ его душѣ. Больше всего онъ увлекался тогда философіей, въ которой, по свидѣтельству Тургенева, «мы всѣ искали тогда всего на свѣтѣ, кромѣ чистаго мышленія». А для изученія философіи въ кружкѣ были два компетентныхъ знатока – Бакунинъ и самъ Станкевичъ. Бѣлинскій, обладавшій замѣчательнѣйшей философской организаціей, способной по основнымъ началамъ вывести самостоятельно всѣ логическія послѣдствія, превосходно воспользовался уроками этихъ вполнѣ свѣдущихъ лицъ.
Въ кружкѣ Бѣлинскій хотя и не занималъ перваго мѣста, но и не уступалъ никому. Прежде всего огромный литературный талантъ выдвигалъ его на первое мѣсто въ литературѣ изъ среды его болѣе свѣдущихъ товарищей. Затѣмъ онъ превосходилъ всѣхъ энергіей чувствъ, искренностью убѣжденій и порывомъ, заставлявшимъ его въ каждый данный моментъ всецѣло отдаваться охватившему его настроенію и этимъ увлекать за собой всѣхъ. Все это вмѣстѣ и сдѣлало то, что изъ всѣхъ членовъ кружка именно Бѣлинскій явился въ литературѣ представителемъ богатаго содержанія кружка.
Этотъ періодъ въ жизни Бѣлинскаго былъ, пожалуй, самымъ свѣтлымъ. Молодость, богатство надеждъ, свѣжесть таланта создавали то настроеніе, которое Пушкинъ называетъ «минутами умиленія, младыхъ надеждъ, сердечной тишины и нѣгой вдохновенія», – и не давали чувствовать тяготъ бѣдности и скуднаго матеріальнаго положенія. Бѣлинскій работалъ все время, со всѣмъ пыломъ истиннаго вдохновеннаго журналиста, сначала въ «Молвѣ», потомъ въ «Телескопѣ» Надеждина, редактировалъ «Московскій Наблюдатель».
И матеріалъ для его критической работы русская литература того времени представляла превосходный. Огонь, сжигавшій критика, находилъ для себя богатую пищу. Пушкинъ блисталъ въ полномъ расцвѣтѣ силъ, Грибоѣдовъ только что сошелъ со сцены, выступили Гоголь, Лермонтовъ, Кольцовъ, Полежаевъ и цѣлая плеяда меньшихъ боговъ. Бѣлинскій словно вводилъ ихъ въ русское общество, разъясняя сущность ихъ поэзіи, прививая любовь къ истинной художественности, выясняя физіономію каждаго изъ этихъ талантовъ. Критикъ былъ достоенъ художниковъ, но и самъ учился у нихъ истинному пониманію красоты и правды. Борьба съ бѣдностью, однако, давала себя чувствовать, и безъ того не крѣпкій организмъ пошатнулся именно въ тотъ періодъ. Бѣлинскій захворалъ роковымъ недугомъ, сведшимъ его впослѣдствіи въ могилу, и ѣздилъ на Кавказъ, гдѣ и оправился на время. Въ концѣ тридцатыхъ годовъ, именно въ 1889 г., Бѣлинскій переселился въ Петербургъ, гдѣ и начался второй, самый значительный періодъ его дѣятельности. Черезъ Панаева онъ вошелъ въ соглашеніе съ Краевскимъ, который купилъ тогда у Свиньина «Отечественныя Записки» и организовалъ редакцію для нихъ. И здѣсь, благодаря наивной и дѣтской непрактичности Бѣлинскаго, матеріальное положеніе его было далеко не блестящее. За тысячу рублей въ годъ онъ взялъ на себя весь критическій и библіографическій отдѣлъ журнала. Работа была, по словамъ Бѣлинскаго, «каторжная». Въ одномъ изъ писемъ къ невѣстѣ онъ заканчиваетъ слѣдующей припиской: «вчера только отдѣлался отъ 10-ой книжки «Отеч. Записокъ». Мочи нѣтъ, какъ усталъ душой и тѣломъ: правая рука одервенѣла и ломитъ». На обязанности Бѣлинскаго лежалъ разборъ массы глупѣйшихъ книжекъ, которыми онъ долженъ былъ заниматься для ежемѣсячнаго обозрѣнія. Бѣлинскій сильно жаловался на эту скучную и неблагодарную работу. «Положительно тупѣю, – говорилъ онъ – строчишь, строчишь о всякой пошлости и одурѣешь».
