Алла Латынина - Комментарии: Заметки о современной литературе
Таков же и маканинский Жилин. Но он действует совсем в иных обстоятельствах. Он живет в неблагородные времена.
Он сталкивается с низостью, подлостью и предательством. Разве не подлость бегство из Чечни накануне войны складских полковников, почувствовавших, что пахнет жареным, и решивших подставить Жилина? Вот, – думают они, умные, ловкие и изворотливые, – вот туповатый майор, у которого в репке больше одной мысли не помещается. Назначим его ответственным за склады. Если федералы вернутся – будет кого отдать под суд за разворованное. А не вернутся – так пусть его разорвут чечены. Но ведь разгадывает майор ход мыслей этих молодцов. И чудом, чудом, но сумел выжить, хотя не раз перед его носом махали стволом, и даже сумел сохранить достоинство.
Русский человек, который умеет ко всему приспосабливаться – приспособился Жилин и к войне. Повернулась война в сторону рынка – он приспособился и к рынку. Он, в сущности, честно выполняет свой долг: снабжает армию горючим. А то, что берет одну десятую часть себе – так это по нынешним временам скромный откат. К тому же откат этот – своего рода плата за гарантию доставки. Интендант не обязан заботиться о судьбе отпущенного со склада имущества.
Его мечты дюжинны и скромны. Достаток в семье. Дом на берегу большой русской реки (лучше не называть ее – осторожность для бывшего вояки не помешает). Xорошая школа для дочки. Каждую ночь звонит он домой: поворковать с женой, обсудить, как идет строительство.
Ради того, чтобы вернуться в свой дом, к своей семье, к нормальной жизни и работает Жилин, неутомимо проводя по опасным дорогам машины со складским горючим. Будь он просто рациональным, жестким делягой – мечта бы его, пожалуй, осуществилась. Но Жилин наделен душой. Какой же русский тип без души? А Маканин пытается создать именно современный русский тип. Да-да, как ни высокопарно это звучит – писатель пополняет галерею русских типов, созданных великой литературой.
Мой собеседник-кавказец припечатал первую сцену романа, где Жилин торгуется с боевиками за пьяных русских солдат: фальшива. Согласна. И поведение наших солдат и боевиков сомнительно, и сама ситуация придумана: в обмен на солдатскую колонну Жилин предлагает колонну мирных чеченцев, застрявших на дороге без горючего. А иначе, мол, неукротимый полковник Василек ее разбомбит. О ситуации с горючим я говорила выше, потому и не верю в застрявшую колонну. О федералах писалось много страшилок, но все же налет на заведомо мирную колонну – не в правилах нашей авиации.
Но Маканину все это не важно. Ему надо показать, что майор Жилин, этот деляга, способен пренебречь денежными интересами и даже жизнью своей рискнуть ради каких-то ему вовсе не известных перепившихся солдат.
При этом на всем протяжении торга с боевиками майор не устает рефлектировать, даже иронизировать над собой. «Пацанов тебе жаль. Ах, ах!.. Будут валяться в траве и в кустах!.. Ах, какие молодые!.. Но взгляни честно. Они приехали убивать. Убивать и быть убитыми™ Война. Сиди на своем складе, майор. Считай свои бочки с бензином™ и с соляркой™ с мазутом™». Но, кляня себя, замирая от страха, майор продолжает переговоры и выручает пьяных пацанов, которых больше никогда не увидит и которые даже не скажут ему спасибо.
Сцена эта – как эпиграф к роману, к его притчевой составляющей.
На складах у Жилина работает много солдат. Среди них– «контузики» Алик и Олег. Их подобрали в каком-то перелеске на подходе к Грозному, грязных, вонючих, одичавших. Одуревшие после близкого разрыва, чудом выжившие в бою, в котором полегла почти вся их рота, они отползли в кусты и так избежали участи тех, кого добивали чечены.
Таких солдат ждет суровое разбирательство в комендатуре: где был бой, когда. Их подозревают в дезертирстве. А что могут рассказать эти контуженные парни, у которых что-то сдвинулось в голове, потерявшие счет дням и ночам, жалкие и запуганные?
