Молодой Ленинград 1981 - Владимир Александрович Приходько
По ночам листву в лесу знобило.
Леший кашлял, филинов глушил.
В этот край, где каменеют скулы
Валунов, затерянных во мхах,
Из глубин Руси пришел сутулый,
Продубленный ветрами монах.
Кто он был — одной земле и ведать.
Голос тех времен доныне скуп.
И приткнулся у озерной вербы
Пахнущий сосновой щепкой сруб.
Все менялось в мире суетливом:
Свадьбы, тризны, войны здесь и там,
Как в морях приливы и отливы,
То звенели песни, то металл.
Но сюда, в дремотное молчанье,
Где в низинах стыли облака,
Звук мирской с рассветными лучами
Много лет еще не проникал.
Лишь когда отшельника не стало,
Вепс-полесник из неблизких мест
Над обрывом у ручья поставил
Суковатый и тяжелый крест.
С той поры хранятся в деревеньке
Без названья, так она мала,
Горсть монет — серебряные деньги,
Туесок да ржавая пила.
А еще видали, правда редко, —
Есть у бабки, старой, как Оять,
Та икона, что, по сказу предков,
Край лесной не может покидать.
На окладе стерлась позолота,
Почернел святого старца лик,
Он стоит у лунного болота,
Немощный, беспомощный старик.
Синевой подсвечены осины,
Звезд полна тяжелая вода,
Вот и понял он свое бессилье,
От чего уходит навсегда.
Вот и понял он, что есть на свете
Лишь одно бессмертие — земли…
Триста лет… Но так же чист и светел
Тонкий ствол, белеющий вдали…
«Мы оживляем прошлое с трудом…»
Мы оживляем прошлое с трудом.
Живем по общепризнанным законам.
Но сколько раз, щемящим и знакомым,
Приходит детство в постаревший дом.
И, очищая дочке апельсин,
Вдруг вспоминаешь это же движенье
И руки матери, а память — отраженье
Ее незабываемых морщин.
«Из детства очень просто уходил…»
Из детства очень просто уходил:
Крутились у дверей военкомата,
И о мальчишках, длинных и худых,
Вздохнула бабка, проходя: «Солдаты…»
И был смешон залатанный пиджак,
Разлет ушей из-под огромной кепки.
Я был зачислен в роту «салажат»,
В шестую роту танковой учебки.
И очень быстро был приобретен
Глубокий интерес к простой капусте,
А вымытый объемистый котел
Стал азбукой солдатского искусства.
И первый бой, тяжелый, кстати, бой,
Я принял не в железном брюхе танка,
А на плацу, когда, смирясь с судьбой,
Вбивал в кирзу измятые портянки.
А через месяц я уже писал
Своим родным таким технарским слогом,
Что мать моя не верила глазам
И собиралась в дальнюю дорогу.
Ах, мама, мама! Где же ей понять
Армейский метод перевоспитанья,
Что мальчика-филолога, меня,
Она в пустой казарме не застанет,
Что вновь уйдет четвертый батальон
Лопатить грязь у танковых препятствий,
Что сын ее, быть может, и смешон,
Но, черт возьми, впервые в жизни счастлив.
ПРИБАЛТИЙСКОЕ ДЕТСТВО
Пятидесятые. Как помнятся те годы,
Когда земля была начинена
Металлом, заменявшим нам природу,
И памятью, где что ни шаг — война.
Казалось, столько лет уже я прожил,
Но все сильнее сквозь шеренгу лет
Я чувствую своей недетской кожей
Коросту пулеметных ржавых лент,
Я помню, как врывались мы в подвалы,
Как штурмовали старые форты.
Да, мы тогда мгновенно узнавали
Сороковых суровые черты.
И сквозь кирпич дымящихся развалин,
Сквозь прошлое, по меткам пулевым —
Мы всю войну прошли, хоть и не знали
Ее цены. Цена которой — мы.
УРОКИ РИСОВАНИЯ
Давным-давно, в начальных классах,
Нас на уроках рисованья
Учили не смешенью красок,
А тишине и ожиданью.
В пустынном парке возле школы,
И акварель забыв, и кисти,
Мы пили чистый и тяжелый
Настой цветных осенних листьев.
Учитель! Вас мы понимали.
И принимали нашим детством
Голубоватый цвет эмали
В луче, упавшем по соседству,
И ту задумчивость, с которой,
Забыв, что годы — не минута,
Вы шли и шли вдоль косогора
Военным памятным маршрутом…
Людмила Михайлова
СТИХИ
ПОДО МГОЮ
Подо Мгою холмы нарыты,
Подо Мгою шумят березы
И кричат в тишину сердито
Беспокойные тепловозы.
Подо Мгою в ночи, наверное,
Ветер с Ладоги травы стелет
И, как воины на поверке,
Перекликнулись коростели.
Мой отец — он уже не встанет,
Мне на свадьбе не крикнет: «Горько!»,
Внука ласково не поманит,
Не побродит с ружьем на зорьке.
Затерялся отцовский холмик,
Где березы на карауле,
Только ладожский ветер помнит,
Как солдата настигла пуля.
Подо Мгою холмы нарыты
Километрами за окошком.
Губы сына во сне открыты
И тепла под щекой ладошка.
«Ах, ствол у березы отчаянно тонок…»
Ах, ствол у березы отчаянно тонок,
Над ним потрудился какой-то подонок:
Оставил глубокие злые затесы,
Приладил стакан под березовы слезы…
Какая-то девочка в синем берете,
Видать, бесконечно расстроена этим.
Она, тонкорукая, очень сродни
Березе вот в эти весенние дни:
Такие же светлые, русые пряди,
Такая же синь в опечаленном взгляде,
И то же стремление ввысь, к облакам,
И та же открытость весенним ветрам.
