Виссарион Белинский - Грамматические разыскания. В. А. Васильева…
Но как бы ни был язык неразвит и необработан, – он все же ведь имеет свой гений, свой дух, свои законы и свои, только ему свойственные, характер и физиономию: исследовать, определить, – словом, привести их в ясное сознание, есть дело грамматики. Взглянем же на то, что сделала у нас для языка грамматика. Сначала, подобно русской поэзии и русской литературе вообще, русская грамматика нисколько не была русскою, но представляла какой-то странный сколок с латинской, французской и немецкой грамматики. Наши грамматисты, от Мелетия Смотрицкого до Ломоносова и бывшей академии Российской, составляя русскую грамматику, как будто ничего другого не делали, как только переводили латинскую, – и потому они в русских глаголах, кроме трех времен – настоящего, прошедшего и будущего, действительно существующих, нашли еще неопределенное прошедшее (преходящее), совершенно прошедшее, давно прошедшее, неопределенное будущее, совершенное будущее и другие и при каждом глаголе открыли по нескольку неокончательных наклонений. Также неудовлетворительна была грамматика, изданная Российской академиею{14}. Впрочем, за это облатынение русской грамматики не должно строго судить наших старинных грамотеев: вся их вина состояла в том, что они начали с начала, по естественному ходу человеческого ума. Вследствие реформы Петpa Великого у нас все русское неизбежно должно было обыностраниться. Наконец, знаменитый лингвист, немец Фатер, первый проникнув в особенные свойства русских глаголов, положил твердое основание русской грамматике, по крайней мере, сделал ее возможною. Он доказал, что совершающееся в глаголах других языков посредством множества времен у нас делается через виды, что каждый русский глагол имеет несколько видов, что каждый вид имеет только одно неокончательное наклонение и что глаголы неопределенного и многократного вида имеют три времени – настоящее, прошедшее и будущее, а глаголы совершенного (или определенного) и многократного вида имеют только два времени – прошедшее и будущее (последнее спрягается совершенно так, как настоящее время глаголов неопределенного и многократного видов){15}. Об этом самом писал покойный профессор Болдырев, которого обвиняли в том, что он присвоил себе мысли Фатера{16}. Справедливо ли это, мы решить не можем, а лучше скажем, что профессор Болдырев написал еще прекрасное рассуждение о степенях сравнения русских прилагательных, в котором доказал, что степень, которую принимали за превосходную и которая оканчивается на айший и ыйший, есть, напротив, сравнительная степень полной формы прилагательных, тогда как степень, которая одна считалась сравнительною и которая оканчивается на ѣе, ѣй и е, есть только сравнительная усеченной формы прилагательных{17}. Потом мы помним еще небольшую, но дельную статейку профессора И. И. Давыдова «О порядке слов»{18}. Имя г. Востокова по справедливости должно быть упоминаемо с почетом, как автора лучшей доселе русской грамматики. Но все это – не корень, не начало. Прежде составления грамматики необходимо аналитическое исследование русского языка, глубокое проникновение в анатомию, в физиологию, в тайну организма языка. Надо начать с звука, с буквы. Это и сделал знаменитый филолог наш, Г. П. Павский, который один стоит целой академии. Его «Филологическими наблюдениями над составом русского языка» положено прочное основание филологическому изучению русского языка, показан истинный метод для этого изучения{19}. Это превосходное сочинение еще не кончено; но мы знаем из верного источника, что последняя, шестая, часть его приводится к окончанию автором и вместе с четвертою и пятою не замедлит поступить в печать. Первые три части этого творения уже все распроданы и выйдут вторым изданием, когда окончатся печатанием три последние части. Это успех, успех блестящий и славный тем более, что у нас нет еще публики для ученых сочинений и что журналы не оценили великий труд о. Павского как следует, – а не оценили потому, что для него, как сочинения совершенно самобытного и оригинального, которое первое полагает основание русской филологии, не нашлось ценителей, достаточно сильных для подобной оценки. Но придет время, когда сочинение о. Павского сделается классическою и настольною книгою для всякого ученого, который посвятит себя изучению русского языка. Уже и теперь плоха и ничтожна была бы самая хорошая грамматика, которой автор, при ее составлении, много и крепко не посоветовался бы с «Филологическими наблюдениями над составом русского языка».
