Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в. - Ольга Владимировна Богданова
В. Липатов показывает, как все, что противоречило вековому закону, мешало его осуществлению, до сих пор нейтрализовалось, растворялось в традиционном пространстве, хотя и не бесследно. Модель нейтрализации писатель рассматривает внимательно. Кажется, что с доброй улыбкой он наблюдает, как быстро и почему переоденется и переобуется городская племяшка Колотовкиных. Открыто иронизирует по поводу «культурных» поведенческих моделей молоденькой трактористки, деревенской учительницы, младшего командира Трифонова. Пока проводники новой жизни хотя и останавливают внимание улымчан, удивляют, но не вызывают глубокого и искреннего восторга. Да и сами носители городской культуры не отличаются агрессивным поведением.
Незаметно в вековом порядке растворялись и более значимые вещи — поддерживаемые и насаждаемые официально правила и законы нового времени. В. Липатов обращает внимание на то, как государственное администрирование, за которое в Улыме отвечал колхозный председатель, мудро и незаметно, без лишних разговоров подменяется общинным контролем. Писатель показывает, как живая жизнь чаще всего безболезненно редуцирует идеологически важные установки советской эпохи. После редукции многие детали приобретали иронический смысл. Стоит вглядеться в подробности колхозного собрания, организованного не в колхозном клубе, а на берегу лесного озера, где все цветы здесь цвели, все птицы пели, все ручейки журчали. Президиума не было, а необходимые для протокола выступления участников собрания в прениях были преобразованы в пародийную форму газетной передовицы, не востребованную слушателями и недоступную им. И завершилось необычное собрание не привычным голосованием, а всеобщим праздничным застольем: как только председатель Петр Артемьевич объявил прения закрытыми, колхозники деловито принялись за баранину с картошкой, квас и пшеничный румяный хлеб. Председателя слушались беспрекословно как слушаются старшего в староверческом роду, непонятное великодушно воспринимали как ритуальное.
Но главное в сюжете этого произведения — его антропологический код, в котором уникальные характеристики сибиряков приобретают особый статус. Так, в знаменитом кинофильме «Сказание о Земле сибирской» официально — пропагандистский образ Сибири был представлен идеологической формулой «земля потомков Ермака». Формула актуализировалась упоминанием ряда исторических персон: землепроходца Е. П. Хабарова, бесстрашного казачьего атамана, первооткрывателя Дальнего Востока, острова Сахалин, И. Ю. Москвитина… В. Липатов практически полностью игнорирует активно презентуемую официальную историю и антропологию Сибири. В самом начале повести он дает своеобразный социологический срез населения Улыма, подчеркивает, что жили в поселке староверы, переселенцы, остяки и, конечно, чалдоны. Создавая описание улымского народа, вышедшего почти в полном составе (за исключением самых древних стариков, которые с полатей не поднимались) на пристань встречать «кособокий пароходишко», Липатов обращает внимание, прежде всего, на поколенческую разницу. «Старухи оделись потеплее — в кацавейках из плиса или бархата, в длинные до земли юбки, а головы украсили полушалками с кистями <…> Женщины средних лет оделись в кофты с оборками, в юбки до щиколоток, головы туго повязали платками с цветастыми бордюрами <…> На молодых — модные в то время крепдешиновые и креп — жоржетовые кофточки, юбки сатиновые или плисовые». Для приветствия невероятного разнообразия В. Липатов совмещает малявинско — кустодиевское богатство красок, сохранившегося с дореволюционного прошлого, и деталей постреволюционного портрета девчат, произносивших слово «Москва» с молитвенными глазами и умевших за шесть секунд натянуть на лицо пахнущий резиной и тальком противогаз. Легкая ирония, как в последнем замечании, постоянно пульсирует в портретах улымских ровесниц Стерлядки: многие имели цветные береты с заколками — бонбончиками. Легко можно представить, как выглядит деревенская красавица Валька Капа в таком головном уборе.
В описании легко обнаруживаются историко — этнографические компоненты — проявления консервативности и зажиточности сибиряков, связи их бытовой культуры с традициями переселенцев — южан, влияния молодежной моды советской эпохи. Главное, этот прием позволяет писателю показать, насколько отчетливо в одежде, в деталях костюма, проявляется, с одной стороны, неуничтожимость, неистребимость времени, с другой — его быстротечность: одно поколение не успевает оставить историческую сцену, его начинают подталкивать вперед идущие вослед.
Но при создании центральных героинь В. Липатов меняет привычную технику портретирования. Личные, неповторимые детали — вариации коллективного портрета девушки — улымчанки, напоминающей статью не то героических женщин — богатырш, не то героизированных А. Самохваловым советских Венер («Девушку в футболке», 1932; «Метростроевку со сверлом», 1937): «коренастые, крепкие, широкоплечие; икры ног <…> вздувались пузырями и были красными, ядреными; ноги на земле не стояли, а толстыми корнищами росли из нее, земли — матушки; на щеках арбузная яркость; руки <…> при большой силе».
Разная степень индивидуализации портретной характеристики очевидна в оппозитивном ряду, в который писатель включает трактористку Граньку и городскую Раю Колотовкину. Раюха и одета не так (в городской нахальный сарафан); и комплекции не той; и нога длинная, делающая похожей на осеннюю цаплю молоденькую девушку; и от грамоты не планирует ослобониться, и взбрыкивает постоянно — позорит родного дядю. Трактористка Гранька — вариант портретной антитезы. От природы имела весь набор деревенской привлекательности: соболиные брови, алый рот, задорный нос, нежный подбородок, но при этом была коренаста, широкоплеча и коротконога. По одежде и поведению — героиня популярных тогда «Трактористов» (1939, режиссер И. Пырьев) с Н. Крючковым и М. Ладыниной в главных ролях. Именно поэтому Стерлядка очень скоро признает красоту Граньки, подружится с ней, с ней и больше ни с кем. Не с Валькой же Капой, воспитанной в семье бывших кулаков, ей дружить? Пока в Улыме сама она обречена на еще большее одиночество, чем отчаянная девчонка по прозвищу Оторви и брось. Стерлядки только через несколько десятилетий заполнят улицы советских городов.
Писатель демонстрирует удивительный, как сказал бы В. В. Розанов, «дар внутреннего глубокозрения» для того, чтобы склонить нас к размышлению о причинах устойчивости уникального мира, времени, человека. И в качестве стимула, в первую очередь, использует метапоэтику живописи. Созданная В. Липатовым «гипотеза воспоминаний» (А. С. Ахманов) обретает ассоциативную природу при апелляции к цветовым маркерам зрительных образов. Цветовых доминант в этой повести В. Липатова несколько: олицетворяющий ожидание радости красный цвет (большое красное солнце, красная звезда на небе, красная звезда, бордовая река); символизирующий торжество жизни зеленый (большая зеленая звезда, зеленоватая даль, зеленый двор, зеленые глаза у Стерлядки); синий цвет — цвет неба и воды (синие кедрачи, синий дымчатый вечер, синяя утренняя трава, голубое небо). Очевидно, что цветовые маркеры имеют фольклорное или мифологическое происхождение. Привычная для консервативного сознания цветовая гамма функционально традиционна. Давным — давно крупнейший исследователь цвета Иоханнес Иттен
