Анатолий Баландин - Каменный пояс, 1983

— Хорошо, — продолжал Макаров, — возьмем свежий случай с Загорцевым из второй эскадрильи. За два вылета его звено в один день потеряло два самолета. В каждом вылете по самолету. За день до этого ту же переправу у деревни Стефанешты бомбили другие экипажи. Те и другие летали строго по правилам, то есть привязанными к одной прямой, прочерченной штурманом на карте. Так что немецким зенитчикам оставалось только поджидать очередного появления наших самолетов. А откуда и на какой примерно высоте они появятся, немцы уже знали и, естественно, пристрелялись. После второго вылета Загорцева, так и не разбившего переправу, вылетел Лозовой. Так вот, Лозовой нарушил правила, а, стало быть, и дисциплину. Но, как знаете, разбил переправу и вернулся без потерь.

— Значит, он изменил маршрут? — спросил Лунев.

— Сманеврировал, товарищ командир.

— А точнее?

Немного подумав, Макаров пояснил:

— Примерно на полпути к цели Лозовой развернулся на девяносто градусов влево. Километров через пятнадцать развернулся вправо и взял прежний курс. Так пересек Прут, и уже на территории немцев сделал еще два правых разворота и вышел на переправу с той стороны, откуда немцы меньше всего ожидали.

Когда Макаров смолк, Лунев, не то одобряя, не то осуждая, коротко бросил:

— Каково?

Овсий заулыбался.

— А что, командир, еще пару таких бесед с Макаровым — и я проголосую за пикирование звеном. Макаровская эскадрилья воюет все-таки успешнее других, — сказал он.

Попросив разрешения, вошел дежурный по штабу и доложил:

— Из штаба армии сообщили, что у деревни Редеуцы разбитая сегодня переправа восстанавливается.

— Хорошо, идите, — отпустил дежурного Лунев и обратился к Макарову:

— Кто полетит?

— Скорее всего Лозовой, — ответил тот.

— О твоем предложении и просьбе твоей, Сергей Захарович, при первой возможности доложу командующему. Правда, он обещал сам быть у нас, но когда — не знаю. А теперь иди ужинай и отдыхай, сколько успеешь, а мы тут с комиссаром потолкуем еще минут пяток.

Макаров вышел, по привычке посмотрел на небо, усеянное звездами. Постоял, наслаждаясь обилием свежего воздуха и, решив, что на ужин идти уже поздно, пошагал к стоянке своего самолета, где, как оказалось, его поджидал Лозовой.

Расположились на разостланных чехлах самолета, с некоторых пор ставших ночной постелью для экипажей.

— Там, на хвосте, командир, ужин тебе, — сказал Лозовой и тут же спросил: — Ну, что там, чем порадовали?

— В основном душевным разговором с Овсием, — сочно похрустывая редиской, ответил Макаров.

— А командир что?

— Доложу, говорит, командующему.

Помолчав, Макаров с убежденностью человека, уже принявшего про себя решение, продолжал:

— Я вот что думаю. Надо всех их поставить перед фактом. Каждое новое дело всегда кажется сложным. Но через это надо пройти. Переправы должны уничтожаться с первого вылета. А то ведь сколько мы побросали бомб рядом с переправами, пикируя поодиночке. Не воюем, а утюжим воздух. Будем действовать, пока еще есть на чем летать. Теперь потеря каждого самолета будет ощущаться с большей остротой, чем в первые дни, когда их было много. Кстати, сейчас звонили из штаба армии — с утра лететь на Редеуцы.

— Это где сегодня разбили? — догадался Лозовой.

— Да, говорят, с наступлением темноты немцы там застучали топорами. Но утром уточнят.

Макаров остановил Лозового, заговорившего было о том, что его, Макарова, может ожидать в случае какой-либо неудачи.

— Подожди! Во-первых, все продумано, все рассчитано и все должно получиться как надо. Во-вторых, разбитая с первого вылета переправа — уже маленькая победа. А победителей, говорят, не судят. Значит, так… Там на КП я сказал, что на Редеуцы полетишь ты, но утром мы это дело переиграем, и полечу я. Со мной пойдут Когтев и Пряхин. Их надо предупредить, чтобы до завтрака были здесь у меня. А сейчас, Иван Тарасович, давай вздремнем, а то скоро и светать будет.

Рано утром следующего дня экипажи Когтева и Пряхина собрались у самолета комэска. Макаров предстал перед собравшимися свежевыбритым, подтянутым, в начищенных до блеска сапогах. Алевший на его груди орден Красной Звезды красноречиво напоминал о боях командира с немецкими фашистами еще в небе Испании.

