Виссарион Белинский - Стихотворения Эдуарда Губера…
А не то ответят вам вашими же стихами:
Какое дело нам до суетных желанийЛюбви восторженной твоейИли до жалких ран, до мелочных страданийТвоих бессмысленных страстей?. . . . . . . . . .Да прогремят они больному поколеньюГлаголы гнева и стыда;Да соберут они бездействием и леньюИзнеможенные стада!В годину тяжкую, в минуту близкой браниМы ждем воззвания к мечу;Но вы, тщедушные певцы своих страданий,Вы дети, нам не по плечу!Что общего у нас? Нам ваши песни чужды,Нам ваши жалобы смешны,Вы плачете шутя, а нам другие нужды,Другие слезы нам даны.. . . . . . . . . .Мы не хотим ни слез, ни вздохов вопиющихДолой, пустые воркуны!Вы не нарушите святой, судеб грядущихГлубоко полной тишины[3].
Это будет жестко с их стороны; но не забудьте, что, подобно вам, они люди озлобленные, и о кладбище и смерти думают чаще, нежели о счастии, любви и других обманах сердца и фантазии…
Поэт тогда только имеет право говорить толпе о себе, когда его звуки покоряют ее неведомою силою, знакомят ее с иными страданиями, с иным блаженством, нежели какое впала она, и даже ее собственное, знакомое ей страдание и блаженство передают ей в новом, облагороженном и очищенном виде. Но для этого надо стоять целою головою выше этой толпы, чтоб она видела вас не наравне с собою… Таковы бывают истинно субъективные поэты… Опоэтизированный эгоизм, вечно роющийся в пустоте своего скучного существования и выносящий оттуда одни стоны, хотя бы и искренние, теперь никому не новость и всем кажется пошлым…
Для образчика поэзии г. Губера и для поверки нашего суждения о ней выписываем целые три пьесы.
Печаль вдохновенияОстановись, мой грозный гений!Зачем меня покинул ты?Отдай мне тайну вдохновений,Волшебный звук твоей мечты.Ты мрачен, спутник мой суровый,Ты чужд любви, ты враг людей;Не полюбил ты жизни новой,Ни новой радости моей.Но в тяжкий час сердечной мукиТы бедняка не забывал,Ты приносил живые звуки,Ты песням грустным научал.О, сколько звучных песнопенийМоим печалям ты дарил,И сколько бурных вдохновений,Горючих слез, тоски, мученийТы вместе с ними приносил!Прошла печаль души мятежной;Среди волнений и скорбейНежданный луч надежды нежнойБлеснул над хижиной моей.Я тихо гостю улыбнулся,И сладко плакать стало мне,И, обновленный, я проснулсяВ святой, заветной тишине.Но вдруг тогда, мой грозный гений,Меня с тоской покинул ты!И на роскошные мечтыНе стало прежних вдохновений.Ты отнял их – они твои.О, возврати – мне жаль разлуки, —О, возврати мне эти звукиИ песни грустные мои!Но нет! прости, ты жжешь, тревожишь,Страшусь твоих волнений я:Ты тихий мир мой уничтожишь,Разрушишь прелесть бытия.Оставь меня, суровый гений,В моей заветной тишине;Твоих ужасных вдохновений,Твоей тоски не нужно мне!Но если та же грусть, как прежде,В больное сердце упадет,И в чудной, сладостной надеждеДуша отрады не найдет;Но если с пышными мечтамиРасстанусь я в тоске немой,И горе жгучими слезамиПокроет взор туманный мой:Тогда отдай, мой друг суровый,Отдай мне горести мои!И я проснусь для песни новой,Неукротимой и суровой,Как вдохновения твои!
РасчетКогда развертываю яПечальный свиток жизни бедной,Итог пустого бытия,И бесполезный и безвредный,
И мимо памяти моейПройдет обычной чередоюХолодный ряд бесцветных днейС его томительной тщетою,
Тогда рождается во мнеВопрос обидного сомненья:Ужели в страшной тишинеМой век прошел без назначенья?
Или, окован суетой,Я цели тайной не заметилИ ни единою чертойДуховной жизни не отметил?
И мне благая часть дана —Но я над нею терн посеялИ ни единого зернаНе возрастил, не возлелеял.
Я своевольно издержалМои божественные силы,И ныне мертвый капиталНесу к дверям моей могилы.
У этой пропасти без днаСо страхом жизнь мою объемлю:Я ни единого зернаНе положил в родную землю.
Ничем я жизни не вознес,Ничем я жизни не украсил;Я дни мои от горьких слез,От мыслей лень обезопасил.
