Татьяна Чернышева - Природа фантастики
Чудеса совершаются самые различные и самими святыми, и богом, которому они служат. Византийские легенды доносят до нас рассказы о чудесах, сотворенных богом для устрашения нечестивцев: икона, пронзенная кинжалом такого нечестивца, начинает кровоточить, как живое существо; женщина, поразившая левое око Христа на святой иконе, лишается левого глаза, который вытек, пока она еще не успела дойти до дома («Легенды о чудотворных иконах»). В тех же легендах рассказывается и о чудесах, творимых молитвою угодного богу человека: святой своей молитвой усмиряет разбушевавшееся море и тем спасает терпящих бедствие, заставляет воду появиться в безводной местности и пр. («Легенда о Симеоне Столпнике»). Не уступает ему в чудесах и буддийский святой: подвижник Кюнё молитвой прекращает страшные ливни, длившиеся много дней и мешавшие торжественной церемонии встречи китайского посла. По слову святого «громы и молнии прекратились в одно мгновение, облака скрылись, ветер успокоился, небо прояснилось, вышло солнце»[63].
С. В. Полякова справедливо замечает, что «элемент чудесного» в христианских легендах не вполне самоценен, он «служит идеализации объекта изображения»[64], т. е. не чудо оказывается главным в произведении, а праведник, творящий чудеса. Но для нас сейчас важно то обстоятельство, что чудо изображается во всех этих легендах как нечто невозможное в обычных условиях, пренебрегающее реальными свойствами вещей и явлений и не объяснимое ничем, кроме вмешательства высшей силы. Поэтому мы не вполне можем согласиться со следующим рассуждением С. В. Поляковой: «Говоря словами агиографа Петра Афонского, такой праведник „живет на земле неземным образом“, т. е. согласно закономерностям идеального мира, непохожим на те, что господствуют в действительном: там иные категории времени и пространства, иная физиология, механика и т. п. Потому Мария Египетская ходит по воде, как посуху, Коприй может без вреда для себя голой рукой снимать пену с кипящего в котле кушанья и мешать его, Иоанникий воспаряет над землей и по желанию становится невидимым, Симеон Юродивый носит горячие уголья в складках одежды, перед Николаем и Модестом сами собой отворяются храмовые двери, а Евфросин одновременно находится в монастырской поварне и в раю»[65].
Святые «живут на земле неземным образом» в плане чисто духовном, а их чудеса — материального свойства, и они воспринимаются не как «закономерности идеального мира» (это был бы слишком релятивистский для средневековья взгляд) и не как беззакония фантастического «иного мира» в романах Кретьена, а как нарушение законов реального материального мира, произведенное духовной силой.
При этом зачастую подчеркивается как раз «противозаконный» характер чудес, нарушающих естественный порядок, когда вещи и явления как бы переходят в свою противоположность. Мы уже упоминали о гордом льве, который служил святому Герасиму вместо осла (Иоанн Мосх, «Луг Духовный»). Игнатий (VIII–IX вв.) в «Житии и похвальном- слове святого отца нашего и чудотворца Георгия, архиепископа Амастридского» рассказывает о сильном ливне, который затопил храм, где стоял гроб с телом Георгия: «Когда храм наполнился водою, то эта вода совершенно не приближалась к гробу святого… и можно было видеть, как влажная и жидкая стихия превратилась в нечто совсем противоположное и стала по ту и другую сторону гроба, как некая твердая и неподвижная стена, так что гробницы не коснулась даже ни малейшая сырость»[66].
По своему содержанию эти чудеса могут быть совершенно сказочными (говорящий зверь, летающий посох, состояние невидимости и пр.), но они получают иное мировоззренческое основание. В них уже не верят как в естественное состояние мира (так это бывает в сказке), но они заслуживают полного доверия, когда выглядят как редкое и противозаконное нарушение этого состояния, произведенное высшей силой. Такова парадоксальная логика средневекового мышления, одним из оснований которого была вера в чудо. Эту логику великолепно передает знаменитая фраза, приписываемая Тертуллиану: «Верую, потому что абсурдно».
Такое представление о чуде утвердилось на долгие времена и оказалось очень живучим. Вспомним, что даже Г. Уэллс в рассказе «Чудотворец» заменяет высшую силу как первопричину чуда волей человека, но сохраняет прежнее понимание чуда как непременного нарушения законов природы, причем нарушения не видимого, кажущегося, поскольку какие-то законы неизвестны нам, как это будет в научной фантастике, а действительного[67]. Разумеется, у Г. Уэллса это только шутка, но весьма показательная.