Жизнь шла довольно однообразно, въ гости онъ не любилъ ходить, попрежнему часто бывалъ въ театрѣ, сильно волнуясь, если шла хорошая пьеса. До обѣда онъ писалъ, по вечерамъ собирался кружокъ близкихъ, шли безконечные споры или играли въ преферансъ, которымъ, какъ и всѣмъ, Бѣлинскій увлекался до страсти, причемъ страшно волновался и кипятился. Объ этой его безобидной страсти есть нѣсколько показаній друзей. Вотъ что, напримѣръ, разсказывалъ Кавелинъ объ игрѣ Бѣлинскаго: «Повѣритъ ли читатель, что въ нашу игру, невиннѣйшую изъ невинныхъ, которая въ худшемъ случаѣ оплачивалась рублемъ-двумя, Бѣлинскій вносилъ всѣ перипетіи страсти, отчаянія и радости, точно участвовалъ въ великихъ историческихъ событіяхъ? Садился онъ играть съ большимъ увлеченіемъ, и если ему везло, былъ веселъ и доволенъ; поставивъ нѣсколько ремизовъ, Бѣлинскій становился мраченъ, жаловался на судьбу, которая его преслѣдуетъ, и, наконецъ, съ отчаяніемъ бросалъ карты и уходилъ въ темную комнату». Видя его волненіе за картами, друзья удерживали его, опасаясь за его здоровье, но Бѣлинскій сердился и отвѣчалъ на эти опасенія: «Что карты! Мое волненіе за картами пустяки; вотъ вредное для меня волненіе, какъ, напримѣръ, сегодня я волновался, когда мнѣ принесли листъ моей статьи, окровавленной цензоромъ; изволь печатать изуродованную статью! Отъ такихъ волненій грудь ноетъ, дышать трудно».
Въ Петербургѣ Бѣлинскій сдѣлался центромъ, къ которому стремилось все, что было лучшаго въ тогдашней литературѣ. Нравственный его авторитетъ былъ всѣмъ признанъ. Кромѣ Панаева, очень близкаго къ Бѣлинскому въ то время, въ кружкѣ были Тургеневъ, тогда только начинающій писатель, Некрасовъ, Одоевскій, Соллогубъ, впослѣдствіи Достоевскій, Анненковъ, Григоровичъ. Всѣ были молоды, увлекались, много спорили и часто зарывались. Бѣлинскій являлся среди нихъ самымъ зрѣлымъ, вполнѣ сложившимся человѣкомъ, признаннымъ борцомъ за высшіе идеалы литературы. Подходя къ нему, всѣ «подтягивались», въ лучшемъ значеніи этого слова. Для нихъ онъ былъ «учителемъ», что прекрасно выразилъ Некрасовъ въ одномъ изъ задушевнѣйшихъ воспоминаній объ этомъ времени:
Бѣлинскій былъ особенно любимъ…Молясь твоей многострадальной тѣни,Учитель! передъ именемъ твоимъПозволь смиренно преклонить колѣни!
Въ тѣ дни, какъ все коснѣло на Руси,Дремля и раболѣпствуя позорно,Твой умъ кипѣлъ – и новыя стезиПрокладывалъ, работая упорно.
Ты не гнушался никакимъ трудомъ:«Чернорабочій я – не бѣлоручка!»Говаривалъ ты намъ – и на проломъШелъ къ истинѣ, великій самоучка!
