Анатолий Луначарский - Том 1. Русская литература
Луначарский одним из первых указал на исключительную важность задачи изучения поэтического мастерства гениального русского поэта в неразрывной связи с идейной направленностью его творчества, с основными особенностями идейного развития и борьбы направлений в данную эпоху. В общих чертах он указал и направление, в каком должно развиваться дальнейшее изучение мастерства Пушкина. «Пушкин довел до высшего совершенства свое основное орудие — слово, — пишет Луначарский, — слово как средство изображения и слово как элемент музыкальный, причем изобразительность и музыкальность приводились Пушкиным к единству, какого редко достигало искусство человека на земле».
«Параллельно с миросозерцанием и судьбой Пушкина» Луначарский рассматривает «миросозерцание и судьбу Лермонтова». «На Лермонтове сказывается почти та же закономерность, что и на Пушкине», — пишет критик. Для него Лермонтов — непримиримый мятежник, поэт, все творчество которого проникнуто ненавистью к деспотизму.
Луначарскому принадлежит один из лучших этюдов о творчестве Гоголя. Трагическая фигура Гоголя волновала многих исследователей. Веховская критика в свое время немало потрудилась над тем, чтобы создать свой, фальсифицированный, уродливый облик писателя. Именно против такой фальсификации Гоголя направлена статья Луначарского «Гоголь», — в сущности, она носит полемический характер, хотя нигде прямо Луначарский о веховской концепции не говорит. Трагедия Гоголя — кричащее противоречие между лучезарной мечтой, никогда не умиравшей в душе писателя, и давившей его пошлой действительностью, — находит под пером Луначарского объяснение, принципиально отличное от хитроумных домыслов и нагромождений мистико-пессимистической критики. Великий писатель стал жертвой кошмарных общественных условии в царской России, жертвой «миродержащих уродов». Вот почему он «пошатнулся, внутренне исказился весь», отошел от пушкинских заветов, вдохновлявших его на создание шедевров русской классической сатиры.
Через все литературно-критическое наследство Луначарского красной нитью проходит мысль: «Права на вечность или на долговечность крепче всего у тех писателей, которые были настоящими детьми своего времени, которые угадывали его прогрессивные тенденции, умел жить его соками, хватать в качестве своего материала животрепещущие куски жизни и перерабатывать их в духе самых острых страстей, самых критических идей, каких достигало данное время». Поэтому особое внимание уделяет критик литературе русской революционной демократии — Герцену, Некрасову, Щедрину. Но ближе всего ему Чернышевский — революционер, философ, писатель. О нем он писал особенно проникновенно и горячо.
Художественному творчеству вождя русской революционной демократии Луначарским посвящены статьи и речи: «Чернышевский как писатель», «Романы Н. Г. Чернышевского», «Чернышевский и Толстой» и другие. В значительной мере они полемически заострены против взглядов позднего Плеханова.
Статья «Чернышевский как писатель» была написана в те годы, когда критический пересмотр литературного наследства Г. В. Плеханова еще только начинался. В этой работе Луначарский критикует Плеханова за одностороннюю, абстрактную трактовку проблемы русского революционного просветительства. Ему удается очень хорошо показать, почему революционно-просветительское утверждение Чернышевского о революционной действенности искусства так близко нашему времени и его задачам. Именно Луначарским, одним из первых, с такой четкостью и определенностью была подчеркнута новаторская сущность учения Чернышевского о прекрасном: «Замечательно, как необычайная свежесть натуры революционного гения подсказала Чернышевскому ответ, в котором сказывается еще одна черта его. Чернышевский влюблен не просто в действительность: он влюблен в действительность развивающуюся, в действительность вечно новую, погруженную в этот поток времени».
