Книга отзывов и предисловий - Лев Владимирович Оборин

эти годы и принцип отбора не всегда очевиден; все ясно с принципом отбора последнего раздела, этакого собрания «стихов о поэзии и поэтах», но оно как раз и диссонирует со всем остальным. Конечно, здесь есть ставшее уже хрестоматийным «В Ленинграде, на рассвете…» и другие тексты, работающие так, как только и могут работать жестокие парадоксы, умещенные в лаконичную стихотворную форму.

Недавно мне пришло в голову, что ближайшим предшественником Пуханова в русской поэзии нужно считать Бориса Слуцкого: как и Слуцкий, Пуханов создает стихотворения-эффекты, сталкивая проблемы истории с проблемами этики, ощущая себя выразителем мироощущения целого невыговорившегося поколения (у Слуцкого: «Я умещаю в краткие строки – / В двадцать плюс-минус десять строк – / Семнадцатилетние длинные сроки / И даже смерти бессрочный срок. // На все веселье поэзии нашей, / На звон, на гром, на сложность, на блеск / Нужен простой, как ячная каша, / Нужен один, чтоб звону без. / И я занимаю это место»).

Никто не хотел воевать за немцев,Прибираться в комнате, застилать кровать.Немцы воевали, чтобы проиграть,Это знал каждый дошкольник,Но без немцев какая война?Тогда мы еще не знали:Можно весело стрелять по своим и без немцев,Мы по-немецки выполняли боевую задачу проиграть,Продолжали прибираться в комнате,Застилать кровать,Платить рэкетирам в девяностые,А когда женщина говорила: «Я тебя не люблю» —Пожимали плечами.Иногда встречаю человека хорошо за сорокС молодым лицом, умными глазамиИ чуть грустной улыбкой,Спрашиваю: ты воевал за немцев?Улыбается, не отвечает.

Виктор Iванiв. Трупак и врач Зарин. М.: Автохтон, 2014

Воздух

Стихи этой книги – захватывающее кружение, паронимическая аттракция, переходящая порой в глоссолалию: «Уляулю балда» – переиначенная «Улялюм» (баллада) По. Игра с такими названиями очень соблазнительна, как и подобная резкая звукопись:

Я молчал невпопадЯ мечтал наугадИстребите меняИстрепите терпяЭто я терменвоксТравести малибуЭто я малиновскийЭто я марабу.

Здесь есть свои неконтролируемые зоны (в чем, может быть, и состоит прелесть): например, «гелиевая ручка» – это ошибка (как показывает поиск, довольно частотная) или намеренное искажение?

В плетении звуков легко завязнуть, но за звуковой работой все же проясняется общий лирический сюжет – обретение «я» в диком квесте среди лесов и садов, оставленных романтизмом; герой идет, оставляя позади всю обветшалую архитектуру эпохи и жанра, всю их искаженную обязательную программу: встречи с прекрасными девами, могилы милых – а кроме того, и балладный слог, и рефрены (Веселой будь и ты пилотка-малолетка); кажется, будто они обрушаются от его поступи. Из леса в парк, из парка в церковь, из церкви в «порно театр», а оттуда – в пространство русской киносказки, где об окончательном распаде объявляет не ворон По, а мизгирь (кличка героя «Снегурочки» обозначает паука, но скорее всего свою роль сыграло и созвучие с державинским снигирем; вместо «Nevermore» мизгирь изрекает не менее фатальное «съеблось»):

Нет моста того давно что нет и трупа твоегоНи горы и ни подножья нет на коже кимоноСкоро сбудешься срастешься ты с потоком невозможнымПереносным смыслом будешь марабу на МирабоИ меня давно уж нету нет когда-то нету где-тоНету в общем и вообще-то никого и ничего.

