Василий Розанов - Еще о смерти Пушкина
II
«В чем дело, — пишет г. Рцы, — Пушкин переступил через чужую жизнь? Пушкин, как Мазепа, заклевал голубку — какую? Свою собственную жену… Что за притча? И в каком смысле заклевал? А вот в каком. Для Наташи, для бедной (несчастная московская барышня, очевидно, судьбой предназначенная по крайности для действительного статского советника), — для бедной Наташи все были жребии равны. Еще равны… (центральная, совершенно справедливая мысль г. Перцова). Она еще никого не любила, не доспела, но потом, отлежавшись, как груша хороших поздних сортов, могла полюбить, а тут Пушкин, коллежский секретарь Пушкин, некстати подвернулся…»
Чудак. Он пишет: «Этак у каждого из нас, проживши мирно десяток лет, жена вдруг нальется соком и станет вздыхать по суженом, настоящем, которого она проглядела, не дождалась».
Какое рассуждение; ну и в самом деле, пусть жена «начала вздыхать»: как же муж прервет эти вздохи? Увы, брак не был бы «таинством», если б он не был «членом веры». И вот, когда верующий — о, не изменяет своему символу, но вздыхает, как я, как, может быть, он, как Лютер в 22 года, о какой-то далекой, новой, возможной вере в условиях поблекшей настоящей, что же, г. Рцы и этот религиозный вздох прервет!? Нет, он этого не сделает. Но не то ли же самое и в таинстве, которое мы рассматриваем, где так же, как и в вере, в религии, в догматике, вздоха прервать нельзя и вздох прервать преступно. Да просто — нельзя (нет средств, сил)!
Какой-то всеобщий страх у г. Рцы — суетен, неоснователен.
Подруга дней моих суровых,Голубка дряхлая моя
— это повторит тысяча мужей о своих «старухах», не променивая их стоптанных башмаков на новые модные туфли; мужей, говорю я, — но также это скажет и тысяча жен. Пушкин — не «Мазепа», который «заклевал»… Вот именно Мазепа-то и не заклевал:
Не серна под утес уходит,Орла послыша тяжкий лет;Одна в сенях невеста бродит,Трепещет и решенья ждет.
Это — Мария Кочубей ожидает приговора родителей, когда седоусый гетман приехал формально ее сватать:
Не только первый пух ланитДа русы кудри молодые,Порой и старца строгий вид,Рубцы чела, власы седыеВ воображенье красотыВлагают страстные мечты.И вскоре слуха КочубеяКоснулась роковая весть:Она забыла стыд и честь,Она — в объятиях злодея…
Не отпустил отец, сама ушла. Что делать — так!! Так было спокон веков и так останется, пока «три кита» не вывернутся из-под земли; и, наконец, так Бог благословил. Но почему же если Мазепа, то все-таки не Пушкин? Это вы прочтите у Лермонтова о Каспии:
…о, старец — Море.……………………………Но, склонясь на мягкий берег,Каспий стихнул, будто спит…
Не правда ли, в стихах Лермонтова — будто психология Мазепы в его притворных письмах к Петру. А вот, у него же, и в той же дивно краткой поэме, и эпизод с Марией Кочубей, во всех деталях:
«Слушай, дядя, дар бесценный:Я примчу тебе с волнамиТруп казачки молодойС темно-бледными плечами,С светло-русою косой».…………………………….
И старик, во блеске власти,Встал, могучий как гроза,И оделись влагой страстиТемно-синие глаза.Он взыграл, веселья полный,И в объятия своиНабегающие волныПринял с ропотом любви.
Тысяча романов в действительности — на подобный сюжет; и Наташа Гончарова, за 2–3 года до встречи с Пушкиным (совершенное отрочество), легко могла бы сбежать к какому-нибудь петербургскому Мазепе, совершенно так же и с теми же последствиями, но никогда бы не сбежала к Пушкину. Мазепа… старый бандурист, коего песни до сих пор не забыты Малороссией, строитель церквей, тряхнувший — да как! — Малороссией и забурливший около своего имени Россию, Швецию, Польшу. Пушкину бесконечно хотелось съездить за границу, но он… так-таки никогда и не решился сесть на пароход без паспорта. Этот несносный Бенкендорф — потому и несносный, что Пушкин никак не умел от него освободиться. Вот уж не Каспий… Что же ему сравниваться с Мазепой в линии данной темы. Да он и был для 16-летней Наташи Гончаровой тем «действительным статским советником», хлопотавшим у правительства разрешения издавать журнал, — к которому ее приревновал г. Рцы; а Мазепа и был, по его же терминологии — «Ом»… Ну, — Он, «Озирис», «Зевс»…
…Дух — известно, что такое дух:Жизнь, сила, чувство, зренье, голос, слух.