Ты насъ гуманно мыслить научилъ,Едва-ль не первый вспомнилъ о народѣ,Едва-ль не первый ты заговорилъО равенствѣ, о братствѣ, о свободѣ…
Не даромъ ты, мужая по часамъ,На взглядъ глупцовъ казался перемѣнчивъ;Но вредъ врагомъ заносчивъ и упрямъ,Съ друзьями былъ ты кротокъ и застѣнчивъ.
Не думалъ ты, что стоишь ты вѣнца,И разумъ твой горѣлъ, не угасая,Самимъ собою и жизнью до концаСвятое недовольство сохраняя, —
То недовольство, при которомъ нѣтъНи самообольщенья, ни застоя,Съ которымъ и на склонѣ нашихъ лѣтъПостыдно мы не убѣжимъ изъ строя —
То недовольство, что душѣ живойНе дастъ возстать противу новой силыЗа то, что заслоняетъ насъ собойИ старцамъ говоритъ: «пора въ могилы!»
Въ 1848 году Бѣлинскій женился на Марьѣ Васильевнѣ Орловой, съ которой познакомился еще въ Москвѣ въ 1835 г. M. B. Орлова кончила курсъ въ одномъ изъ московскихъ институтовъ, нѣкоторое время была гувернанткой въ частномъ домѣ и затѣмъ поступила въ институтъ классной дамой. Ей было уже 31 годъ, когда она вышла замужъ. Сохранилась его переписка съ невѣстой, въ которой обрисовывается любящая и нѣжная душа Бѣлинскаго[1]. Жена его была, по скуднымъ отзывамъ друзей, женщина добрая и любящая, но, повидимому, въ жизни великаго писателя не играла замѣтной роли. Черезъ годъ у нихъ родилась дочь (жива и теперь). Явилась новая забота, новые расходы, а матеріальное положеніе не улучшалось. Тяжесть необезпеченной жизни въ это время его жизни была ужасна. Въ запискахъ г-жи Головачевой есть много указаній на удручающую обстановку, при которой долженъ былъ работать Бѣлинскій. Удивительно и прискорбно, что друзья его, по большей части люди болѣе, чѣмъ обезпеченные, такъ мало заботились о немъ. Равнодушіе, съ какимъ окружающіе относились къ тяжкой нуждѣ Бѣлинскаго, просто поразительно. Послѣ его смерти, вдова его съ трехлѣтней дочерью осталась буквально въ нищетѣ…
Въ 1845 году Бѣлинскій разошелся съ «Отеч. Зап.». Онъ радовался полученной свободѣ и задумалъ рядъ «затѣй и предпріятій», въ числѣ которыхъ на первомъ мѣстѣ стояло изданіе сборника въ родѣ «Петербургскаго Сборника» Некрасова. Но эта затѣя по цензурнымъ причинамъ не осуществилась. Зато другое предпріятіе, которое задумалъ Некрасовъ съ Панаевымъ, новый журналъ «Современникъ» – удалось, и съ 1847 г. Бѣлинскій снова принялся за журнальную работу съ обычной силой и страстью. «Современникъ» въ умѣлыхъ рукахъ Некрасова сразу пошелъ прекрасно, и вмѣстѣ съ тѣмъ измѣнилось къ лучшему и положеніе Бѣлинскаго. Но силы его уже были надорваны въ конецъ. По настоянію друзей онъ уѣхалъ заграницу лѣчиться. Здѣсь онъ написалъ, между прочимъ, знаменитое письмо Гоголю изъ Зальцбрунна, излагающее какъ бы «исповѣданіе вѣры» Бѣлинскаго,– письмо, въ которомъ съ страшной силой выражены основныя воззрѣнія его на Россію, на жизнь общества и народа, на задачи и цѣли общественной борьбы[2]. Оно явилось и его завѣщаніемъ: менѣе чѣмъ черезъ годъ Бѣлинскаго не стало.