И хотя никого и ничего нет – примерно как «никаких людей нет» в романе Пепперштейна и Ануфриева, – квест получается удивительно насыщенным; последнее стихотворение «ЛИМИТ ИСЧеРЧИ» – прощальный четырехстопно-ямбический галоп вокруг детально проработанной панорамы; думается, это понравилось бы Введенскому:

И уже мертвый я проснулсяИ побежал смотреть округуИ звездам диким ужаснулсяГде табуны неслись на волеИ на дороге пел свободуХлебая водку с кем по двоеПо трое отходили водыСвоих ровесниц узнаваяВ раскосых девочках восточныхОт сглаза прочь не убегаяСестер молочных

Алексей Парщиков. Дирижабли / Предисл. И. Кукулина. М.: Время, 2014

Воздух

Это наиболее полное собрание стихотворений и поэм Алексея Парщикова. Впервые эти стихотворения располагаются в хронологическом порядке, что позволяет проследить эволюцию его поэтики. В ранних текстах отчетливо виден сплав, в котором берет начало лирика Парщикова и о котором пишет в предисловии Илья Кукулин: неподцензурная поэзия 1960–1980‐х (в первую очередь Бродский) и «официальные» шестидесятники (Соснора, Вознесенский): «Подземелье висит на фонарном лучике, / отцентрированном, как сигнал в наушнике». К этому необходимо еще добавить Пастернака, от которого ранний Парщиков зависим ритмически и интонационно.

В 1980‐е из этого сплава влияний кристаллизуется собственная поэтика. Парщикова всегда интересовало устройство мира во всех подробностях; отсюда просодия долгого дыхания, чтобы все вместить; не преминуть заметить, что дом – с огромной кухней, с кортами и лабиринтом спален; рассказать о принципе работы первой пушки:

Первая пушка была рассчитана на любопытство врага,и число частей ее – по числу врагов.На левом берегу Ворсклы возвели водяные меха,а между ними – колонну со скобкой для рычагов,по краям которых подцеплены широкие платформы.В ботфортах, заказанных для данного офорта,люди вереницей шли с платформы на платформу и обратно,такие весы поочередно давили на меха,получался массовый насос, выталкивающий два зарядаи дающий общее распределение греха.

Наконец, сделать вывод об интенциональной справедливости мироустройства и предложить способы для ее реального достижения: «Зачем вцепился в брата брат, / Дай им двуручную пилу!»

Перелом в развитии поэтики Парщикова происходит в стихах книги «Фигуры интуиции», построенной уже не как собрание разрозненных стихотворений и не как поэма, рассматривающая некоторый топос или историческое событие, а как набор образцов, предъявляющих единый способ взгляда на предметы. Здесь, особенно в заглавном цикле, Парщиков выходит на рассуждения об абстракциях – рассуждения, которые протягивают нити от более традиционного метареализма к сфере интересов Аркадия Драгомощенко. В следующей книге «Cyrillic Light» совершается вроде бы шаг назад, к простым сюжетам («Автостоп в горах», «Борцы»), но эта поэзия уже обогащена метареалистическим опытом анализа и синтеза или, точнее сказать, разъятия и пересборки: исходный образ, которым поэт заворожен, становится эмблемой, обозначающей и себя, и множество других вещей («Львы», «Паук»), и естественным кажется влечение от одушевленных и неодушевленных предметов к чистым субстанциям («Нефть, – я записал, – это некий обещанный человек, / заочная память, уходящая от ответа и формы»). Наработанный, сложный и блестящий, этот навык приводит позднего Парщикова к созданию монументальных «Дирижаблей», где абстракция и конкретика с максимально возможной свободой чередуются и взаимозаменяются; к ставшим уже классическими строкам:

Как представляли смерть мои коллеги? Как выпадение из круга?Поверили, что их вернет назад, когда теряли высоту?Что их пропустит твердь, как вынимаются со свистом друг из другадва встречных поезда на длинном, трассирующем в ночь мосту?

Галина Рымбу. Передвижное пространство переворота: Первая книга стихов. М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2014

Воздух

Галина Рымбу говорит с нами как имеющая силу – и это хорошо; можно было бы заявить, что таким голосом в русской поэзии давно не разговаривали и таких вещей давно не произносили, – но на самом деле и разговаривали, и произносили, только не одновременно. Примат нонконформизма обуславливает здесь и ярость интонации, и отстаивание рискованных тем (как