По всему описанию видно («Полтава») и, конечно, так и было в действительности, что не Мазепа хотел Марии Кочубей: он только заметил ее, позволил ей, а ринулась-то она сама к нему и, пожалуй, действительно к Нему. Седой усач; поэт — но в меру (Пушкин — без меры); какие речи! какой взгляд! И — седина, седина; «ветхое деньми». Тут не у одной Марии закружилась бы голова… И, главное, великий и страстный политик, молитвенник, художник, Мазепа и в 63 года был свежее и чище, был более похож на Иосифа Прекрасного, чем Пушкин, далеко отошедший от Иосифа в 16 лет («Вишня»). Да, целомудрие старости — обаятельно, и у Марии, а могло бы быть и у Наташи Гончаровой, закружилась голова. И решительно она не закружилась от Пушкина, который, в отношении к данной теме, так ужасно походил на «действительного статского советника», с положением и связями, восходившими до Бенкендорфа. Но известно, что у генералов, военных и статских, бывают счастливые адъютанты, и вот в Дантесе Пушкин почувствовал, заподозрил, имел психологический и метафизический фундамент заподозрить такого счастливого «адъютанта», «помещика 23 лет Лидина», и, словом… Феба. Эсмеральда и Феб. Вы помните «Собор Парижской Богоматери» и там этот странный, горестный (до слез) роман. Эсмеральда — само упоение; ею упилась Европа; она увидела (кажется, ни слова не сказала) кавалериста Феба, которому Гюго даже не дал никакого собственного имени, до того он был безличен. Эсмеральда поблекла. Забыла свою козочку. Вот тут пусть г. Рцы рассудит и бросит в Эсмеральду тот камень, который он бросает в Гончарову. Зачем Эсмеральда полюбила Феба, а не того угрюмого, ученого, гениального монаха, который полюбил ее почти страстно-нежно и безнадежно, как Пушкин — Наташу. Да, зачем?! Пусть учит г. Рцы — он умен; я же только и могу припомнить: «и к мужу — влечение твое» (Бытие, 3). Да, «к мужу» и «влечение», т. е. «муж» и есть этот «Каспий», «море», «Озирис», Феб, Дантес, уже потому «роковые», что их ни обойти, ни объехать. Погибла Эсмеральда, погибла Кочубей, могла бы погибнуть Гончарова-Пушкина. Но, с другой стороны — погиб тот желчный монах («Соб. Пар. Богоматери»), погиб Пушкин, может погибнуть Рцы, я, наш читатель. И вообще, это любопытно, что где-нибудь, то там, то здесь, но вечно «бог семьи и брака» требует и получает себе дымящуюся человеческую кровь. Ужасно, но факт.
Ужасно, непостижимо. Сейчас я разъясню это. Конечно, можно представить, как, по-видимому, мечтает г. Рцы, что человечество можно было бы, поломав как лучинку, разместить попарно, и что не было бы ни страданий, ни расхождений, ни приключений. Но «лучинки» бы не рождали! Я хочу сказать, что в тот миг, как «кровавые заклания» (на этой почве) окончательно прекратятся на земле — человек перестанет рождать. Я не могу постигнуть, почему и как, но чувствую, что рождение ребенка требует «жертвы», без нее не будет беременности и того, о чем писал и к чему готовился Пушкин, возвращаясь домой. Попробую еще объяснить. Шампанское — играет; если бы оно не играло, не пенилось, оно было бы смиреннее и не рвало пробку, не разрывало проволоку и иногда не брызгало вам в лицо, а при неосторожности — не ранило бы вас осколком стекла в лицо, в руку. Но тогда оно было бы водой, без игры, пены и ран… Идея г. Рцы, испуг его «как мужа» есть в сущности жажда смирить женщину и… тогда она потеряет силу, не будет рождать, как Татьяна в скорбном своем романе:
К ней дамы подвигались ближе,Старушки улыбались ей;Мужчины кланялися ниже,Ловили взор ее очей;Девицы проходили тишеПред ней по зале; и всех вышеИ нос и плечи подымалВошедший с нею генерал.Никто б не мог ее прекраснойНазвать, но с головы до ногНикто бы в ней найти не могТого, что модой самовластнойВ высоком лондонском кругуЗовется vulgar.
А дети?! Что вы мне суете «старушек, которые ей улыбались», кавалеров, которые ей «почтительно кланялись», когда идет жена, — и я спрашиваю: а где же ее дети? Вот что забыл Пушкин, рисуя свой «милый идеал», и о чем забыл, что кощунственно выкинул из головы Достоевский в знаменитом анализе «Пушкинского и русского идеала женщины»? О, любители бескровных жертв, взамен древних, ягнячьих, голубиных, — как иногда можно ненавидеть вас и ваше!..
