Николай Полевой - «Сельский субботний вечер в Шотландии». Вольное подражание Р. Борнсу И. Козлова
Ужь отпряженъ усталый быкъ отъ плуга
И, весь въ пыли, онъ тащится домой.
Поселянинъ скорѣй спѣшитъ съ работы;
Съ недѣлею окончаны заботы;
Его соха, и ломъ, и борона,
И сбруя вся въ порядкѣ убрана;
Онъ веселитъ свое воображенье,
Что радостно начнется воскресенье;
И чрезъ лѣсокъ, въ уютный домикъ свой,
Идетъ къ семьѣ, на отдыхъ и покой.
Стихи гладки; но по прочтеніи ихъ, ничего не остается въ душѣ. Читателя поражаетъ только несообразность: какимъ образомъ, въ Ноябрѣ, когда въ поляхъ метель и вьюга – быкъ въ пыли? .. это произошло отъ того, что Переводчикъ не близко держался подлинника, гдѣ не только нѣтъ сей несообразности, но, напротивъ, въ цѣлой строфѣ блещетъ высокая, пламенная поэзія. Мы страшимся исказить прелестные стихи Борнса прозаическимъ переводомъ, но, чтобы оправдать и его, и свои слова, передаемъ читателямъ смыслъ вышеприведенной строфы:
«Слышу гнѣвный стонъ ледянаго Ноябрьскаго вѣтра. Ночь. Она спѣшитъ и оканчиваетъ слишкомъ краткіе часы зимняго дня. Быки, покрытые п_о_томъ , запачканные своею работою, идутъ отъ плуга. Въ воздухѣ, вороны поднимаются черными рядами, темнѣетъ небо и на старыхъ дубахъ ищутъ сна. Приближается бѣдный мызникъ: недѣля кончилась для него; утомительная работа дастъ ему успокоиться одинъ день; какое счастіе! Завтра онъ будетъ наслаждаться отдыхомъ. Онъ собираетъ земледѣльческія орудія, бороны, заступы, желѣза сохи: эта тяжесть легка; завтра онъ надѣется провести спокойное утро, и, радостный, хотя и утомленный, проходитъ черезъ открытыя поля, попираетъ ногами кустарникъ и направляетъ шаги свои къ дыму своей хижины.»
Картина совсѣмъ не та!… Даже, осмѣливаемся сказать, въ прозаическомъ переводѣ видѣнъ другой характеръ стихотворенія, болѣе похожій на характеръ подлинника.
Намъ могутъ возразить, что Г. Козловъ не хотѣлъ близко подражать подлиннику и оградилъ себя словами: вольное подражаніе. Но съ этимъ не льзя согласишься. Какъ-бы ни называлъ нашъ поэтъ переводъ свой, онъ остается въ равной отвѣтственности передъ читателемъ, ибо обязался передать ему Борнса. Мы не привязываемся къ словамъ, хотя изъ приведеннаго мѣста читатели видятъ, что въ Русскомъ переводѣ есть пропуски и переиначиванья; мы говоримъ только что онъ не передалъ намъ характера Борнсовоц поэзіи, а этого мы столько-же въ правѣ требовать отъ подражанія, какъ и отъ ближайшаго перевода. Скажемъ болѣе: мы почитаемъ ошибкою тотъ способъ перевода, который называютъ у васъ подражаніемъ: или пишите свое, или точно передавайте избранный вами подлинникъ; иначе, я не узнаю ни васъ, ни чужеземнаго поэта. Вотъ почему мы почитаемъ себя въ правѣ судить о стихотворномъ подражаніи какъ о переводѣ, и вотъ почему мы не совершенно довольны переводомъ Г-на Козлова.
За Субботнимъ вечеромъ, въ книжечкѣ Г-на Коздова напечатанъ переводъ другаго стихотворенія Шотландскаго поселянина: Къ полевой маргариткѣ , которую Робертъ Борнсъ , обработывая свое поле , нечаянно срѣзалъ желѣзомъ сохи, въ Апрѣлѣ 1786. Это прелестное стихотвореніе болѣе сохранило въ Русскомъ переводѣ свою первобытную свѣжесть и красоту. Въ немъ Борнсъ виднѣе и понятнѣе для Русскаго читателя, чѣмъ въ переводѣ предъидущей пьесы.
Поэзія Борнса весьма разнообразна. Въ нѣкоторыхъ стихотвореніяхъ его господствуетъ неподражаемый юморъ Шотландскихъ поселянъ; таковы: Молитва лицемѣра (Holy Willie's prayer), Посланіе къ дьяволу (Address to the De'il), и проч. Въ другихъ онъ возносится до высокой, строгой поэзіи, гдѣ звучность стиховъ соотвѣтствуетъ силѣ мыслей. Одно изъ замѣчательнѣйшихъ стихотвореній его въ семъ родѣ есть: Сѣтованіе Маріи Стюартъ при возвращеніи весны.
Искренно благодаря Г-на Козлова за его желаніе познакомить насъ съ однимъ изъ поэтовъ Великобританіи, скажемъ, что въ изданной имъ нынѣ книжкѣ, мы всего болѣе были услаждены Посланіемъ къ Ал. Ан. В… к-вой. Поэтъ пишетъ къ ней, и вдругъ узнаетъ, что, она уже не существуетъ для здѣшняго міра. Это посланіе напечатано впереди обоихъ упомянутыхъ стихотвореніц. Вотъ оно:
Была пора, лучъ ясный въ ней сіялъ,
Я сердцемъ жилъ, я радостью дышалъ,
И жизнь моя играючи летѣла.
Тѣ дни прошли; одѣта черной мглой,
Въ моихъ очахъ природа потемнѣла;
Кругомъ гроза; но ты была со мной,
Моя судьба душой твоей свѣтлѣла!
Мнѣ замѣнилъ твой дружескій привѣтъ
Обманъ надеждъ и блескъ веселыхъ лѣтъ.
Забылось все. Какъ плѣнники въ неволѣ,
Привыкнулъ я къ моей угрюмой долѣ;
Она (скажуль?) мнѣ сдѣлалась мила:
Меня съ тобой она, мой другъ, свела,
И, можетъ быть, не даромъ мы узнали,
Какъ много есть прекраснаго въ печали!
Теперь съ тобой надолго разлученъ,
Но дружбою, но памятью твоею
Какъ воздухомъ душистымъ окруженъ,
Я чувствовать и думать не умѣю,
Чтобъ чувствъ и думъ съ тобой не раздѣлять.
Стѣсненъ-ли духъ отъ мрачныхъ впечатлѣній,
Горитъ-ли онъ въ порывахъ вдохновеній,
Могу-ль тебя, могу-ль не вспоминать?
Въ умѣ моемъ ты мыслію высокой,
Ты въ нѣжности и тайной и глубокой
Душевныхъ чувствъ, и ты-жь въ моихъ очахъ,
Какъ яркая звѣзда на темныхъ небесахъ.
Я ждалъ ее, я мчался къ ней душою,
Я для нея сквозь слезы пѣсни пѣлъ,
Я пѣлъ – она была ужь не земною,
Звукъ томныхъ струнъ, онъ къ ней не долетѣлъ!
Тиха ея далекая могила,
Душа свѣтла въ надзвѣздной сторонѣ:
Но сердце тѣхъ, кого она любила…
Святая тѣнь! молися обо мнѣ…
Такіе стихи трогаютъ душу, и долго остаются въ ней, какъ символы прекраснаго, не земнаго!…
N. N.
«Московскій телеграфъ», 1829, ч. XXVIII, No 14.
