Иван Киреевский - Том 2. Литературно–критические статьи и художественные произведения
Между тем, представляя таким образом историю словесности и просвещения древнерусского, профессор, чтобы яснее обозначить их особенность, постоянно сравнивает их значение с соответствующими им явлениями на западе Европы, — не для того, чтобы выхвалять одно на счет другого, но для того, чтобы, сличая, яснее определить их отличия. В этой параллельной характеристике особенно ясно выражается тот глубоко значительный смысл древнерусского просвещения, который оно приняло от свободного воздействия христианской веры на наш народ, не закованный в языческую греко-римскую образованность, не завоеванный другим племенем, но самобытно, мирно, без насилия и христиански возраставший из глубины духовных убеждений в благоустройство внешней жизни, покуда Провидению угодно было, нашествием иноплеменных влияний, остановить это возрастание, может быть, преждевременное в общей экономии всечеловеческого бытия, — преждевременное для внешне образованного Запада, еще не созревшего к участию в чисто христианском развитии, может быть, преждевременное и для самой России, еще не принявшей в себя стихии западной образованности для подведения их под воздействие одного высшего начала.
Редакция «Москвитянина» надеялась поместить в 1-м номере своего журнала первую лекцию Шевырева, но, кажется, по отсутствию у нас стенографов она не вполне была записана слушателями и потому вряд ли когда-нибудь явится иначе, как в отрывках.
Между тем покуда различные, уже после на память из них записанные места будут сличаться и сводиться вместе, я посылаю вам один отрывок, из которого вы получите понятие о двух мыслях курса, о том, как разумеет профессор отношение народности к человечеству, и о том, как он смотрит на словесность вообще.
Действие, которое производят лекции Шевырева, очень сильно и разнообразно: некоторые восхищаются ими до восторга, другие судят строго, с противоположным пристрастием, но почти никто не остается равнодушен, иные видят в них борьбу русского просвещения с западным и в этом ошибаются. Цель профессора совсем не та, чтобы унизить одну часть человеческой образованности перед другою. Он выражает их особенности, сравнивает для пояснения, старается определить с беспристрастием и видимо ищет избегнуть всякой исключительности. Его любовь к России — любовь сознательная, а не слепой восторг, выражающийся в бессмысленных восклицаниях. Те, которые хотят видеть противное, вероятно, более обращают внимание на собственные свои предубеждения, нежели на изложение профессора.
Заметно, что общее участие к лекциям беспрестанно возрастает, так же, как и число слушателей. Сначала их было около полутораста, теперь их уже более трехсот. Последняя лекция его перерывалась пять раз рукоплесканьями, которыми его встречают и провожают почти каждый раз.
Сельское хозяйство
Открывая в журнале учено-литературном особый отдел для сельского хозяйства, редакция руководствуется тою мыслию, что в наше время и особенно в нашем отечестве наука земледелия уже не ограничивается исключительно промышленными целями, но в более глубоком развитии принадлежит уже к тем вопросам человеческой образованности, которые соприкасаются с самыми живыми предметами мышления и с самыми отвлеченными предметами жизни. Давно уже прошло то время, когда сельское хозяйство было исключительно делом заведенного обычая и старого предания. Но за безотчетною привычкою к старине последовала безотчетная любовь к нововведениям. В то время еще ничто не изменялось в сельском порядке вещей, потому ничто не требовало перемены прежнего хозяйственного устройства; изменился только образ мыслей некоторых землевладетелей, и вследствие этой отвлеченной причины начались заимствования чужеземных систем, родившихся там из особенных местных обстоятельств и вводившихся у нас часто вопреки местным требованиям. Иногда учреждались плодопеременные хозяйства, где избыток земли и недостаток рук указывал на устройство прямо противоположное. Сеяли картофель в огромных количествах там, где некуда было сбывать даже зернового хлеба. Заводили многосложные орудия, не соответствующие местным потребностям. Педантическое улучшение маленького клочка земли, еще не имеющей большой цены в России, покупали важною потерею времени, особенно ценного в нашем земледелии. Ломали прежние обычаи не для новой выгоды, но для новой системы. Вводили усиленную работу и часто излишнее отягчение барщины там, где прежняя была выгоднее даже для помещика. Прежний естественный характер сельских отношений заменили характером фабричной напряженности. Тратили огромные капиталы, чтобы добыть малоценные произведения. Многие разорили своих крестьян. Многие возбудили в них мысль о разрозненности их выгод с интересами помещика-фабриканта. Другие разорились сами. Весьма немногие ограничили убытки свои потерею бесполезно употребленных трудов и стараний, — покуда, наконец, общие неудачи модно-рациональных хозяев произвели в общем мнении помещиков направление совершенно противоположное. Как прежде искали всего нового, почитая всякое нововведение улучшением, так теперь начали бояться всякого улучшения потому, что оно нововведение. Излишняя доверчивость к системам перешла в излишнюю недоверчивость к мышлению.