«Грамматические разыскания» г. Васильева явились вследствие книги г. Павского и написаны по указанному ею методу и в ее духе. Не сомневаемся, что найдутся остряки, забавники и потешники: они будут смеяться над ничтожностью и мелочностью предмета, о котором так серьезно хлопочет книжка г. Васильева. Пусть глумятся на здоровье себе и на потеху своим читателям!{20} Положим, что книжка г. Васильева порождена даже педантизмом; но разве не такому педантизму обязаны французы удивительною разработкою своего языка? Что бы ни говорили, но грамматика именно учит не чему другому, как правильному употреблению языка, то есть правильно говорить, читать и писать на том или другом языке. Ее предмет и цель – правильность, и ни до чего остального ей нет дела. С педантическою кропотливостью задумывается она над тем, как правильнее произносить, склонять, спрягать, согласовать, писать, – словом, употреблять то или другое слово, – и все это иногда для того, чтоб, добившись цели своих изысканий, сказать: «Так должно бы по правилу употреблять это слово, но так употребляется оно в живом языке общества»! Можно знать хорошо грамматику, говорить и писать правильно, и в то же самое время можно говорить и, особенно, писать дурно: это правда; но также можно хорошо и говорить и писать и в то же самое время не знать языка. А между тем теоретическое знание языка важно и полезно, даже необходимо, и без приложения. Грамматика есть логика, философия языка, и кто знает грамматику своего языка, для того по крайней мере возможно знание всеобщей грамматики – этой прикладной философии слова человеческого. Сверх того, люди, которые только по инстинкту хорошо говорят или пишут на своем языке, по необходимости часто ошибаются против духа языка, в ущерб своему успеху на поприще изустной или письменной изящной речи. И нет никакого сомнения, что, когда к инстинктивной способности хорошо говорить или писать присоединяется теоретическое знание языка, – сила способности удвояется, утрояется. Грамматика не дает таланта, но дает таланту большую силу; а грамматику только тот знает, кто знает, как следовало по правилу сказать или написать то или другое слово, ту или другую фразу, которым живая власть употребления (usus – tyrannus[2]) дала неправильную форму. Сидельцы овощных лавок и кухарки говорят и пишут, руководствуясь только употреблением, а отнюдь не грамматикою; но потому-то иногда смешно слышать их говорящими и всегда так трудно понимать написанное ими…
Грамматика не дает правил языку, но извлекает правила из языка. Общее незнание этих правил, то есть незнание грамматики, вредит языку народа, делая его неопределенным и подчиняя его произволу личностей: тут всякий молодец говорит и пишет на свой образец. В формах языка должно быть единство. А этого единства можно достигнуть только строгим исследованием, как правильнее должно говорить или писать то или другое. Это искание правильности должно быть доведено до педантизма – для успеха самого языка. Пусть будут тут злоупотребления: они отвергнутся обществом, и живое слово не покорится им; но зато все истинное и полезное, но не связывающее языка мелочными и ненужными правилами, будет принято всеми. Посмотрите на русскую орфографию, что это такое! В этом отношении русский язык представляет собою странное исключение из общего правила: у нас столько же орфографий, сколько книг, сколько журналов, сколько литераторов, – и потому нет никакой орфографии. Неужели это хорошо? А между тем за это никак нельзя никого винить: виноватого нет! Итак, вместо того чтоб петь иеремиады против нововводителей, – не лучше ли было бы приняться за разработку орфографии, за исследование – какой орфографии должно держаться, сообразно с духом языка и его правилами. Об этом стоит рассуждать и спорить. Пусть в этих рассуждениях и спорах наговорено будет много странного и нелепого, лишь бы только результатом всего этого было, рано или поздно, удовлетворительное решение вопроса. Но, видно, обвинять и бранить других гораздо легче, нежели доказать, почему они ошибаются и как им надо писать, чтоб писать правильно…
