Елена Ленковская - Детский “Декамерон”
Разве раньше в литературе поцелуев не было? Да были, конечно. Только экспозиция этих сцен выстраивалась иначе. Помните у Астрид Линдгрен — свидание Бетан и ее дружка Пелле, которое коварно расстроил мелкий пакостник Карлсон? Разумеется, никакого бешеного танца и страстных лобзаний. Робкий, трепетный, невидимый читателю поцелуй. Мы слышим только тихое: “— Я тебя сейчас поцелую, Бетан”. Одна, всего лишь одна деталь — хриплый мальчишеский голос, раздавшийся в полной тишине и темноте. Этого оказывается достаточно, чтобы передать волнение и таинственность момента.
Что, теперешним детям этого мало? Им потребны учебники в духе европеизированной Камасутры?
Наши дети: настоящие и не очень
Но вернемся к Берту. По мере чтения книги очень быстро выясняется, что шведский пятиклассник по имени Берт тайно озабочен исключительно отношениями с противоположным полом. При этом на каждой странице он обнаруживает детсадовские комплексы — вроде боязни того, что покупка розового пенала может уронить в глазах окружающих его мужское достоинство (несмотря на то, что пенал этот всего-навсего предназначен в подарок однокласснице на день рождения). В результате герой, поздравляя подружку, ограничивается розовыми шнурками. Причем делает это анонимно.
Надо признать, авторы нашли хороший повод обнаружить потребительские стереотипы, формируемые — не без усилий маркетологов и рекламистов — уже в дошкольном возрасте, и сумели весело посмеяться над условностями, которые действительно отравляют жизнь многим детям в ситуации навязанного выбора, когда товар маркируется строго по гендерному принципу. “Настоящие” мальчики выберут череп с костями, “настоящие” девочки — пучеглазых котяток с розовым бантом на шее. Те, которым не нравится ни то, ни другое, — видимо, с детства должны быть классифицированы как типичные маргиналы с неопределенной сексуальной ориентацией...
Собственно, главная проблема персонажа этой книги коренится в необходимости балансировать между боязнью быть осмеянным и стремлением к тому, чтобы быть крутым, взрослым и, значит, запросто подружиться с понравившейся девчонкой. Это интерес, замешанный на страхе. Актуально для ребенка этого возраста? Пожалуй, да. Здесь вопросов нет.
Насторожило меня другое. Суждения мальчика показались мне нарочито младенческими (тем-то они, разумеется, и забавляют читателя) и потому откровенно диссонирующими с чрезмерно развитым интересом к отношениями с противоположным полом. Этот естественный интерес проявляется не просто в стремлении свободно общаться и проводить досуг с девочкой. Достаточно невинные поцелуи я тоже, в общем, полагаю в этом возрасте явлением естественным, хотя и не обязательным. Но “опасные дальнобойные” поцелуи (“это когда рот открывается и языки встречаются...”) — это, пожалуй, для одиннадцати лет — чересчур. Вы не находите?
В этом смысле персонаж Якобссона и Ульссона — очень “продвинутый” мальчик. Это само по себе удивительно, а еще поразительнее тот факт, что исподволь насаждается мнение: такой персонаж, рано и несколько неравномерно созревший (как покрасневшее пока лишь одним боком зеленое яблоко) — и есть самый реальный и живой современный ребенок.
Когда книжная аннотации объясняет мне, что в книге рассказывается история о настоящем, не приукрашенном ребенке, я знаю, что не стоит принимать подобные обещания всерьез. Разумеется, он приукрашен: дело любого художника — деформировать и преображать реальность в соответствии с поставленной перед собой задачей, а художественная правда — это вовсе не официальный отчет из детской комнаты милиции. Но меня все же задевает эта формулировка — если мой ребенок не похож на Манолито, не называет дедушку Суперпростатой, в двенадцать с половиной лет еще не знает, что такое оральный секс и не интересуется порножурналами — то он что — ненастоящий? В таком случае в моем окружении полно ненастоящих детей. И у меня нет желания ускорять их “чудесное преображение” в “настоящих”. Всему свое время.
А ведь литература, в которой откровенно говорится о различных сексуальных аспектах — не что иное, как катализатор полового развития. Считая, что нынешние дети раньше созревают и для них теперь актуально то, что пятьдесят лет назад актуальным не являлось, нельзя забывать научный факт — разговоры о сексе запускают механизмы взросления у детей, прежде пребывавших в райском неведении.
