Виссарион Белинский - Гамлет. Трагедия В. Шекспира, перевод А. Кронеберга…
Нет нужды, кажется, говорить, что новый перевод «Гамлета», сделанный г. Кронебергом (а не Кроненбергом, как пишет рецензент «Библиотеки для чтения», несмотря на то, что фамилия переводчика на заглавной странице выставлена довольно четко), не понравится людям, о которых шла речь. Да и могло ли случиться иначе, если припомним, что в 1839 году в «Литературных прибавлениях к «Русскому инвалиду»«были напечатаны две статьи о «Гамлете» г. Полевого, в которых ясно, обстоятельно, неопровержимо, с указаниями на самый текст, доказано, что реченный «Гамлет, принц Датский» выдан за шекспировского ради одной остроумной шутки, а в самом деле сочинен самим г. Полевым. Под статьями стояла подпись фамилии, которую читаем теперь на новом переводе «Гамлета». (Первая из них принадлежала покойному профессору Харьковского университета Кронебергу, посвятившему всю жизнь на изучение Шекспира, вторая – сыну его, А. И. Кронебергу, нынешнему переводчику «Гамлета»{22}.) Еще менее удивимся мы нерасположению реченных людей к новому переводчику, если вспомним точку зрения, с которой смотрят они на переводы вообще. Ведь на что ни посмотри, как на «дело, противное логике, природе и физической возможности», – покажутся такие чудеса, что и сказать страшно!..
А между тем перевод «Гамлета», сделанный г. Кронебергом, есть один из замечательнейших переводов на русском языке; для тех, которые гонятся не за одним только «сюжетцем», но желают уловить при чтении перевода великого произведения дух подлинника, труд г. Кронеберга будет очень интересным и даже совершенно новым явлением, несмотря на все бывшие у нас доныне переделки и переводы «Гамлета», из которых перевод г. Вронченка в своем роде так же хорош, как перевод г. Кронеберга в своем{23}. Приводим несколько отрывков, из которых сами читатели могут увидеть достоинства труда г. Кронеберга. Вот начало четвертой сцены первого акта:
(Звук труб и пушечные выстрелы за сценой).Что это значит, принц?
ГАМЛЕТКороль всю ночь гуляет напролет,Шумит и пьет и мчится в быстром вальсе,Едва осушит он стакан рейнвейна,Как слышен гром и пушек и литавр,Гремящих в честь победы над вином.
ГОРАЦИООбычай это?
ГАМЛЕТДа, конечно.И я к нему, как здешний уроженец,Хоть и привык, однако же по мнеЗабыть его гораздо благородней,Чем сохранять. Похмелье и пирушкиМарают нас в понятии народов;За них зовут нас Бахуса жрецамиИ с нашим именем соединяютПрозванье черное. Сказать по правде,Всю славу дел великих и прекрасныхСмывает с нас вино. Такую участьНесет и частный человек; его,Когда он очернен пятном природы,Как, например: не в меру пылкой кровью,Берущей верх над силою ума(В чем и невинен он: его рожденьеЕсть случай без разумной воли),Или привычкою, которая, как ржа,Съедает блеск поступков благородных, —Его, я говорю, людское мненьеЛишит достоинства; его осудятЗа то, что в нем одно пятно порока,Хоть будь оно клеймо слепой природыИ сам он будь так чист, как добродетель,С безмерно благородною душой.Пылинка зла уничтожает благо.
(Входит дух).
ГОРАЦИОСмотрите, принц, – идет!
ГАМЛЕТСпасите нас, о неба серафимы!Блаженный дух или проклятый демон,Облекся ль ты в благоуханья небаИль в ада дым; со злом или с любовьюПриходишь ты, – твой образ так заманчив, —Я говорю с тобой! Тебя зову яГамлетом, королем, отцом, монархом!Не дай в незнании погибнуть мне!Скажи: зачем твои святые костиРасторгли саван свой? Зачем гробница,Куда тебя мы с миром опустили,Разверзла мраморный, тяжелый зевИ вновь извергнула тебя? ЗачемТы, мертвый труп, в воинственном доспехеОпять идешь в сиянии луны,Во тьму ночей вселяя грозный ужас,И нас, слепцов среди природы, мучишьДля наших душ недостижимой мыслью?Скажи, зачем? зачем? Что делать нам?
