Виссарион Белинский - Сочинения Державина
Чтоб верно характеризовать и определить значение Державина как поэта, должно обратить внимание на его собственный взгляд на поэзию и поэта. В артистической душе Державина пребывало глубокое предчувствие великости искусства и достоинства художника. Это доказывается многими истинно вдохновенными местами в его произведениях и даже превосходными отдельными стихотворениями. Мы непременно должны указать на них, как на факты для суждения о Державине как поэте. В оде «Любителю художеств», неудачной и даже странной в целом, внимание мыслящего читателя не может не остановиться на следующих стихах:
Боги взор свой отвращаютОт нелюбящего муз;Фурии ему влагаютВ сердце черство грубый вкус,Жажду злата и сребра.Враг он общего добра!
Ни слеза вдовиц не тронет,Ни сирот несчастных стон:Пусть в крови вселенна тонет.Был бы счастлив только он;Больше б собрал серебра.Враг он общего добра!
Напротив того, взираютБоги на любимца муз;Сердце нежное влагаютИ изящный нежный вкус:Всем душа его щедра.Друг он общего добра!
Если б эти стихи прозаичностию и шероховатостию выражения не поражали нашего вкуса, избалованного изяществом новейшей поэзии, их можно было бы принять за перевод из какой-нибудь пьесы Шиллера в древнем вкусе. Сознание высокого своего призвания Державин выразил особенно в трех пьесах. Странная и невыдержанная в целом пьеса «Лебедь» есть как бы прелюдия к превосходному стихотворению «Памятник»:
Необычайным я пареньемОт тленна мира отделюсь,{30}С душой бессмертною и пеньем,Как лебедь в воздух поднимусь.
В двояком образе нетленный,Не задержусь в вратах мытарств;Над завистью превознесенный,Оставлю под собой блеск царств.
Да, так! хоть родом я не славен;Но, будучи любимец муз,Другим вельможам я не равенИ самой смертью предпочтусь.
Не заключит меня гробница,Средь звезд не превращусь я в прах,Но, будто некая певица,С небес раздамся в голосах.
Затем поэт воображает, что его стан обтягивает пернатая кожа, на груди является пух, а спина становится крылата и что он лоснится лебяжьего белизною; в виде лебедя парит он над Россиею, и все племена, населяющие ее, указывают на него и говорят:
«Вот тот летит, что строя лиру,Языком сердца говорил,И проповедуя мир миру,Себя всех счастьем веселил!»
Мысль изысканная и неловко выраженная, но последний куплет очень замечателен:
Прочь с пышным, славным погребеньем,Друзья мои! Хор муз, не пой!Супруга! облекись терпеньем!Над мнимым мертвецом не вой!
«Памятник» так хорошо известен всем, что нет нужды выписывать его. Хотя мысль этого превосходного стихотворения взята Державиным у Горация, но он умел выразить в такой оригинальной, одному ему свойственной форме, так хорошо применить ее к себе, что честь этой мысли так же принадлежит ему, как и Горацию. Пушкин по-своему воспользовался, по примеру Державина, применением к себе этой мысли, в собственной оригинальной форме. В стихотворении того и другого поэта резко обозначился характер двух эпох, которым принадлежат они: Державин говорит о бессмертии в общих чертах, о бессмертии книжном; Пушкин говорит о своем памятнике: «К нему не зарастет народная тропа», и этим стихом олицетворяет ту живую славу для поэта, которой возможность настала только с его времени.
Не менее «Памятника» замечательно стихотворное посвящение Державина Екатерине II собрания своих сочинений: оно дышит и благоговейною любовию поэта к великой монархине и пророческим сознанием своего поэтического достоинства:
Что смелая рука поэзии писала,Как бога истинну Фелицу во плотиИ добродетели твои изображала.Дерзаю к твоему престолу принести,Не по достоинству изящнейшего слога,Но по усердию к тебе души моей.Как жертву чистую, возженную для бога,Прими с небесною улыбкою твоей,Прими и освяти твоим благоволеньем,И музе будь моей подпорой и щитом,Как мне была и есть ты от клевет спасеньем.Да веселясь она и с бодрственным челом,Пройдет сквозь тьму времен и станет средь потомков,Суда их не страшась, твои хвалы вещать;И алчный червь когда, меж гробовых обломков,Оставший будет прах костей моих глодать:Забудется во мне последний род Багрима,Мой вросший в землю дом никто не посетит;Но лира коль моя в пыли где будет зрима,И древних струн ее где голос прозвенит,Под именем твоим громка она пребудет;Ты славою – твоим я эхом буду жить.Героев и певцов вселенна не забудет;В могиле буду я, но буду говорить.
