Виталий Бугров - 1000 ликов мечты, О фантастике всерьез и с улыбкой

Первый в России

Считается общепризнанным, что первый журнал, целиком посвященный фантастике, появился в апреле 1926 года в Соединенных Штатах Америки: им стали «Удивительные истории», основанные выходцем из Люксембурга инженером Хьюго Гернсбеком. Тем самым Хьюго Гернсбеком, чье имя носит едва ли не самая почетная в мире западной НФ премия, с 1953 года присуждаемая ежегодно американскими любителями фантастики — «фэнами», как они себя называют. Правда, по свидетельству критика Вл. Гакова, и шведские «фэны», роясь в архивах своей фантастики, не так давно раскопали у себя предтечу многоликой сегодня НФ журналистики. Но этот предтеча, десятью годами раньше «Удивительных историй» издававшийся состоятельным шведским энтузиастом, печатал в основном произведения своего не слишком талантливого хозяина и оттого оказался бессилен составить конкуренцию детищу Гернсбека… Ну, а у нас, в России? Казалось бы, чего спрашивать: кто не знает, что специализированного НФ журнала у нас нет и сегодня. Его функции выполняет в нашей стране группа журналов, с большим или меньшим постоянством предоставляющих свои страницы фантастике. Традиция эта давняя: еще до революции фантастика шла у нас «в одной упряжке» с путешествиями и приключениями. Из старых журналов, воздававших должное неразлучной триаде, наиболее известны сойкинский «Мир приключений» (1910–1930) и выживший на ветрах эпох «Вокруг света». Были, впрочем, и другие, не менее именитые: «Журнал приключений», «На суше и на море», «Природа и люди», а из ранних советских — «Всемирный следопыт», «Борьба миров». Но, как уже сказано, ни один из них не связывал свою судьбу только с фантастикой. И все-таки… Давайте пороемся все-таки на наших архивных полках! А чтобы не тратить время попусту, заглянем-ка прямехонько в 1907 год. 1907-й?.. Конечно же, эта дата у каждого тотчас вызовет в памяти образы первой русской революции! Она уже идет на спад, реакционеры уже торжествуют — хотя и не без оглядки на грозные дни 1905-го — временную свою победу над народом, посмевшим усомниться в незыблемости заведенных порядков… И вот в это-то время, в октябре 1907-го, появляется в Петербурге новый журнал. Констатировав в редакционно-издательском предуведомлении к первому номеру, что «Россия переживает момент всеобщего брожения умов», журнал так определил свою задачу: «…мы хотим наших читателей познакомить с наиболее выдающимися произведениями той литературы, которую главным образом интересует жизнь будущего. Мы хотим показать, какие каждая эпоха выдвигала запросы, идеалы и стремления, порой удивительно смелые, порой весьма наивные и фантастические, временами же весьма трезвые и не оторванные от действительности». Журнал научной фантастики? Как будто бы да. Но… Русский журнал резко отличался от «Удивительных историй» Гернсбека, превыше всего ставившего в фантастике тот «особый чарующий тип романа, в который вкраплены научные факты и картины смелых предвидений». Лишь истинно возможное, принципиально осуществимое для техники и науки интересовало «отца» американской фантастики. В России же, сотрясаемой бурями революции, самым интересным в романах о будущем представлялась никак не техническая оснащенность гипотетического завтрашнего дня. В первом выпуске нашего журнала вслед за цитированным выше предуведомлением шла редакционная же, без подписи, программная статья. Характерно уже ее название: «Значение утопии». В литературе, «интересующейся жизнью будущего», издатели журнала особо выделили именно утопию, — не технический, но социальный разрез грядущего! Отсюда становится понятным и название русского журнала — «Идеальная жизнь». Тему будущего и путей к нему журнал, надо сказать, трактовал более чем широко. Он искал ее, в частности, и во взглядах современных читателю мыслителей. На страницах журнала было помещено, например, «Учение