Вот начало монолога, произносимого Гамлетом по уходе актеров:
Не дивно ли: актер, при тени страсти,При вымысле пустом, был в состояньеСвоим мечтам всю душу покорить;Его лицо от силы их бледнеет,В глазах слеза, дрожит и млеет голос,В чертах лица отчаянье и ужас,И весь состав его покорен мысли.И все из ничего! Из-за Гекубы!Что он Гекубе, что она ему,Что плачет он об ней? О, если б он,Как я, владел призывом к страсти,Что б сделал он? Он потопил бы сценуВ своих слезах и страшными словамиНародный слух бы поразил; преступныхВ безумство бы поверг, невинных в ужас,Незнающих привел бы он в смятенье,Исторг бы силу из очей и слуха!А я – презренный, малодушный раб,Я дела чужд, в мечтаниях бесплодных!Боюсь за короля промолвить слово,Над чьим венцом и жизнью драгоценнойСовершено проклятое злодейство!Я трус? Кто назовет меня негодным?Кто череп раскроит? Кто прикоснетсяДо моего лица? Кто скажет мне: ты лжешь?Кто оскорбит меня рукой иль словом? —А я обиду перенес бы. – Да!Я голубь мужеством, во мне нет желчи,И мне обида не горька; иначеУже давно раба гниющим трупомЯ воронов окрестных угостил бы. —Кровавый сластолюбец! Лицемер!Бесчувственный, продажный, подлый изверг!Глупец, глупец! Куда как я отважен!Сын милого, убитого отца,На мщенье вызванный и небесамиИ Тартаром, я расточаю сердцеВ пустых словах, как красота за деньги!Как женщина, весь изливаюсь в клятвах!Нет, стыдно, стыдно! К делу, голова!
Приведем еще вторую половину из песни безумной Офелии. Многие знают эту песню наизусть из «Гамлета», исправленного г. Полевым, и распевают, в полной уверенности, что поют слова Шекспира. Не худо им узнать, как она в самом деле поется у Шекспира:
Занялась уже денница,Валентинов день настал.Под окном стоит девица:– Спишь ли, милый, или встал?
Он услышал, встрепенулся,Быстро двери отворил,С нею в комнату вернулся,Но не деву отпустил.
Пресвятая! как безбожноКлятву верности забыть!Ах! мужчине только можноПолюбить и разлюбить!
– Ты хотел на мне жениться,Говорит ему она.– Позабыл! хоть побожиться;В этом не моя вина!
Как переведены у г. Полевого последние два стиха второго куплета?.. Сличите, вспомните, и вы убедитесь, что вовсе не знают шекспировского «Гамлета» те, которые читали или видели на сцене только переделку г. Полевого, и что труд г. Кронеберга вовсе не лишний в нашей литературе, а, напротив, составляет в ней значительное приобретение. Кто-то с важностью вздумал упрекнуть г. Кронеберга за то, что он не приложил к своему переводу предисловия, в котором, по его мнению, следовало бы изложить причины, побудившие г. Кронеберга приняться за перевод. Как будто г. Кронеберг не имел права переводить «Гамлета» просто потому, что ему хотелось переводить? Странны, право, люди, превращающие в шутку серьезные и важные вопросы, утверждающие, например, что переводить Шекспира есть «дело, противное логике, природе и физической возможности», – но еще более странны те, которые придают важность мелочам и с чувством собственного достоинства, как будто бы оскорбленного, рассуждают о том, что не стоит и одного слова!..
Сноски
1
в прошлом (фр.). – Ред.
2
Покойного И. Я. Кронеберга, которого статью «О ходе искусства у древних народов» мы предлагаем в этой же книжке нашего журнала{24}.
Комментарии
1
См. примеч. 3 к статье «Русская литература в 1843 году».
2
См. примеч. 1 к заметке «Русская драматическая литература».
3
См. примеч. ко второй рецензии на «Героя нашего времени» Лермонтова («Литературная газета», март 1844 г.), наст. т., с. 737–738.
4
Ср. примеч. 59 к статье «Русская литература в 1843 году».
5
Намек на Ф. В. Булгарина и Н. И. Греча с их «Северной пчелой», «Уважение», «неуважение» — слова из лексикона этих дельцов от литературы для выражения рекламной похвалы или, напротив, поношения по адресу других писателей.
6
См. о вреде журнальной полемики для литературы, «распространения просвещения» и «развития вкуса в публике» в цитате из романа Л. В. Бранта «Жизнь, как она есть» – наст. т., с. 447.
7
Посполитое рушение (польск. pospolite ruszenie – народное ополчение). – Здесь также намек на Н. А. Полевого, который, характеризуя «Отечественные записки», писал: «Помилуйте, да это какое-то литературное посполитое рушение на русскую журналистику, что-то исполинское, диковинное!» («Сын отечества», 1839, т. VII, отд. IV, с. 45).
