Юрий Штеренберг - Истории, связанные одной жизнью
В моей памяти сфотографировалась еще одна картина, связанная с Доном. После очередного весеннего разлива мы с папой и дядей Матвеем, мужем тети Раи, спустились к реке и вышли на набережную, которая в то время имела чисто служебное назначение городских складов с подъездными железнодорожными путями. Повсюду были следы и запахи отошедшей речной воды. Эти запахи я помню и сейчас, а дядю Матвея я запомнил только на этой набережной. Матвей умер очень давно, не то в конце двадцатых, не то в самом начале тридцатых годов, причем скоропостижно. И когда я слышал от взрослых “Матвей сгорел”, я понимал это дословно.
Дошкольная осень почему-то не оставила ярких следов в моей памяти. Самым любимым временем была зима. Несмотря на то, что Ростов – южный город, я не помню ни одной бесснежной зимы. Более того, зимы бывали настолько снежными, что для прохода в снегу прокапывались траншеи, а для ребят было полное раздолье – подснежные ходы, снежные крепости во всю ширину улицы, “непримиримые” баталии между дворами, а иногда даже между улицами.
Но и в обычные зимы наш Казанский становился, к ужасу прохожих, скоростной трассой для саночников. Старт был обычно на третьей от Дона улице. Мы хорошенько разгонялись, держа санки за поводок, а затем на ходу прыгали на санки и, управляя одной спущенной ногой, неслись вниз со страшной для пешеходов скоростью. Если на пути встречался участок дороги, не покрытый снегом или льдом, санки со скрежетом его преодолевали, поднимая сноп искр. И так многие десятки раз, с утра до вечера. После школы я быстро обедал, полчаса делал уроки и бегом на улицу. Папа мне на работе сделал крепкие тяжелые санки на стальных полозьях, и я на них мог разгоняться до очень хорошей скорости. Кстати, для того, чтобы остановить спуск, обычное торможение ногами не помогало. Перед самим Доном надо было взять в руку санный поводок и на полном ходу вывалиться в снег. Уже позже, когда у меня появились коньки-снегурки (с закругленным носом), я любил спускаться на них, но не по улице, а по тротуару. Для этого надо было прыгать с “гополок” – ступенек, которыми обычно кончались тротуары на пересекающей улице. Редко удавалось пройти всю трассу без падения, но все равно – какое удовольствие!
Можно вспомнить и о других обычных мальчишеских развлечениях, например, самодельных самокатах, поисках кладов и оружия на чердаках домов, собирании марок, о первом велосипеде – это был, правда, подростковый велосипед, но и такой велосипед для того времени был редкостью. Нельзя сказать, что ассортимент наших игр был широким, но играли мы с упоением часами, заканчивая один кон и тут же начиная следующий. Самыми ходовыми играми были жмурки, ловитки и чилика (лапта и четырехгранный деревянный брусок дерева с заостренными концами, на каждой грани бруска вырезана цифра от нуля до трех – столько раз надо подбивать на лету чилику, чтобы как можно дальше отогнать партнера от кона). Игра в жмурки была у нас непростой, так как в распоряжении прячущихся были сараи, очень глубокий темный подвал и доступные крыши с чердаками.
Были различные игры с мячом, в основном волейбол. А вот с футболом дело обстояло хуже – футбольные мячи тогда были большой проблемой. Тем не менее, мы играли в футбол на Канкрынской, били очень “удобные” для этой цели окна соседей. Для того чтобы избежать почти неизбежных неприятностей, мы иногда играли на соседней улице, на Ворошиловском проспекте, на спуске к Дону, где дорога имеет достаточно большой наклон, но зато вместо “притягательных” окон имелись круто спускающиеся по бокам склоны. На всю жизнь запомнил один трагический случай, когда где-то выше того места, где мы играли, лошадь с седоком в телеге понесла, седок успел спрыгнуть, мы успели отскочить на насыпь, а лошадь промчалась вниз и у самой набережной лбом вышибла рельс, который ограничивал проезжую часть дороги, и рухнула вместе с ним с двухметровой высоты.
Бывали у нас и культурные мероприятия. Например, я помню театральные постановки, причем “постановка” и “либретто” придумывались на ходу. Кроме того, я был владельцем уникального для того времени устройства под названием “Волшебный фонарь” – теперь это устройство называется просто проектором. Мой “Волшебный фонарь”, еще дореволюционного производства, имел в качестве источника света маленькую керосиновую лампочку, а в виде носителя информации – цветные стеклянные диапозитивы нескольких сказок Андерсена. Иногда, по вечерам, у нас на балконе собирались ребята, а порой и не только ребята – ведь даже слово “телевидение” тогда еще никто даже не слышал – и я “крутил кино”.
Конечно, я читал и читал немало. В основном это были приключения и фантастика. Благодаря нашей соседке, Полине Борисовне Тилес, я имел доступ к замечательным журналам дореволюционного времени и двадцатых годов: “Вокруг Света”, “Задушевное Слово” и “Всемирный Следопыт”. Я до сих пор не могу забыть того удивительного ощущения погружения в приключения и в совсем недавно прошедшую эпоху, которую источали эти журналы. Вообще с книгами в то время было тяжело. Достать книгу Жюль Верна, Майн Рида, Вальтер Скотта, Дюма – даже только почитать – было большое счастье. Поэтому я часто бывал в читальном зале нашей районной детской библиотеки “Ленинские Внучата”.
Здесь мне хотелось бы рассказать о несколько забавной процедуре посещения этой библиотеки. Так сложилось, что мы с моим товарищем, Сеней Фиранером, учились в одном классе, жили в одном дворе и читали в одно и то же время одни и те же книги. В читальном зале интересные книги были, как правило, в одном экземпляре. И вот после школы, после обеда, после выполнения домашних заданий мы часто заходили друг за другом и шли в библиотеку. Библиотека располагалась не очень далеко от нашего дома, даже по ростовским масштабам. Мы шли спокойно до какого-то момента, пока тот, у которого первым сдавали нервы, не начинал бежать. И тут начиналось соревнование в скорости. Что получал победитель – это ясно, книгу. А проигравший анализировал причину своего поражения и решал, какую избрать тактику в следующий раз.
Мне хотелось бы коротко рассказать о нашем дворе и о моем дворовом окружении. Двор наш был небольшой, внутри одноэтажных домов подчас имелись подвальные помещения, в которых тоже жили люди. Более или менее приличных квартир имелось всего несколько. Остальные “жилые” помещения представляли собой комнаты без всяких удобств. Во дворе был водопроводный кран и общественная уборная. Однако благодаря воле и настойчивости бывшей владелицы всех строений, Марии Александровны, двор имел очень живописный вид. Около каждой веранды или входа в каждую квартиру росли не только цветы, но и растения для стола, такие, например, как помидоры, огурцы, подсолнух и даже картошка. Большинство стен и веранд были увиты повителью. Двор был чистым и приятным.
Но, главное, мальчишек и девчонок с относительно небольшим разбросом возрастов насчитывалось больше двадцати.
Мне хочется упомянуть о них хотя бы петитом. Пройдусь вокруг двора и начну с Фиранеров. Нина и Сеня Фиранеры. Нина была старше Сени на пять лет. Она была подругой, может быть, не самой близкой, моей сестры Инны. Сейчас она еще достаточно бодра и продолжает жить со своим сыном в Ростове. Хорошо помню их родителей Марию Семеновну и Соломона Владимировича. Соломон Владимирович носил пенсне и очень оригинально держал ноги при ходьбе – носки врозь. Сеня “русифицировался” и в дальнейшем вместо Семена Соломоновича стал Семеном Семеновичем. Мария Семеновна была очень мягкой и доброй женщиной. Однажды, когда, как обычно, я забежал за Сеней, чтобы вместе идти в школу, она мне сказала: “А ты знаешь, Юра, мне приснилось, что твои волосы наконец-то улеглись”. У меня волосы были тогда чрезмерно густые, жесткие и торчали в разные стороны. Глядя теперь на свою лысую голову, обрамленную серебристым пушком, я с сожалением в который раз убеждаюсь, что сон Марии Семеновны был пророческим. С Сеней нас жизнь связывала более 70 лет, об этом – в следующих главах. Умер Сеня в 1998 году.
Инна Туркина. Очень спокойная, доброжелательная девочка. Такими же были и ее родители. Ее отец, дядя Миша, часто составлял нам компанию для игры в преферанс во время моих приездов в Ростов на каникулы. У Инны не сложилась личная жизнь, а была она неглупой женщиной и добилась в науке некоторых успехов – стала кандидатом наук. Умерла очень рано, в возрасте чуть больше 50 лет.
Ася Шуер и Маня Домбровская. Сводные сестры по матери.
Ася была примерно моего возраста, Маня значительно старше. Девушкой и молодой женщиной Маня была очень симпатичной, но родила дочку без мужа. Это произошло одновременно с рождением Юли, дочки моей двоюродной сестры Фани. Так получилось, что Маня стала кормилицей Юли. Вся семья в конце сороковых переехала в Ленинград, где работал муж Аси, подполковник, преподаватель какой-то военно-политической академии. Я иногда бывал у них.