И однакож в стихотворениях того же Державина есть места, доказывающие, что он очень невысоко ценил поэзию и свое поэтическое призвание. Так, в оде «Фелица» он говорил:
Поэзия тебе любезна,Приятна, сладостна, полезна,Как летом вкусный лимонад.
В оде «Мой истукан» он говорит —
. . . . Мои безделкиБезумно столько уважать.
И если считает себя достойным мраморного бюста, то разве за то, что воспевал Фелицу, а не за то, как воспевал ее, следовательно, за предмет, а не за талант песнопений. Таких мест много можно найти в его стихотворениях. Сверх того, известно всем, да и есть стихотворение, подтверждающее этот факт («Храповицкому»), что Державин свое чиновническое поприще ставил выше, то есть дельнее своего поэтического поприща.{31}
Но что же все это доказывает? то ли, что Державин был изменчив в своих мнениях, или что он только в стихах, а не на деле высоко думал о стихотворстве?
Ни то, ни другое! В этом видна нерешительность, неопределенность идеи поэзии в то время. Державин действительно в разные времена думал о ней розно: то приходил в восторг от своего призвания, гордясь им в светлом и вдохновенном сознании, то погружался в уныние при мысли о нем, стыдясь его, как пустой забавы. В первом случае скрывалась его глубоко поэтическая натура; во втором высказывалось в нем общество нашего времени. Теперь всякий посредственный писака с гордостию говорит о себе, что он литератор или поэт, и находит добродушных людей, которые, даже и подсмеиваясь над ним, все-таки увиваются подле него, чтоб при случае похвастать своим знакомством или приязнию с литератором и поэтом. Истинный талант теперь везде и всегда смело может назвать себя по имени, а гений, в области поэзии, теперь – сила и власть в сфере общественного мнения. Но это сделалось не вдруг, а постепенно. Державин не имел врагов своему таланту: ему не могли простить не таланта, которого не понимали, а полученных им знаков почестей. Среди невежд и умному человеку легко может притти в голову мысль: уж не он ли глуп, и не эти ли люди умны, ибо как же могут ошибаться все и быть прав один?..
Вот откуда происходили противоречия Державина в его понятиях о поэзии. Это может служить ключом и ко множеству других его противоречий. На иную прекрасную оду его можно насчитать несколько плохих, как будто написанных в опровержение первой. Причина этого та, что не было общества, не было общественного мнения, – были только умные личности, изредка сталкивавшиеся друг с другом на необъятном пространстве. Всякая истинная поэзия есть идеальное зеркало действительности, а разумная сторона действительности того времени выражалась только в некоторых людях, близких к монархине, но несколько людей не составляет общества. Мы видели, что в поэзии Державина отразился XVIII век, односторонно и слабо отразившийся на высшем круге русского общества, – круге, с которым все остальное не имело ничего общего, ничем не было связано, а этого было слишком мало, чтоб дать такое содержание поэзии, которое упрочило бы за нею бессмертие, сообщив ей не умирающий от перемены нравов и отношений интерес. Мы видели, что Державин понимал великую монархиню и верно изобразил ее в нескольких чертах; но он выразил свое понятие о ней, а не понятие целого общества, которое не умело понимать тех благ, которыми пользовалось, – и потому мы дивимся образу Екатерины только в немногих стихотворениях Державина, и именно только в тех, где изображал он ее под именем Фелицы. Ода его «Фелица» превосходна и в целом и в частностях: также прекрасно его «Видение мурзы»; но в «Изображении Фелицы» прекрасны только некоторые строфы. Торжественные оды его потеряли весь свой интерес для нашего времени. Так называемые анакреонтические оды Державина свидетельствуют о его артистической натуре; но ни содержание их, всегда одностороннее и неглубокое, ни их форма, всегда невыдержанная в целом и пленяющая только частностями, тоже не могут быть предметом эстетического наслаждения в наше время. Драматические опыты его не стоят и упоминовения.