о жизни» специально подобранные и носящие характер переложения выдержки из опубликованных к тому времени сочинений и писем Л. Н. Толстого. Безусловно, сильной стороной «Учения» была критика господствующих порядков, — не случайно составитель в качестве одной из основных трудностей, перед ним стоявших, указывал на сложность приспособления «острого и свободно писанного материала к теперешним цензурным условиям». Тем не менее, несмотря на цензуру, в тексте прошла выделенная курсивом центральная мысль: «Человек не затем живет, чтобы на него работали, а чтобы самому работать на других. Кто будет трудиться, того будут кормить». (Сколь созвучно это будущему революционному лозунгу: «Кто не работает, тот не ест!») «Человечество будет иметь высшее, доступное ему благо на земле, когда люди не будут стараться поглотить и потребить все каждый для себя…» — писалось в «Учении». Впрочем, в те годы уже очень многим было ясно, что через одну лишь любовь к ближнему, проповедовавшуюся Л. Н. Толстым, не достигнуть всеобщего благоденствия… Предпринял журнал и публикацию серьезнейшей работы австрийского юриста А. Менгера «Экономическая и семенная жизнь в народном рабочем государстве». Работа эта, в чем-то, возможно, излишне академичная, однако же прямо заявляла, что в таком государстве «за отдельными лицами ни в коем случае не будет признано право господства над средствами производства», Любопытно отметить и очерк Д. Городецкого «Попытки осуществления идеальной жизни на земле», печатание которого было начато во втором выпуске журнала. К сожалению, только начато: продолжения — вероятно, по цензурным причинам — не последовало. Между тем очерк действительно был интересен. «Во все времена, — писал автор, — мечты и фантазии о лучшей жизни человечества шли рядом с опытами и попытками к осуществлению на земле такой жизни. Философы, поэты, мечтатели рисовали идеал, законодатели и реформаторы пытались проводить этот идеал в жизнь. При этом между ними происходило постоянное взаимодействие…» И дальше рассказывалось не только о реформаторах Древней Греции и Рима, но и о революционных преобразованиях, намечавшихся Томасом Мюнцером, вождем масс в Крестьянской войне.1524–1526 годов в Германии. Восторженный читатель «Утопии» Томаса Мора, Мюнцер пытался осуществить на земле идеальный строй, при котором не было бы ни классовых различий, ни частной собственности… Кстати, сама «Утопия», оказавшая большое влияние на многих мыслителей последующих эпох (вплоть до представителей утопического социализма), была включена в список произведений о будущем, которые редакция предполагала поместить со временем в своем журнале. Значился в этом списке и роман Э. Беллами «Взгляд назад», необыкновенно популярный не только на его родине, в Америке, но и в России начала века: по свидетельствам современников, этой книгой зачитывались в революционных кружках наряду с «Что делать?» Н. Г. Чернышевского, «Оводом» Э. Войнич и «Спартаком» Р. Джованьоли. Однако поместить на своих страницах журнал успел лишь два из обещанных романов, — они печатались одновременно, шли с продолжением и были неплохо иллюстрированы. Первым из них, открывая выпуски «Идеальной жизни», шел фантастический роман Л. Олифанта (Э. Бульвер-Литтона) «Грядущая раса». Его герой попадал в подземный мир — своего рода Плутонию, но лишенную собственного местного светила: высокоразвитые обитатели здешних мест для освещения, как и для множества иных целей, использовали универсальный «вриль», чудесную жидкость, совмещавшую в себе, по словам автора, все силы природы электричество, магнетизм и т. п. В этом мире, не знающем потрясений, достигшем благодаря «врилю» всеобщего благополучия, живут счастливые беспорочные долгожители-вегетарианцы. Они всем довольны (поскольку весьма умеренны в потребностях), во всем равны, начисто лишены честолюбия и зависти, покои рассматривают как высшее благо и… не