Библиотека выживания. 50 лучших книг - Фредерик Бегбедер
Попутно беру на заметку тему для рисунка: на столе представителей светской тусовки, мнящих себя защитниками окружающей среды, стояло множество пластиковых бутылок с минеральной водой. Следовало бы изучить подобный парадокс. Представляете себе ползущего по пустыне человека, который отказывается выпить бутылку Volvic из страха перед эндокринными нарушениями? Чувствую, что я на неправильном пути. Чтобы быть комичной, карикатура не должна преподавать уроки нравственности. В этом большая разница между юмором The New Yorker и France Inter.
«С самого начала в ДНК The New Yorker закладывалась идея не напускать на себя важный вид: наш журнал является анти-The New York Times», – говорит Дэвид Ремник.
Я: Признайтесь, что интеллектуальный журнал со сверхсерьезными текстами, куда вкрапляются дурацкие рисунки – это очень странный принцип.
Дэвид Ремник: Карикатуры в основном служат для того, чтобы заставить принять расследования по войне в Сирии. Мы всегда следим за тем, чтобы рисунки не имели ничего общего с текстами. Иногда они проникают друг в друга, но это никогда не делается сознательно…
Эмма Аллен: Если бы там были только рисунки, люди читали бы быстрее.
Дэвид Ремник: Я подумаю, это упростило бы мне жизнь.
Я спрашиваю ее, изменился ли юмор про семейные пары после движения #MeToo. Она отвечает с самым серьезным лицом:
«Мы привлекли много женщин. Платят им так же, но в женских долларах».
(Что, по моему скромному мнению, является шуткой года.) Затем Эмма продолжает: «Мы уделяем особое внимание социальным сетям. Многие из наших карикатур очень хорошо идут в Instagram. Мы получаем пассивно-агрессивные комментарии, я отвечаю в такой же форме, и часто последнее слово остается за мной. В социальных сетях мы выигрываем, когда человек перестает отвечать».
Эмма Аллен фигурировала в списке самых влиятельных женщин Америки, однако она гораздо более самоиронична, чем Марлен Скьяппа.
«Моя работа состоит в том, чтобы отказываться брать рисунки у кучки невротиков, в то же время вызывая у них желание продолжать их предлагать. Это требует много любви и садизма».
Мучительной стороной журналистики является то, что вы встречаетесь с интересными людьми, но в какой-то момент вынуждены покинуть их и вернуться в свою страну. «Жизнь устроена неправильно», – подумал я, когда самолет взлетел, но именно поэтому и существуют карикатуры The New Yorker.
Номер 17. «Одна минута сорок девять секунд» Рисса
(2019)
На семнадцатом месте стоит замечательное повествование Рисса, который был ранен в плечо 7 января 2015 года в 11:33 на улице Николя Аппер в редакции Charlie Hebdo. Когда я открыл его книгу, первое, о чем я подумал, наверняка какая-то мерзопакость: «Как у него получится не повторять все то, что уже написал Филипп Лансон?» Тем не менее, кроме тщательного, сдержанного и нестерпимого описания массового убийства, «Одна минута сорок девять секунд» не имеет ничего общего с книгой «Лоскут» (специальный приз «Ренодо» 2018 года и 16-е место в нашем рейтинге). Как он пишет на странице 124, «существует столько дней 7 января, сколько было жертв». Многие испытывали потребность поговорить об этом, осознать, что с ними произошло, ясно и неопровержимо описать подобное безумие. Их книги о выживании среди мертвых, похоже, написаны потому, что Кабу, Эльза Каят, Шарб, Оноре, Бернар Марис, Тигно или Волински больше не смогут ничего сказать. С 1992 года Лоран Суриссо, известный как Рисс, был художником-карикатуристом, отличавшимся исключительно черным юмором, наверное, самым «хардкорным» из всех. Он продолжает писать редакционные статьи и каждую неделю рисует для Charlie Hebdo, которым он руководит после кровавой бойни. Однако его литературный стиль диаметрально отличается от его графического стиля.
Когда Рисс рисует, он является учеником Райзера: он становится жестоким, грязным, неудобным, чрезмерным, насколько это возможно. Когда он пишет, он делается чувствительным, человечным, негодующим и меланхоличным. Такая шизофрения восхищает меня, поскольку литература дала ему возможность совершить чудо: раскрыть все, что творится в голове карикатуриста, которому никогда не доводилось так сильно страдать из-за своего искусства, и который уж точно не представлял себе, что окажется в эпицентре подобной бойни, и не осознавал, что отныне его миссией станет отстаивание свободы слова во Франции начала XXI века. Рисс выступает в роли травмированного весельчака, насмешника, отказывающегося от статуса жертвы, выздоравливающего школьника, безгрешного и сердитого. У него немало страниц о том, о чем Лансон отказался писать из-за дендизма (а также потому, что он не является главой издания): об одиночестве в борьбе с религиозным фундаментализмом, о непристойной полемике по поводу денег Charlie, о «бульканье в соцсетях», а также о других раненых, погибших, и обо всех трусливых пособниках террористов в 2006 году, во времена скандала с карикатурами на пророка Мухаммеда. Лансон живет с миром в душе, а Рисс находится в состоянии войны.
В прошлом году я написал роман, выступающий против опасностей смеха, и мне казалось необходимым склонить голову перед самым смелым и израненным юмористом моей страны.
Номер 16. «Лоскут» Филиппа Лансона
(2018)
Когда на следующий день после кровавой расправы я узнал, что Филипп Лансон 7 января 2015 года присутствовал на редакционной конференции Charlie Hebdo, что он был тяжело ранен, но выжил, я сразу же подумал, что однажды он напишет книгу об этом событии. Начал он с рассказа о периоде своего выздоровления после Charlie, и его летопись отличается беспредельным изяществом. Однако «Лоскут» – не компиляция его статей. Это неоспоримый, абсолютный шедевр, памятник травмированной искренности и кровоточащего ума, который разрывает нас на части. Хотя по-человечески невозможно сбавить тон, говоря о мученике свободы слова, давайте не будем забывать, что существовало немало способов потерпеть неудачу с такой книгой. Излишний лиризм мог стать тошнотворным, излишний гнев мог убить эмоции, излишняя жалость могла все испортить. На каждой