Жилин решает попридержать контузиков у себя на складе (он и раньше так делал с отбившимися солдатами, пусть поработают на погрузке-разгрузке), а потом отправить в родную часть. Это для таких спасение: командир имеет полное право их комиссовать. Бог знает, почему он привязывается к этим двум нелепым пацанам, которых задирают другие солдаты? Вот он оглядывается на них, самых добросовестных™ «Бог мой!.. Какие они жалкие!.. Как только я видел их издали, меня прихватывало жалостью™ У меня не мягкое сердце. Ничуть! Оно, и когда надо, необязательно сожмется». Чем больше хлопот приносят ему эти «контузики», «шизы», тем большую ответственность начинает чувствовать за них майор Жилин. Вот, по прошествии месяца, вняв их настойчивым просьбам, он отправляет контузиков в их собственную часть. Коля Гусарцев(тот самый, что продал боевикам сапоги) вызвался прихватить с собой шизов, ему, мол, по пути. У Гусарцева был тот расчет, что двое солдат с автоматами, присутствующие при передаче денег, будут выглядеть в глазах полевого командира по прозвишу Горный Ахмед как охрана. А вреда от них никакого: что шизы поймут?
Потом приходит слух, что Гусарцев убит, и Жилин переживает и за друга и за двух контузиков, похоронив их, а потом они объявляются сами у складских ворот, и на душе Жилина теплеет, но ненадолго: один из контузиков, Алик, рассказывает, что это он выстрелил в Горного Ахмеда и нечаянно задел Гусарцева.
Как поступить Жилину? Прогнать их? Самому сдать в комендатуру? Ведь кто-нибудь из чеченцев заложит пацанов, за Горного Ахмеда будут мстить, а это ставит под опасность жизнь самого Жилина. Но как их бросить? «Дети же! Больные дети», – думает Жилин и оставляет пацанов при себе, Пространный эпизод, где Жилин выясняет обстоятельства гибели Гусарцева, отмечен мастерским психологическим рисунком. Конечно, Гусарцева Алик застрели нечаянно: целил в Горного Ахмеда. Но и не совсем нечаянно.
Пачка денег, перешедшая из рук чеченца в руки офицера – вот что вызвало солнечные осколки в мозгу контуженного пацана и заставило дать автоматную очередь. Он испугался толстенькой пачки. Он даже не может объяснить, почему он боится пачки денег, но Жилин, словно опытный психоаналитик, докапывается до подсознания героя. Алик уже видел пачки денег, переходящие из рук чеченцев в руки командиров, после чего что– нибудь нехорошее с этой ротой происходило: то она попадала в засаду, и люди погибали, то у солдат исчезал запас боекомплектов. И стрелял он в эту самую пачку, источник прошлых и будущих бед, в человека с пачкой денег.
Тут бы Жилину намотать на ус, что с психикой у парня совсем плохо и отправить контузиков от себя подальше – ну хоть даже и в комендатуру, в конце концов, что ему за дело до парней. Но жалость пуще прежнего терзает его сердце. «Сынки» – прорывается у него как-то, когда он видит их, спящих, жалких мальчишек. У одного слезится глаз, другой вскрикивает во сне.
Древний фольклорный мотив: гибель отца от руки сына слабо мерцает в повествовании Маканина. Использовать топ в его неизменном виде ныне решается только массовая культура. Но обновленный топ – основа любой притчи. Понятно, что Жилин должен погибнуть от руки того же Алика, с которым он столько возился, отмазывая пацана от наказания, погибнуть при точно таких же обстоятельствах, как и Коля Гусарцев, – при передаче ему денег чеченцем. Жилин проживет еще несколько минут после выстрела Алика, успеет воскликнуть: «Ты же убил меня, дурачок стриженый», – но так и не выдаст мальчишку подоспевшему офицеру, сказав только: «нас обстреляли».
Виктор Топоров видит в этой смысловой рифме доказательство беспомощности автора: мол, одно ружье стреляет дважды. Мне же, напротив, кажется, что эта рифма и создает драматическое напряжение. Ожидание гибели героя повисает в воздухе. С Колей Гусарцевым произошел несчастный случай. Несчастный случай – это не трагедия. Жилин же оказывается жертвой трагических обстоятельств. Не удалив от себя пацанов, к которым испытывает острую жалость, он сам делает шаг навстречу собственной гибели.
Притча о том, как добро оборачивается злом, о невольной и трагической неблагодарности, о том, как страшно связаны в этом мире деньги и кровь (коварное двурукое божество всегда жаждет крови, даже если от его имени кто-то требует денег) – вот зерно романа Маканина. А военные действия в Чечне – лишь декорация, антураж. Самый главный просчет автора, на мой взгляд, в том, что он одел притчу в поношенный армейский камуфляж, в оболочку реалистического романа о чеченской войне, про которую ему мало что известно. Если б действие романа разворачивалось на абстрактном Кавказе, на неизвестной войне, в неизвестное время, в неизвестной республике (как действие рассказа «Кавказский пленный»), то и значительная часть претензий к автору просто бы отпала. Но очевидно, у столь опытного писателя, как Маканин, были веские соображения в пользу собственного решения. И, значит, за него придется платить.
