Николай Добролюбов - Песни Беранже
Так писал Беранже 25 лет тому назад (в 1833 г.). Тот же самый взгляд выражал он через десять лет (в 1842 г.) при новом издании своих песен. Тогда он писал, между прочим: «Наши партии слабы, ничтожны; отсутствие твердых убеждений и раздоры их внушают к ним пренебрежение. И теперь народ, вразумленный зрелищем наших мещанских и жадных честолюбий, разочарованный в большей части людей, бывших его кумирами, – настоящий народ, для которого и с которым я пел, обреченный на то, чтоб ничему более не верить и ничего не любить, он теперь держится совершенно в стороне от политических эволюции, как бесстрастный жюри, который, однако, произнесет когда-нибудь окончательное решение долгих споров нашей задорной эпохи».
Сделанные нами извлечения из двух предисловий Беранже выражают, кажется, довольно ясно сущность его общих воззрений на деятельность политических партий и его понятия о значении собственного его таланта. Кто знает песни Беранже, тот, конечно, согласится, что большая часть их не противоречит этим воззрениям. Многие упрекали Беранже за его излишнее пристрастие к Наполеону; другие восставали против слишком легкого взгляда его на любовь и вообще на женщин. Но относительно Наполеона Беранже признается в своей автобиографии, что энтузиазм к нему разделял с целой нацией, пока не увидел, что император посягает на многие права и на благосостояние народа. В Наполеоне долгое время Беранже видел не просто властителя, а гениального представителя народа. В одном месте своего предисловия он выражается о Наполеоне таким образом: «Величайший поэт новых и, может быть, всех времен, Наполеон, когда только он отступал от подражания старым монархическим формам, смотрел на народ так, как должны были бы смотреть все наши лучшие поэты и артисты. Он умел понять, до какой высоты могут достигнуть инстинкты массы, если только уметь возбуждать их. Можно подумать, что именно для удовлетворения этим инстинктам он столько волновал мир». Конечно, Беранже ошибался, увлечения его были ложны, но все-таки нельзя не сказать, что источник этих увлечений никак не заслуживает порицания.
Что касается до фривольности некоторых песен Беранже, то он сам очень справедливо замечает, что ведь они не назначались им в руководство при воспитании молодых девиц. «Притом же, – говорит он, – эти песни, внушенные безумными порывами молодости, были чрезвычайно хорошим подспорьем для других песен, в которых развивались идеи более серьезные и важные. Без этой легкой и фривольной веселости и серьезные песни не пошли бы так далеко, не спустились бы так близко к народу, и даже не поднялись бы так высоко: пусть не оскорбится этим деликатность светских салонов».
Но, независимо от этого оправдания, нужно сказать, что большая часть песен, в которых женщина трактуется слишком, по-видимому, легкомысленно, представляет скорее очерки нравов, нежели личные убеждения Беранже. У него есть песни, проникнутые высоким пафосом любви. Если у него представляется старушка, говорящая своим внучкам:
Э, детки, женский наш удел:Уж если бабушки шалили,Так вам и бог велел…{6} —
зато есть у него и другая старушка, которая является до конца жизни верною памяти своего друга, любящею его песни, гордою тем, что друг ее никогда в жизни не делал ничего бесчестного. С этой подругой разделял он благороднейшие свои стремления, свои возвышеннейшие чувства; она внимала не только излияниям его любви к ней, но и песням, вызванным любовью к народу. В стихотворении «La bonne vieille» [8] есть, между прочим, куплет, почему-то пропущенный в переводе г. Курочкина и заключающий в себе напоминание об этих песнях. Поэт говорит:
Vous que j'appris a pleurer sur la France,Dites surtout aux fils des nouveaux preux,Que j'ai chante la gloire et l'esperancePour consoler mon pays malheureux [9].
