Ольга Чигиринская - Сиквел: игра на чужом поле

Герой-одиночка. Человек (не-человек), активно противопоставляющий себя окружающей среде. Побеждающий — один против всех! — или гибнущий в борьбе.

Это же Профессору ни в каком страшном сне не могло присниться — чтобы самым культовым героем у нас стал… Мелькор ака Моргот, из которого сделали романтического героя а-ля Байрон! А почему? А потому что есть в таком герое потребность. Вот и вылущил читательский глаз из массы персонажей именно поверженного Суперзлодея, и пошло-поехало: мыы-де «темные», ниеннистыы мы, не замай!

Любопытно: из всех персонажей Толкиена по результатам разных опросов на Западе самым «культовым» является Турин Турамбар — самый байронический из «светлых». Просто буржуи не пережили такой эпидемии ниспровергательства всего и вся, как мы, и не дошли до того, чтобы облагородить Мелькора. Тенденция, однако, налицо.

Если мы присмотримся ко всем удачным авторским сиквелам — и не только фантастическим — ко всем тем случаям, когда автору жалко бросать своего героя, и он пишет еще и еще — в девяти случаях из десяти мы увидим героя романтического, будь то Майлз Форкосиган, ведьмак Геральт, Киссур Белый Кречет, Сид Холли, Корвин Амберский, Роланд-Стрелок, Рауль Эндимион, или даже, прости господи, Ричард Рал. Сиречь, мы увидим героя одинокого, противопоставляющего себя Среде, причем активно, исходя из своей собственной, а не общепринятой, системы ценностей, действующего больше, чем рефлексирующего, но и рефлексирующего достаточно много и тэ дэ.

(Вот вам, кстати, разница между Жаном Грандье и Диком Сэндом: первый, до мозга костей коллективист и буржуа, на роль романтического персонажа никак не тянет).

Вообще, воссоздавать такого героя из книги в книгу, притом делая его каждый раз разным — сложно. Тут писателей можно понять: Корвин или Майлз тем и ценны, что неповторимы. А, начавши писать, начинаешь своего героя любить понемножку… А закончивши читать, расставаться с ним уже жалко… Если сам не обделен умением связно составлять фразы — так и хочется пустить это умение в ход, не дожидаясь, пока это сделает автор. Ну и… вляпываешься.

А почему же, массаракш, именно чужой романтический герой привлекает авторов-«дописунов»? Почему своего-то не выдумать?

А потому что еще непонятен творческий метод. Выросли-то мы на чем? На том, что Пелевин окрестил «турбореализмом». Чтобы не уличили в плагиате, сразу скажу, что мысль не моя, а Н. Романецкого, и высказана на «Интерпрессконе» 94-го года.

«Как и всякий реализм, турбо объективно отображает существующие стороны жизни в сочетании с авторским идеалом и достоверно воспроизводит типичные характеры в типичных обстоятельствах, заостряя интерес на проблемах взаимоотношений личности и общества.

Отличие, в главном, одно — фантастический реализм преломляет реальность посредством введения в сюжет невозможного, делая коллизии благодаря такому приему более выпуклыми и острыми.

За последние десять лет турбо вдоволь наплясался на дерьме ушедшего мира, исследовав если не все, то подавляющую часть актуальных проблем, так или иначе затрагивавших большую часть общества. Отсюда и читательский интерес.

А далее в действие вступают законы диалектики. Эвересты достигнуты. Реалии изменились. Мир стал другим. Поменялось даже его дерьмо: были пропагандистские фекалии государственно-монополистического и колхозного феодализма, стали рекламные помои неразвитого общества потребления, которому до постиндустриального еще чесать и чесать и все пёхом. Раньше человек вынужден был жить ради светлого будущего, теперь — ради серого настоящего (то есть, попросту говоря — денег). А если учесть, что большинство потенциальных читателей воспитывалось отнюдь не в меркантильных приоритетах, то на лицо явный психологический конфликт между внутренним и внешним миром. И наконец: старый мир был плох по одним характеристикам, новый — по другим. Главное — он по-прежнему плох. Отсюда разочарованность и ощущение, что тебя, гражданина великой страны, вновь обманули.

В результате читатель упорно стремится уйти от реалий внешнего мира; в результате турбо, сделавшийся одной из этих реалий, стал вдруг для читателя менее интересным.» (см. доклад Н. Романецкого «Пронзающая сердца или К вопросу о пост…изме»)

Турбореализм действительно утратил актуальность, а творческий метод романтизма не знаком и «мэтрам» не только новичкам, чему яркий пример «Боги осенью» Столярова, типичный образец того, что получается, когда пироги начинает печи сапожник, то есть, матерый турбореалист берется за «космическую оперу».