Мы не разделяем ни того, ни другого направления. Признаемся однако, что если бы должны были непременно избирать из двух, то имели бы более сочувствия к последнему, ибо думаем, что в улучшениях не столько нужна быстрота нововведений, сколько их основательность и что всякому усовершенствованию не столько вредит упорное пребывание в недостаточном, но уже существующем положении, из которого человек и без отвлеченной системы невольно вытесняется самым порядком движущихся вокруг него вещей, — сколько вредит ему неуместность недозрелых новоустройств, которых неудача усиливает начало сельской неподвижности всею тяжестью обманутого ожидания.
Между тем в наше время главные вопросы сельского хозяйства находятся уже не в том положении, в каком они были при начале наших нововводительных опытов. Если тогда причина изменения хозяйства заключалась в личных пристрастиях некоторых хозяев к иностранным теориям, то теперь, напротив того, самый порядок сельских вещей требует некоторых перемен в их устройстве. Неимоверная, неслыханная до сего времени и во всех случаях разорительная для земледельцев изменяемость ценности их произведений, трудность существования при излишней дороговизне, неменьшая трудность к добыванию необходимых податей и оброков при крайней дешевизне хлеба; недавнее распространение мануфактур и фабрик, частью естественное, более напряженно-искусственное, и в последнем случае не развивающее постепенно, но мгновенно изменяющее нравы народа; распространение новых потребностей роскоши в самом неимущем классе обеих столиц и многих городов, с коими сельские земледельцы находятся в постоянном соприкосновении; в некоторых местах усиленное население и происшедшее от того иное отношение между ценностью работы и земли; наконец, примеры и последствия улучшаемого хозяйства между государственными крестьянами — все эти и многие другие обстоятельства связывают в наше время вопросы каждого частного хозяйства с вопросами о движении хозяйства в нашем отечестве вообще и делают потребность некоторых улучшений уже не пристрастием некоторых лиц, но общею необходимостью всего сельского быта.
При таком положении вещей наука сельского хозяйства связывается уже не только с химиею, ботаникою, технологиею, механикою и тому подобными ведениями, но необходимо включает в себя и нравственно-статистические, и частью даже исторические соображения. Кроме того, самая промышленная часть земледелия, после предшествовавших односторонних теорий, должна принять новый смысл, чтобы приобрести новое доверие.
Из двух элементов, составляющих истинную науку хозяйства, опыт и разумное познание чужих систем и открытий, кажется, оба равно необходимы. Но познание чужих систем тогда только может принести пользу, когда оно не подчиняется пристрастию к какой-нибудь одной, случайно более известной, но соединяет изучение всех важнейших и самых противоположных вместе с недоверчивостью к исключительности каждой отдельной. Здесь полузнание вреднее незнания. Беспристрастное соображение различных теорий и еще более различных практик, в различных государствах и при различных местных обстоятельствах, необходимо имеет то действие на наблюдающий ум, что общие истины отрешаются от случайных обстоятельств, дающих им одностороннее применение, и являются уже не германскими, не английскими, не бельгийскими и не французскими; все ограниченное отпадает от них как зависимое от местных влияний, и чистое начало представляется таким образом в том разумном виде, в котором оно может уже, как собственное соображение, подвергнуться сознательному расчету всякого мыслящего хозяина. Таким образом, если полузнание вреднее незнания, то знание спасает от вреда полузнания.