Окинув всех строгим взглядом, Макаров начал не с того, что от него ожидали, а обратился к стрелку-радисту Когтева:

— Старшина Бравков, каким должен быть подворотничок на гимнастерке?

— Снежной белизны, товарищ капитан, аккуратно подшитым чуть повыше воротника, — отчеканил Бравков.

— А у вас какого цвета?

— Малость сероватого, товарищ капитан, — касаясь пальцами подворотничка, как бы на ощупь определяя его цвет, ответил Бравков. — Но кончились портянки.

— Какие портянки? — повел брови вверх Макаров. — Я вас спрашиваю о подворотничке, а не о портянках.

— Так я из запасных портянок, новых, конечно, делал подворотнички, — пояснил старшина.

Скрывая усмешку, командир приподнял пальцем левый рукав гимнастерки, опустил взгляд на часы, приказал:

— Десять минут вам, Бравков, — явитесь в свежем подворотничке, так красочно вами здесь описанном.

— Есть! — весело воспринял приказание Бравков, повернулся и бросился бежать к своему самолету.

— И всем, товарищи, даю пятнадцать минут на приведение себя в порядок. Комбинезоны снять, побриться, почиститься! И имейте в виду на будущее — в комбинезонах в столовую не ходить. Война еще не причина, чтобы перестать следить за своей внешностью. Тем более нам, авиаторам. Через пятнадцать минут быть всем здесь.

Проводив подчиненных, Макаров подошел к штабелю бомб, лежащих позади самолетов, затаренных в круглые решетчатые ящики, сел на один из них, раскрыл планшетку и принялся по ранее внесенным туда записям уточнять все то, что нужно было сделать в предстоящем полете.

Утро было раннее, но аэродром жил своей жизнью. По стоянкам от одной эскадрильи к другой, будоража утреннюю тишину, сновали масло- и бензозаправщики. Техники, механики, мотористы заправляли, осматривали, проверяли машины, готовя их к полету.

День обещал быть, как и все последние дни, жарким, солнечным. Минут через десять примчался Бравков с подшитым, сверкающим белизной подворотничком. Он остановился шагах в трех от командира, с особой щеголеватостью вскинул правую руку, щелкнул задниками сапог и выпалил:

— Товарищ капитан, ваше…

— Хорошо, хорошо, — остановил его Макаров, — вижу, нашелся подворотничок и, кажется, не портяночный.

— Позаимствовал, товарищ капитан, — чему-то улыбнулся Бравков.

— С отдачей позаимствовал? — спросил Макаров, тоже улыбаясь.

— Конечно, товарищ капитан! Постараюсь!

Прошло всего пятнадцать минут. В строю стояли те же люди, по уже аккуратно подтянутые, посвежевшие, помолодевшие. Каждый из них чувствовал это и был доволен собой.

— Товарищи! — начал Макаров, стоя перед строем. — Первый наш вылет сегодня будет на переправу у Редеуцы. То есть на ту переправу, которую вчера разбомбили, а за ночь немцы ее восстановили. Переправу нужно уничтожить первым вылетом. Это поручили нам с вами, и мы это сделаем. Будем бомбить звеном. Да. Не по одному, а звеном. Пусть это вас не смущает. Пикирование звеном, по существу, ничем не отличается от одиночного пикирования, а вероятность попадания, можно считать, будет стопроцентной. В этом мы с вами сегодня можем убедиться. На цель будем заходить с небольшим захватом территории противника с тем, чтобы быстрее выйти из-под обстрела зениток. Разворот от цели на свою территорию будем делать одновременно с выходом из пике. Стрелкам-радистам смотреть за результатами бомбометания. Вопросы есть? Нет. Можете идти все на завтрак.

Наконец настал момент взлета. Взлетели, построились и пошли. Пошли не на запад, к переправе, а почти на север, удаляясь от нее. Затем несколько поворотов влево — и уже боевой путь. И вот оно: мгновенный отрыв ног от пола самолета, ощущение легкости своего тела, его неуправляемости, болтающихся конечностей. А при выходе из пикирования так же мгновенно наваливается перегрузка, придавливает тело к полу или борту и уже не шевельнуть ни рукой, ни ногой. Кончилась и это. Самолеты в горизонтальном полете. Хранивший минуту назад полное молчание микромир самолетов заговорил. Заколебались мембраны ларингофонов и наушников.

— Востриченко, что молчишь? — взыскательно спрашивает Макаров.

— Иван! — кричит Когтев. — Ты видишь что-нибудь?

— Переправы нет, товарищ командир, — солидно отвечает Востриченко.

А Бравков кричит:

— В ажуре, Алеша! Еще вижу вой, вроде фрицы валяются и какие-то машины.

— Так они уже переправились, — говорит Когтев.