дискутируя, верят в бога и загробную жизнь. В целом это однообразный и довольно скучный мир, сами хозяева которого констатируют: «Ведь о нас ничего нельзя сказать, кроме одного: они рождались, жили счастливо и умирали». И герой Бульвер-Литтона бежит из этого мира, подгоняемый тревожным ожиданием, не вырвутся ли подземные жители наверх, не сокрушат ли могущественным своим «врилем» бастионы буржуазной цивилизации… Герои второго романа — «Вести ниоткуда» В. Морриса — напротив, опечален своим возвращением из мира сбывшихся грез. Ведь там он встретился со счастливым миром свободных тружеников. Вот уже полтора века, как покончено с капиталистическим гнетом и насилием; труд, тяжелые формы которого переданы машинам, давно уже превратился в наслаждение (что не преминуло сказаться на повышении качества его продуктов); каждый может найти себе работу по сердцу, такую, выполнение которой столь же волнует и облагораживает, как и приобщение к искусству… Что же касается великого переворота, то он, по В. Моррису, был естествен, как смена дня и ночи. Но английский «социалист эмоциональной окраски» (так называл В. Морриса Ф. Энгельс) не верит американскому социалисту-реформисту Э. Беллами, полагавшему, что социализм можно построить мирным, парламентским путем, путем постепенных реформ. Не верит он и в бескровное построение счастливого общества при помощи сколь угодно удивительных открытий — вроде «вриля» из романа Э. Бульвер-Литтона. «Нет, — твердо говорит В. Моррис, это была борьба, борьба не на жизнь, а на смерть», революционная борьба хорошо организованных рабочих, которые, «победив, увидели, что у них достаточно силы, чтобы создать новый мир, новую жизнь на развалинах старой. И это свершилось!». Будущий мир освобожденного труда с большой любовью изображен В. Моррисом, искренне и безгранично верившим в его осуществимость. Ведь, по свидетельству журнала, будучи уже неизлечимо болен, В. Моррис и свой последний Новый год — 1896-й — встречал с радостью, потому что тот приближал его к заветной цели… «Утопии — не пустая болтовня наивных фантазеров, — утверждал журнал в упоминавшейся уже редакционной статье. — Лучшего агитационного приема, лучшего, более верного способа пропаганды, более надежного орудия борьбы с существующими предрассудками, неуверенностью, нерешительностью нельзя придумать». С высот сегодняшнего дня нам, разумеется, нетрудно в этой оценке утопий (безусловно, верной применительно, скажем, к роману В. Морриса) углядеть определенную близорукость. Ту близорукость, что была свойственна, например, реформисту Э. Беллами. Ведь только просвещая, только агитируя, новый мир на земле не построишь. Но не был ли внешне сугубо просветительский подход к делу («…мы не навязываем читателю своих симпатий, мы предлагаем ему только те сочинения, которые уже давно получили всеобщее признание, но были мало доступны для широкой публики…») своеобразной уловкой редакции «Идеальной жизни»? Журнал этот, долго остававшийся практически неизвестным нашему литературоведению, требует специального изучения, прежде чем можно будет дать четкий ответ на поставленный вопрос. Так же, как и на другой вопрос, более частный: случайно ли остросоциальный роман В. Морриса (написанный, к слову сказать, в качестве своеобразного ответа на утопию Э. Беллами с ее чересчур заорганизованным и бесцветным обществом будущего) шел в журнале на втором плане, уступив первый безобидному в этом смысле («наивному», по определению самой редакции) роману Э. Бульвер-Литтона? Во всяком случае, объективно деятельность «Идеальной жизни», поставившей целью знакомить своих читателей с картинами будущего счастливого мира, была, конечно же, прогрессивной. Подобная деятельность не могла долго продолжаться в условиях наступившей реакции: сдвоенный четвертый-пятый выпуск, датированный декабрем 1907 года, оказался последним для этого первого в России журнала социальной фантастики…