В статьях Луначарского о Чернышевском, естественно, большое место занимают и такие, в ту пору еще очень мало разработанные, вопросы, как вопрос о месте Чернышевского-художника в истории русской литературы XIX века, о его художественном новаторстве, о своеобразии его художественного метода. Аргументация его направлена против тех, кто считает идеальными лишь такие произведения, в которых имеются одни только образы, кто ратует за «абсолютную бестенденциозность» и недиалектически противопоставляет художественное мышление публицистике. В понимании Луначарского тенденция «обозначает просто целеустремленность… произведения, сознающую себя, гордую собой». Что же касается публицистичности, то и она, утверждает критик, никогда не являлась антиподом художественности. Более того, у великих писателей сплошь и рядом наблюдается теснейшее. переплетение художественного и публицистического элементов. Это утверждение Луначарский подкрепляет тонким и многосторонним анализом художественной ткани романов «Что делать?» и «Пролог», которые он называет литературными шедеврами. Он вскрывает своеобразие художественной структуры, своеобразие жанра этих романов, как романов нового типа.
Луначарский решительно отвергает неоднократно предъявлявшееся Чернышевскому обвинение в излишнем рационализме его художественного метода, якобы наносящем серьезный ущерб художественной ценности произведения. По его мнению, этот рационализм обусловлен самим характером художественного метода писателя, своеобразием самого жанра романа программно-политического, романа нового типа, И не случайно Луначарский тут же напоминает об особенностях рационализма нового типа, с каким мы встречаемся в произведениях М. Горького, в частности в его монументальной эпопее «Жизнь Клима Самгина»; ведь по «могуществу мысли», как выразился бы Белинский, по богатству идейно-философского содержания это произведение занимает одно из первых мест в мировой художественной литературе.
К середине 20-х годов относится статья Луначарского о М. Е. Салтыкове-Щедрине. Автор ее вовсе не ставит перед собой задачу дать систематический, цельный очерк творческого пути Салтыкова-Щедрина или даже отдельных его этапов. Это скорее размышления критика о некоторых особенностях щедринской сатиры. Но это такие размышления, в которых схвачено и определено самое существенное в специфике щедринской сатиры и щедринского смеха. Смех Щедрина — это «смех, блистающий внутренней победой», «смех, в плоскости идей и чувств уже победивший». В этом лаконичном и сильном определении Луначарским чрезвычайно удачно схвачено главное в смехе Щедрина.
Напоминает Луначарский и о вдохновлявшем Щедрина идеале, без которого вообще немыслима настоящая сатира: «Великая сатира, — пишет критик, — возникает только там, где сам сатирик освещен каким то, может быть, не совсем ясным, но, тем не менее, живущим в нем и в тех, кого представителем он выступает, идеалом. У Щедрина был такой идеал».
Из писателей второй половины XIX века внимание Луначарского чаще всего привлекали такие корифеи художественного слова, как Ф. Достоевский и Л. Толстой, А. Чехов и В. Короленко.
Статьи и речи о Достоевском занимают в литературно-критическом наследии Луначарского особое место. Выступив в 1921 году с блестящей речью «Достоевский как художник и мыслитель», посвященной столетию со дня рождения писателя, Луначарский высказал ряд положений, остающихся до сих пор основополагающими в изучении этого большого и очень противоречивого писателя. Однако главная мысль о том, что Достоевский был пророком революции, являлась ошибочной и поэтому в последующих выступлениях была отвергнута самим Луначарским.
Пристальное внимание Луначарского привлекал трагический конфликт, в котором рельефнее всего преломились противоречия мировоззрения и творчества Достоевского. Это — трагедия художника, с гневом проклявшего свои юношеские увлечения социализмом, но так и не нашедшего внутренней гармонии, действительного забвения в той «религии страдания», какую он столь исступленно проповедовал. Главное противоречие в мировоззрении Достоевского Луначарский определяет так: «На наш взгляд, основным аккордом всего внутреннего мира Достоевского была именно борьба между мнимым религиозным разрешением проблемы зла, в которое он сам не верил, и разрешением этой проблемы через революцию, с которой он тщетно и злобно боролся». Критик приходит к неоспоримому выводу, что идейное поражение Достоевского в этой непрерывной мучительной борьбе было неизбежно. Подменить отброшенный Достоевским идеал социализма идейкой «соборности душ» писателю так и не удалось, как не удалось «пахнущее миром и ладаном» примирение с российской действительностью. Луначарский мастерски рисует страшное внутреннее смятение Достоевского, мертвенность и метафизичность его религиозно-философских идеалов, бессилие писателя затемнить и запачкать «непримиримый диск подлинной правды» социализма.
