В то же время. Эссе и выступления - Сьюзен Зонтаг
Наиболее активно за освобождение Сержа выступали его товарищи-троцкисты, и в Брюсселе Серж вступил в Четвертый интернационал, — как называли себя последователи Троцкого, — хотя понимал, что их идеи едва ли послужат жизнеспособной альтернативой доктринам Ленина и политике, приведшей к сталинской диктатуре. (Троцкий считал, что надо было расстреливать не тех людей.) За его отъездом во Францию в 1937 году последовал открытый разрыв с Троцким, который из своего нового места ссылки, Мексики, обвинил Сержа в скрытом анархизме; из уважения и любви к Троцкому Серж ничего на это обвинение не ответил. Не побоявшись репутации перебежчика, предателя левых и инакомыслящего, он опубликовал еще несколько трактатов и исследований о судьбе революции в переходе от Ленина к Сталину и еще один роман, Полночь века (1939), действие которого происходит на пять лет раньше, по большей части в далеком городке, напоминающем Оренбург, куда ссылали осужденных левых оппозиционеров. Так в художественном романе впервые появилось описание ГУЛАГа, аббревиатуры от Главного управления исправительно-трудовых лагерей, огромной тюремной империи. Полночь века посвящается товарищам из самой уважаемой из радикальных партий Испанской Республики, коммунистам-диссидентам — то есть антисталинистам — из Рабочей партии марксистского единства; ее глава Андреу Нин, которого в 1937 году убили советские агенты, был дорогим другом Сержа.
В июне 1940 года, когда немцы заняли Париж, Серж бежал на юг Франции, и в конце концов оказался в убежище знаменитого Вариана Фрая, который от лица частной американской организации, называвшей себя Чрезвычайным комитетом спасения (ERC), пытался вывезти из гитлеровской Европы две тысячи мыслителей, писателей, художников, музыкантов и ученых. Там, на вилле под Марселем, которую ее узники — среди них были Андре Бретон, Макс Эрнст и Андре Массон — окрестили Espervisa («В ожидании визы»), Серж продолжил писать новый, еще более амбициозный роман о господстве государственного террора в Советской России, который начал в Париже в начале 1940-го. Когда ему наконец одобрили мексиканскую визу (Бретону и всем остальным разрешили въезд в США), в марте 1941 года он отправился в долгое и рискованное путешествие по морю. Сначала, когда грузовое судно остановилось у Мартиники, его задержали для допроса представители вишистских властей и поместили под арест, затем в Доминиканской Республике ему снова пришлось ждать транзитной визы, — во время этой вынужденной задержки он написал политический трактат для мексиканского читателя Гитлер против Сталина, — затем в Гаване его снова посадили в тюрьму, где он продолжил писать роман, и до Мехико добрался только в сентябре. В следующем году он закончил Дело Тулаева.
В начале XXI века Дело Тулаева, конечно, уже не имеет того скандального ореола. Сейчас никто в здравом уме не станет отрицать, какие чудовищные страдания российскому народу принесла большевистская система. Тогда господствовал иной консенсус, и разочарованные очерки Андре Жида Возвращение из СССР (1937), опубликованные после турне, вызвали общественное возмущение; даже после смерти в 1951 году Жид остался великим левым писателем, предавшим Испанию. Из-за подобных настроений и Сартр известным образом отказался касаться темы ГУЛАГа, не желая подрывать воинственный дух французского пролетариата. («Рабочие Бийанкура не должны быть лишены своих надежд».) Для большинства авторов, кто в те десятилетия относил себя к левым или просто не желал войны (ужасаясь перспективе третьей мировой), высказываться против СССР было как минимум проблематично.
Эти страхи среди левых подкреплялись фактом, что открытые обвинения в адрес Советского Союза слышались в основном от тех, кто не гнушался расизма, антисемитизма и притеснения бедноты; антилибералов, не падких на идеализм и чуждых активному состраданию ущемленным и гонимым. Тем не менее свидетельство Сержа с радостью бы выслушал, например, вице-президент одной из крупнейших страховых компаний США и по совместительству величайший американский поэт ХХ века. Так начинается четырнадцатая часть длинной назидательной поэмы Уоллеса Стивенса Esthétique du mal, написанной в 1945 году:
Виктор Серж сказал: «Я слежу за его
Речами с легкой тревогой, которую испытывают
Перед душевнобольными резонерами».
Он говорил о Константинове. Революция —
Дело душевнобольных резонеров.
Политика чувства в таком случае
Должна быть плодом интеллекта.
Тот факт, что нам удивительно встретить упоминание Сержа в стихотворении Стивенса, говорит о том, насколько он был забыт, хотя в 1940-х его имя не сходило со страниц самых влиятельных журналов. Стивенс наверняка читал Partisan Review или даже радикальный журнал Дуайта Макдональда Politics, где печатался Серж (и Симона Вейль). Макдональд с женой Нэнси не раз выручали Сержа, финансово и не только, когда он несколько месяцев бедствовал в Марселе и во время его тернистого пути через океан; они продолжили всячески оказывать поддержку Сержу и его семье, когда те добрались до Мексики. Макдональд спонсировал Сержа, когда он в 1938 году в своем последнем, невероятном убежище начал писать статьи для Partisan Review. В 1942 году Серж стал мексиканским корреспондентом нью-йоркского антикоммунистического издания The New Leader (Макдональд был категорически против) и позже начал печататься — по рекомендации Оруэлла — в журнале Polemic и лондонском литературном вестнике Сирила Коннелли Horizon.
Оппозиционные журналы, непопулярные мнения. Чеслав Милош мастерски описал деградацию писательской чести, писательской совести под властью коммунизма в эссе Порабощенный разум (1953), отрывки из которого впервые были опубликованы в Partisan Review и большинством американской читающей публики встречены как часть пропаганды Холодной войны от никому на тот момент не известного польского писателя-эмигранта. Подобное недоверие сохранялось и в 1970-е: когда вышли безжалостные в своей откровенности, неопровержимые хроники государственного террора 1930-х, Большой террор (1968) Роберта Конквеста, во многих кругах они вызвали сомнения и споры; выводы этой книги сочли вредными или вовсе реакционными.
В наши дни кажется непостижимым, чтобы люди десятилетиями не желали видеть, что происходит при коммунистических режимах, а любую критику Советского Союза расценивали как содействие фашизму и подстрекание к войне. Сейчас, в начале XXI века, мы