Но ежели, как вялый сон,Мой век и суетен и мрачен,Зачем по крайней мере онГрехом могучим не означен?
Зачем не внес он новых ранВ глухую повесть человека? —И двинул бы благой обманПружины дремлющего века!Но нет, и дик и темен он,Без вдохновения и силы,Однообразный, вялый сон,Могила жизни до могилы.
ПроклятиеЯ вижу, смерть близка: болезненные силыПоследней вспыхнули борьбой.Я встречусь наконец на ступенях могилыС неумолимою судьбой.
И ныне, рядом с ней, мне хочется поверитьИтог пустого бытия.Не буду сетовать, не стану лицемеритьИ страхом не унижусь я.
Прощаясь с жизнию, в урочный час разлуки,Над нею некогда шутить;Но полную тревог и слез и тайной мукиЯ не могу благословить.
Я прокляну ее за то, что с колыбелиЯ был игралищем судьбы,За то, что дни мои я проволок без целиВ тревогах суетной борьбы.
Я прокляну ее за длинный рой видений,Игравших жизнию моей,За бесконечный ряд коварных заблужденийИ неразгаданных страстей;
За то, что все мои мечты и упованьяОна презренью обрекла,Что не исполнила ни одного желаньяИ горьких слез не поняла;
За то, что душу я отравою сомненья,Что сердце ядом напоил;За то, что никогда в душе благословеньяНи для кого не находил;
Что, идя за толпой, я по тропе избитойНе бросил яркого следа;Что не оставлю я ни мысли плодовитой,Ни благородного труда.
Я прокляну ее за все, что в мире видел,За все, что в жизни презирал,За все, что я любил, за все, что ненавидел,Что с тайным страхом проклинал.
Не одна ли и та же это песня? А одно и то же, воля ваша, наскучает… И притом тут есть хороший стих (который, впрочем, так обыкновенен в наше время), есть чувство, если хотите, даже много чувства, и мы верим искренности поэта, верим его страданию; но где же поэзия? где же фантазия? где созданные ею образы?
Объективные пьесы г. Губера всего лучше подтверждают справедливость нашего суждения. Вот две из них:
ЦыганкаЖива, как забава, как смех весела,Несется волшебница-дева,Кружится и пляшет, быстра, как стрела,Под звуки родного напева.
Как воздух, легка, понеслась и летитИ тешится резвой игрою;Дика, как разврат, закружилась, дрожитИ манит улыбкой живою.
Жаждой неги дыша,Как любовь, хороша,Горяча, как огонь поцелуя,И мила и стройна,Пролетела она,Мимолетной улыбкой даруя,И бежит, и летит,И дрожит, и горит,И ревнивый покров раздирает;А с нагого плечаСорвалась епанчаИ шумя перед ней упадает.Вот она, дитя Востока,В сладострастной красоте,Жрица пышного порока,В полной дикой наготе.
И зовет палящим взором,Манит бархатом ланит,И любуется позором,И хохочет, и дрожит.
Вдруг в безмолвии суровом,И стыдлива и скромна,Под разодранным покровомРобко прячется она.
Так, настигнута врагами,Чуя гибельную брань,Исчезает за кустамиПерепуганная лань.
Миг – и снова вспыхнет дева,Сладострастия полна,И опять под звук напева,Как огонь, как стрела, пролетела она.
ВолгаКак младенец, боязлива,Одинока и дика,То тиха, то говорлива,Просыпается река.
Оглянулась и выходит —Даль чужая перед ней;Буря речи с ней заводит,Ветер песни шепчет ей.
Вот она волной стыдливой,Чуть колыша в первый раз,Как ребенок боязливый,Выступает напоказ.
Вот пошла и зашумела —Ей попытка удалась,Вот волнами закипелаИ потоком разлилась.
Необъятная, как море,Широка и глубока,Разгулялась на простореНаша царская река.
Перед ней края чужбины —Но она не изменит;Никогда чужой долиныСвежий ток не напоит.
За предел родной державыНаша Волга не пойдет;Светлый пояс русской славыЧуждых стран не обоймет.
Видите ли: как скоро попробовал поэт выйти из самого себя и посмотреть на мир и на жизнь, – в его стихах не стало и чувства, а явились одни фразы, да и те довольно бедные значением. В самом деле, неужели это мысль, а не фраза, что Волга течет там, где она течет, а не там, где она не течет?..
У г. Губера несколько пьес посвящены поэту, то есть характеристике поэта[4]. Он смотрит на него, правда, как на человека очень хорошего и почтенного, но только поэта мы в нем все-таки не видим. Нам кажется, что значение поэта не довольно верно, ясно и отчетливо понято г. Губером…