Правда, что в большей части эротических песен Беранже рисуется ветреная Лизета, и припев: «Vive la grisette!» [10] идет ко многим из этих песен. Но в самой легкости, с которою поэт уступает другим сердце своей Лизеты, едва ли можно видеть только ветреность и неспособность к сильной страсти. Тут есть характеристическая черта, более глубокая, проявляющаяся, кроме Беранже, еще в некоторых стихотворениях Гейне. Это уважение к свободе выбора в женщине и вполне гуманное признание того, как нелепы и бессовестны всякого рода принудительные меры в отношении к женскому сердцу. Беранже, как истинный поэт и порядочный человек, не мог унизиться до того, чтобы позволить себе презирать и ненавидеть женщину за то только, что она, переставши любить одного, отдалась другому. Он знал, что это в порядке вещей, и не мог трактовать женские чувства и увлечения с точки зрения какого-нибудь Малек-Аделя{7} или пушкинского Алеко. Он понимал, что, теряя любовь женщины, можно обвинять только самого себя за неуменье сохранить эту любовь; о женщине же можно только сожалеть, если новая любовь ее обращается на предмет недостойный, и стараться извлечь ее из ложного положения, в которое она попадает. Гнев, ненависть, насильственные меры, формальные стеснения, бешеные порывы обнаружат только слабость характера или узость понятий и недостаток гуманности. Точно так же негуманно и презрение к увлекшейся женщине; и истинная поэзия, сколько мы можем припомнить себе, постоянно находила для них не голос осуждения, а звуки примирения и любви. В этом отношении на нас всегда производили сильное впечатление два стихотворения Гейне, составляющие, собственно, одно целое и выражающие это примирение с особенною простотою. Мы кстати приведем их здесь в переводе, который находится у нас под руками и который не был еще напечатан{8}.
IНа белую грудь твою, друг мой,Припавши своей головой,В биении сердца подслушалЯ тайну души молодой.К нам в город вступают гусары…Чу! слышен их музыки звук…И завтра меня ты покинешь,Всем сердцем любимый мой друг!Пусть завтра меня ты покинешь,Но нынче еще ты моя,И нынче в объятиях милойВдвойне хочу счастлив быть я…
IIОт нас выступают гусары.Чу! слышен их музыки звук…И с розовым, пышным букетомК тебе прихожу я, мой друг.Здесь дикое было хозяйство:Толпа и погром боевой…И даже, мой друг, в твоем сердцеБольшой был военный постой…
Во многих из песен Беранже находим мы тот же основной мотив, как и в этих стихах Гейне, только у французского поэта чувство его выражается с большей легкостью и игривостью, даже – можем сказать – с некоторым легкомыслием и небрежностью, и уже без всякого оттенка грусти, которая так неразлучна с иронией Гейне.
Указавши несколько черт для характеристики поэзии Беранже, обратимся теперь к переводам г. Курочкина. Прежде всего обратим внимание на выбор пьес. Всех их теперь напечатано в книжке г. Курочкина 48, – количество, достаточное для того, чтобы дать довольно полное понятие о поэте как со стороны внешней формы так и относительно содержания.
Нельзя сказать, чтоб эти пьесы были самыми яркими и сильными из беранжеровских песен, но по большей части выбор г. Курочкина довольно удачен. По крайней мере половина из напечатанных им переводов содержит в себе песни очень характеристичные. Назовем, напр., «Тоска по родине», «Бедняга-чудак», «Добрая фея», «Добрый знакомый», «Орангутанги», «Нет, ты не Лизета», «Кукольная комедия», «Старый капрал», «Веселость», «Гусар». В «Песне труда» хорош refrain: [11]
Слава святому труду!Бедность и трудЧестно живут,С дружбой, с любовью в ладу.Слава святому труду!
Припев этот сочинен г. Курочкиным, но нам кажется, что в своем роде он не хуже припева подлинника:
Les gueux, les gueux,Sont les gens heureux;Ils s'aiment entre eux.Vivent les gueux! [12]
Вообще, о г. Курочкине напрасно думают, что он переводит чрезвычайно близко к букве подлинника. Он нередко уклоняется от слов французской песни и дает мысли Беранже свой самостоятельный оборот. Иногда эти обороты очень удаются переводчику, но надо признаться, что чаще они ослабляют силу беранжеровского стиха. Это особенно бывает тогда, когда г. Курочкин принимается, по непонятной для нас робости, смягчать резкие выражения поэта. Представим несколько примеров.
В песне странника г. Курочкин до того смягчил жалобы ожесточенного путника, что в переводе едва остается намек на то, что выражается в песне Беранже. С самых первых слов старика смысл подлинника изменен. Там говорится, что рок несправедлив, но не вечно же он преследует бедами —
Le sort est injuste, sans doute,Mais il n'est pas toujours rigoureux [13].
А г. Курочкин перевел это стихами:
Пусть злые люди к людям строги,Отец небесный справедлив.
Точно такие изменения сделаны в переводе всей пьесы. Даже самые сильные стихи перевода:
