Виссарион Белинский - Руководство к всеобщей истории
И однако ж сколько этих неверующих, которые никогда не признают существования того, на что нельзя указать, чего нельзя увидеть глазами, обонять носом, отведать языком, услышать ухом, осязать рукою!.. Таково свойство всякой живой истины: сколько громко говорит она живой душе, столько нема для мертвой! Никто не усомнится в существовании человечества как числительного собрания двуногих тварей, населяющих собою земной шар; но многие ли в состоянии понять, что человечество есть не только собирательное, но еще и личное имя – название одного лица, которое, проживши несколько тысячелетий, подобно каждому человеку, отдельно взятому, не помнит своего рождения и первых лет своего бессознательного существования; которое, подобно каждому человеку, отдельно взятому, было младенцем, отроком, юношею и теперь стремится к своей полной возмужалости; которое, подобно каждому, отдельно взятому человеку, всегда стремилось к положительному убеждению и знанию и всегда отрицало свое убеждение и знание, чтоб на его развалинах основать более близкое к истине; которое, подобно человеку, заблуждалось и восставало, страдало и блаженствовало и которого жизнь вечно будет состоять в том, чтоб заблуждаться и восставать, страдать и блаженствовать… Однако ж из этого отнюдь не следует, чтоб человечество стояло на одном месте или чтоб оно стремилось от одной лжи к другой; нет лжи для человечества, но есть только старая истина, которая, разрушаясь, рождает из себя новую, высшую истину, подобно фениксу, в новой красе возрождающемуся, по восточному преданию, из собственного пепла… Человечество движется не прямою линиею и не зигзагами, а спиральным кругом, так что высшая точка пережитой им истины в то же время есть уже и точка поворота его от этой истины, – правда, поворота не вверх, а вниз; но для того вниз, чтоб очертить новый, более обширный круг и стать в новой точке, выше прежней, и потом опять идти, понижаясь, кверху… Вот почему человечество никогда не стоит на одном месте, ни отодвигается назад, делая таким образом бесполезным пройденный прежде путь: это только попятное движение назад, чтоб тем с большею силою ринуться вперед… Сперва свет знания и цивилизации блеснул на берегах Евфрата, Тигра и Нила, но, перешедши в Грецию, померк, – потом Греция же возвратила его, и уже не в том виде, в каком получила, но в большем и лучшем; македонский герой разлил его до берегов Гангеса, утвердил в Сирии, Египте и Малой Азии… Погиб мир древний с его цивилизациею и просвещением, с его искусством и правом; и что же? – варварские тевтонские племена, разрушившие Западную Римскую империю, с лихвою возвращают теперь земле Гомера и Платона взятое ими от нее, а смешавшиеся с римлянами вандалы и готы не вечно же будут дремать в позорном бездействии… Движение и развитие человечества основано на простом законе смертности отдельных лиц: народится поколение, образуется в известную форму, приобретет себе или просто привычкою усвоит себе известный круг мыслей, известные убеждения и понятия, в которых и умирает, с которыми ему так же трудно расставаться, как с жизнью. Но вот следующее за ним поколение уже рознится от него: с жадностию принимает оно всякое нововведение, всякую новую мысль; старое поколение обыкновенно упрекает новое в вольнодумстве и разврате, а новое обыкновенно исподтишка смеется над старым, не слушая его, до тех пор, пока наконец не состареется само и не будет играть такой же роли в отношении к сменившему его поколению; – между тем то, что вначале казалось вольнодумством и развратом, впоследствии признается и добрым, и истинным, и полезным… Ведь было же время, когда сожжение на костре еретиков, вольнодумцев и чародеев считалось делом богоугодным и когда величайшим безбожием могло показаться сомнение в необходимости и святости благонамеренного и благочестивого аутодафе; а теперь?.. Сколько же легло в землю поколений, связавших собою, подобно звеньям цепи, «тогда» и «теперь»! Ведь такой переворот в образе мыслей не мог совершиться скоро! Сколько сожжено было вольномысливших о сожжении!.. Но одна только смена поколения поколением еще недостаточна для движения человечества по пути развития и совершенствования: в отношении к движению юные поколения играют роль только плодородной почвы, на которой скоро принимаются семена преуспеяния. Семена же эти бросаются на плодородную почву гениями – этими избранниками и помазанниками свыше, творящими волю посылающего их… Иногда одного из таких гениев достаточно, чтоб оплодотворить живою мыслию целый век, – и, если он властитель, подобно Александру Македонскому, Юлию Цезарю, Карлу Великому, Петру Великому, Наполеону, – он покоряет себе массу; если же он является вмале, подобно тысяче представителей идеи, то, большею частию, несчастием жизни и раннею, преждевременною могилою утверждает в массах свою идею, – и часто те же люди, которые гнали его при жизни, потом готовы растерзать всякого, кто не захочет бессмысленно и безусловно боготворить благородную жертву их невежественного остервенения… Но поколение, современное гению, проходит, – и следующие за ним беспечно рвут небесные цветы истины на могиле гения и упиваются их божественным ароматом, как бы не подозревая, что они взрощены кровию посеявшего их… Но гении – явление редкое; всякая сильная натура, всякий человек, превышающий окружающую его толпу, есть движитель в сфере своей деятельности, – и таким образом из совокупности многих частных движений, имеющих началом своим одного великого движителя, составляется общее движение масс. Мрачный дух сомнения и отрицания, как элемент, или, лучше сказать, как сторона всецелого и вечного духа жизни, играет в движении великую роль, отрывая отдельные лица и целые массы от непосредственных и привычных положений и стремя их к новым и сознательным убеждениям…{7}
Все сказанное нами – истины столько же несомненные, сколько и не новые; но для всех ли и для многих ли?.. Повторяем: историческое созерцание есть основа всякого знания, всякой истины в наше время. Без него невозможно понимать, как следует, ни искусства, ни философии, ни права… Само естествоведение будет без него мертвым сбором фактов, а не живым знанием. Недаром называется оно иначе «естественною историею»!.. Да, естествоведение есть история творящей природы, повествование о восходящей лествице ее явлений, картина развития в немой природе того же духа вечной жизни, который развивается в истории, – что Шеллинг выразил двумя многознаменательными словами: «Deus fit»…[1] Без исторического созерцания, без понятия о прогрессе человечества, без веры в разумный промысл{8}, вечно торжествующий над произволом и случайностию, – нет истинного и живого знания в наше время. Будьте вы ориенталистом, изучите всю восточную мудрость, блистайте фактическими познаниями в естественных науках, удивляйте свет огромною начитанностию и фейерверочным остроумием; издевайтесь, в угождение толпе, над всяким так называемым априорным знанием и прославляйте немой, мертвый эмпиризм – вы все-таки не будете от этого ученым человеком, не сделаетесь органом века, но удивите одну лишь чернь и заставите мудрых пожалеть о столь блестящих и так дурно употребленных способностях, если вы не понимаете, что современное состояние человечества есть необходимый результат разумного развития и что от его настоящего состояния можно делать посылки к его будущему состоянию, что свет победит тьму, разум победит предрассудки, свободное сознание сделает людей братьями по духу – и будет новая земля и новое небо…{9}
И однако ж, несмотря на ясность и ощутительную достоверность этой идеи, – ее не так-то легко усвоить себе, как это может показаться с первого взгляда. Вот почему многие весьма умные от природы люди не признают ее с каким-то упорством и ожесточением. Если трудно от эмпирического созерцания переходить к отвлеченным понятиям, то еще, кажется, труднее отвлеченные понятия возводить в живые идеальные образы без лиц. Так, не всякий способен сам собою от людей и народов сделать отвлечение и назвать его человечеством; но еще менее найдется способных одушевить это отвлечение мыслию, дать ему индивидуальность и личность. Говоря о подобной неспособности, мы разумеем людей, которые наткнулись на подобный вопрос уже в зрелом возрасте, когда привычка, лень и неповоротливость раз установившегося ума заставляют их крепко держаться за однажды навсегда полученные впечатления и понятия. Не то бывает в возрасте детства и первой юности, когда способность непосредственно и незаметно для самого учащегося принимать в себя идеи находится в полной своей деятельности. И потому-то первоначальное ученье так важно для человека, что, можно сказать, решает участь всей его жизни. Хорошо и прочно положенное основание учению есть ручательство за истинную и основательную ученость. Душу учения составляет система и наукообразность изложения. Самое дурное учение – это учение посредством игры, забавы, учение простое и естественное. Поэтому дурно, но систематически и наукообразно ученый в детстве человек счастливее всякого самоучки, ибо что он знает, – знает прочно, а главное, всегда может учиться сам, и его ученые приобретения всегда будут отличаться обширностию, глубиною, основательностию, если не всегда при этом многосторонностию, – тогда как самоучка всегда и все будет схватывать скоро и живо, но вместе с тем и поверхностно, неосновательно, непрочно, сбивчиво, калейдоскопически. Что же касается до предрассудков, вкрадывающихся в учение, то ум, предоставленный самому себе, едва ли не склоннее к предрассудкам, нежели ум, направляемый авторитетом книги или учителя.