Получается, мы сами торопим наших детей, рекомендуя им такие книжки?
Особенно если на них написано, что они для младшего школьного возраста, как на книге о Манолито Очкарике, хотя в Испании, кстати, книги о нем рекомендуют с 12-летнего возраста.
Но это, конечно, уже вопрос к нашим издателям, а не к авторам текстов.
Западная телесность — новое как незабытое старое
Вообще, книга про Берта, которую не воспринял всерьез мой сын и которая, по сути, рассказывает о первой влюбленности ребенка (а героя формально и тинэйджером-то нельзя назвать), как-то уж слишком повернута в сторону телесности. Как впрочем, и многие другие, неизмеримо более талантливые и мастерски написанные образцы НДЛ.
Тут нельзя не учесть, что в контексте нашей культурной традиции естественная грация жизни с ее непринужденным, подчас легкомысленно-беспечным эротизмом выглядит почти оскорбительной, чрезмерной откровенностью. Она представляется каким-то блаженным, эдемским бесстыдством, которое нам воспрещено и потому возмущает. Мы, со времен памятного библейского изгнания из Рая, видим свою обнаженность и стыдимся ее.
Однако Европа сегодня настойчиво стремится обратно, к не смущаемой ничем телесности, доходящей до неприкрытого, приводящего нас в содрогание, физиологизма. Представление об интимности, приватности телесных проявлений здесь совершенно иное.
Европейской культуре в принципе присущ пристальный интерес к физиологическим подробностям жизни. В том числе к натуралистической экспозиции страданий (многочисленные Страсти Христовы и мученичества святых тому примером) — разверстые раны и предсмертные судороги там всегда выставлялись напоказ. Даже духовное, божественное озарение носит в европейском католицизме ярко выраженный эротический характер: в качестве хрестоматийного образца вспомним оргиастический “Экстаз Святой Терезы” — скульптуру знаменитого итальянского скульптора Лоренцо Бернини (17 век, эпоха барокко). Да и в иконографии излюбленного европейскими художниками сюжета “Мадонна с младенцем” веками преобладает игривая сексуальность, не говоря уже о квадратных километрах “обнаженки” в музеях старой западно-европейской живописи в целом.
В современном европейском обществе, толерантном к любым проявлениям человеческой индивидуальности, этот нарыв как будто окончательно прорвался и уже не замаскирован под религиозное чувство. И пресловутая свобода там зачастую воспринимается именно как свобода телесности, а любовь представляется едва ли не отправлением естественных надобностей.
А что у нас? Православная традиция, кстати, практически не предполагает использование скульптуры для изображения святых — как воплощенной, осязаемой телесности и ограничивается образами — бесплотными, одухотворенными и зачастую скорбными фигурами, лишенными веса и не подверженными земному тяготению.
Помня обо всем этом, я ничуть не удивляюсь, когда впервые вижу случайно добытый из Инета чешский мультфильм из знаменитого и любимого с детства сериала про Крота — в паре с милашкой Кротом по лесу бегает упитанный голый дядька с подробно прорисованными гениталиями и кудрявой шерстью вокруг. Да, у нас этот сюжет не показывали, и слава богу.
Современный образовательный мультик для дошкольников “Крот и какашки” (крот здесь другой, просто совпадение) — про то, у какого зверя какие экскременты, придумали, по-моему, немцы. Тоже молодцы ребята, нарисовали красиво, обыграли остроумно, и комплексов — никаких... Я уж не говорю про книжки типа “откуда берутся дети” с подробным пошаговым описанием того, что во время зачатия происходит с папиным “краником” и т.п., и т.д.
Да что Европа — Америка туда же: вспомним Гумберта Гумберта, который в качестве характеристики своего смятенного душевного состояния сообщает нам, что с утра не опорожнял кишечник. Герои русских произведений того же Набокова скорее удавились бы, чем позволили себе такую неслыханную, шокирующую физиологическую откровенность.
Так что если на ваш взгляд опыт телесности — поцелуев, прикосновений — необходимый, но недостаточный для подростка опыт, когда речь идет о любви, это вполне оправдано не ханжеским лицемерием и закомплексованностью, а по меньшей мере культурной традицией.
Именно поэтому, верно, у нас считают, что настоящая литература “учит любить, а не заниматься любовью”.