В средние века чудеса вовсе не являются привилегией религиозной литературы, и мы встречаемся с ними не только в житиях святых и религиозных легендах. Чудеса становятся неотъемлемой частью мировоззрения человека тех времен, живущего с постоянной готовностью увидеть чудо и поверить в него. Средневековье буквально «прорастает» чудесами. Немало чудес находим мы в средневековой историографии и Востока, и Запада.
В «Истории франков» Григория Турского (VI в.) рассказывается о кончине святого Мартина, епископа города Тура, о споре за его тело между жителями Тура и Пуатье и о чудесном сне, который господь наслал на жителей Пуатье, охранявших тело. Во время этого сна их соперники похитили святые останки и перенесли их в свой город[68].
Этот же автор рассказывает об ограблении базилики святого мученика Винценция и о наказании грабителей — «у большинства по воле божией горели руки, и от них шел густой дым, как обычно при пожаре»[69]. Двери же храма грабители вообще не могли открыть и вынуждены были поджечь их.
В книге Беды Достопочтенного (674 — 734 гг.) «Церковная история народа англов» рассказывается и о чудесном исцелении слепого молитвой Августина, после чего бритты убедились в могуществе христианского бога, которого они не хотели принимать; и о провале всех попыток заковать пленного крестьянина Имму в цепи, которые тут же падали с него — ведь его брат в монастыре возносил за него молитвы; и о чудесном даре слагать песни, которым был наделен от господа некий Кэдмон[70].
То же видим мы и в литературе Востока: мотив чудесного рождения, характерный для житийной литературы буддизма, проникает и в «Исторические записи трех государств» (Корея, XII в.), а чудеса, связанные с распространением буддизма в Корее, отражены в «Событиях, оставшихся от времен трех государств», написанных Ким Ирёном[71].
В Тибетском летописном памятнике «Светлое зерцало царских родословных» (XIV в.) речь идет о трудностях, которые претерпевал буддизм в Тибете: сановники, не желавшие исповедовать буддизм, решили отправить «лхаскую драгоценную статую Будды обратно в Индию. Но даже тысяча людей не сдвинула ее с места. Тогда ее закопали в землю в Кхарбраге. Некоторых сановников, которым не нравился буддизм, охватило безумие, после чего они умерли, а другие сломали себе спину и тоже умерли»[72].
Религиозные легенды о чудесах становятся составной частью не только средневековой историографии, но и географической литературы тех времен, описаний путешествий. В знаменитой «Книге» Марко Поло рассказана легенда о чуде в городе Бодаке (Багдаде) — о том, как по молитве христиан сдвинулась с места огромная гора[73].
Чудеса совершаются не только по божьей воле, но и по проискам вечного врага рода человеческого — сатаны, тоже обладающего немалой мощью. Даже наука средневековья живет под деспотической властью чуда. Не только оккультисты продавали душу дьяволу, чтобы получить высшую власть над природой. Алхимики тоже не избегли этой участи. Они упорно искали философский камень, способ заставить свинец, ртуть или серу превратиться в золото. Такое превращение не свойственно металлам и минералам. Это чудо. И поиски секрета вечной молодости были поисками чуда, поскольку все живое неизбежно стареет и умирает…
Даже в том случае, если средневековый ученый в своих изысканиях не уповал на дьявола, его восприятие результатов своих трудов, даже представление о самой науке оказывается в явной зависимости от чуда. Так, в книге «Изображение алхимии», автором которой, возможно, является Роджер Бэкон, дано следующее определение этой науки средневековья: «Алхимия есть наука, указывающая, как приготовлять и получать некоторое средство, эликсир, которое, брошенное на металл или на несовершенное вещество, делает их совершенными в момент прикосновения»[74].
Власть чуда в том понимании, как это утвердилось в средневековье, распространяется и на старые суеверия, давнюю языческую магию. Истории памятны печально знаменитые процессы ведьм, которыми расцветает позднее средневековье, именно позднее, до XV в. о них не было слышно. Очевидно, к этому времени деяния «добрых женщин» (а врачеватели и знахари, ведуньи были едва ли не в каждой деревне) подчинились общей системе мышления, превратились в злые чудеса. Ведьмы умели превращаться в животных, насылать неурожай или бурю, мешая в луже прутиком. Все эти чудеса ведут свое происхождение от языческой магии. Но для такой власти над природой ведьмы должны были теперь продать душу дьяволу, отречься от бога. Без этого непременного условия чудеса были просто невозможны, для совершения их нужна была сила сверхъестественная.