Налицо конфликт: имеется жгучая потребность в романтическом герое и романтической коллизии, а литературный мейнстрим удовлетворить ее неспособен. Многочисленные переводные издания — также неспособны, ибо (это подозрение, а не подтвержденный данными факт) западную фантастику, похоже, охватил такой же кризис, чо и нашу… Все есть — Героя нет.

Точнее, они есть, но их — единицы. (Впрочем, если верить Г. Л. Олди, больше одного и не требуется :-)). И в поисках творческого метода начинающий писатель обращается к существующим немногочисленным образцам, и находит в них отдохновение.

Итак, ИМХО, авторский сиквел для маститого писателя — способ не только зашибить деньгу, но и главное — не расстаться с любимым романтическим героем. Для писателя начинающего сиквел — способ освоить творческий метод романтизма.

А теперь перейдем ко второй части вопроса: «мирообразованию».

Нам нужен мир. Желательно — весь.

Создать мир — наверное, мечта каждого письменника-фантаста. Каждый, от мэтров до откровенных графоманов, кто время от времени с удовольствием произносил «Да будет свет», и отделял воду от суши, и населял земли животными и людьми, знает, какая это тяжелая и неблагодарная работа. Ибо 910 созданного тобой останется за кадром, в офсайде читательского сознания, не будет по заслугам оценено и одобрено…

Отсюда: мир не хочется покидать, не выработав его до пустой породы (увы, многие этим не ограничиваются, продолжая выдавать на-гора пустую породу). Тут желание писателя полностью совпадает с желанием читателя (если мир получился так же глубок и интересен, как мир Толкиена, мир Амбера, мир Хейна, мир Великого Вея и Мир Полдня — не путать с Миром Полдневья!).

Создавая свое «Средиземье», его историю и культуру, Профессор Толкиен уже не столько выдумывал, сколько «выяснял», как там «было на самом деле». На определенном этапе его эпосы — «Айнулиндалэ», «Сильмариллион», «Акаллабет», «Повесть о кольцах Власти» — набрали такую «критическую массу», что творчество перестало быть «придумыванием» — оно сделалось «выяснением». И Профессор, как мы знаем, «выяснил» далеко не все — иначе не было бы «Черной Книги Арды».

То есть, мы подошли опять же к этому: мир должен быть проработан, но не «до точки». Только тогда возникает у читателя продолжательский порыв: это все то же самое стремление «выяснить», установить истину, и «дописун» — это все тот же одиннадцатилетний Рэй Брэдбери.

Например, мир Торманса, описанный Ефремовым: с одной стороны он достаточно четко обрисован, с другой — есть «белое пятно», которые руки чешутся заполнить, и которое сам Ефремов заполнить не успел: пресловутая чаша с ядом, испитая Виром Норином, его одинокая борьба и смерть на чужой и озлобленной планете (кстати, а не был ли «Обитаемый Остров» попыткой написать косвенное продолжение «Часа Быка»?). Мир «Полдня» Стругацких уже породил целую лавину сиквелов — потому что есть целый ряд нерешенных загадок, из которых популярнее всего две: кто такие Подкидыши и сами Странники? Перспективен мир «Туннеля в небо» и «Гражданина Галактики» (Хайнлайн).

Мир должен оставлять простор для домысливания, но не бесконечный простор. Иначе прелесть игры будет утрачена. Почему неинтересно продолжать Муркока? А потому что в его мирах априори возможно что угодно.

Эпигонствуешь ты или работаешь «в полемике» — мир дает больше возможностей для развития, чем Герой, и задает более интересные рамки.

Но! И это очень важное «но».

По моему глубокому убеждению, мир Автора можно дополнять, но нельзя перестраивать и разрушать. Начиная игру, ты принимаешь ВСЕ реалии, которые задал тебе Автор. И тем сложнее тебе придется, чем больше этих реалий и чем тщательней они выписаны. Потому и сыплются шишки на перумовскую голову, что он взялся за гуж, не освоившись с одной из основных, мирообразующих реалий Толкиена — языком (языками) эльфов — Квэньа и Синдарин. Отсюда и отмеченные многими проколы типа имени Наугрим или Роллштайна. И, что бы мы ни говорили, о «Черной Книге Арды», нельзя отрицать одного: Ниэнной и Иллет проделана колоссальная работа по изучению творческого наследия Профессора.