Константин Фрумкин - Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 5
Потом всякая связь оборвалась вообще и сразу, словно одним мощным ударом был уничтожен весь космический арсенал Земли на орбите — от спутника-шпиона до орбитальных станций. Планета в одночасье ослепла на один глаз, оглохла на одно ухо и потеряла одну карающую длань. Это подействовало отрезвляюще, и сразу же на континентах начались лихорадочные поиски противника, чуть было не кончившиеся преждевременной катастрофой.
А когда разобрались — было уже поздно. Нечто огромное, настолько странной формы, что казалось бесформенным, вовсю ползло по планете, не оставляя после себя практически ничего. Тогда-то с чьей-то лёгкой руки её и окрестили Неумолимой Армадой, а так как никто не знал, что она представляет собой в действительности, то название осталось, прижилось.
За считанные дни была создана Объединённая армия, численность ополченцев измерялась миллионами. Пожалуй, это была единственная в истории человечества война, на которой не было дезертиров. Просто бежать было некуда, да и не успевали убежать…
Собственно, ответный удар был нанесён почти мгновенно, но последствия его повергли военных в состояние тяжёлой депрессии. Никаких последствий просто не было: ракеты и бомбы, достигая цели, бесследно исчезали, словно проваливаясь в бездонную пропасть; эскадрильи и эскадры погибали на подступах, не успев даже понять в чём дело; миллионные армии, до сих пор считавшиеся непобедимыми, за доли секунды смешивались с землёй, вызывая у оставшихся в живых новые приступы безысходного страха.
Ужас положения проявлялся ещё и в том, что саму Армаду никто не видел. Те чудовищные потери, которые подкосили спокойствие и самоуверенность землян, были нанесены всего лишь передовыми отрядами Армады, названными так исключительно по аналогии, так как ничего общего с подобными образованиями они не имели и в помине. Просто небо вдруг темнело, пока не превращалось в непроглядно чёрное, и на фоне мрачного бархата начинали метаться ослепительно белые полосы, похожие не то на лучи прожекторов, не то на хвосты комет. Когда иллюминация заканчивалась, внизу не оставалось ничего живого или сколь-нибудь целого. По рассказам чудом выживших после такой свистопляски земля напоминала гигантскую пашню, только «плуг», десятки раз пройдя по живому, не переворачивал почву, а словно вдавливал её с невероятной силой, оставляя после себя ровные отутюженные полосы. Очутиться в полосе удара было равносильно неминуемой смерти.
Через три дня по прибытии Армада послала им первую весточку. В расположении части вдруг объявился ободранный и окровавленный человек, который при гробовом молчании окружающих хватал всех подряд за грудки, заглядывал в глаза, моргая опалёнными веками, и громко с придыханием шептал:
— Молитесь, молитесь, дети мои! Ибо Ад на земле и грядет!
Позже с большим трудом выяснили, что он был капелланом некой части, расположенной как раз на месте предшествующего укрепрайона. А через два часа было официально объявлено, что связь с передовой прекратилась ещё утром… С капелланом им довелось встретиться ещё раз, когда два угрюмых офицера усаживали его в машину для отправки в тыловой госпиталь. Заметив старых знакомых, он вырвался, подбежал к ним и, сняв с груди крестик, положил его на ладонь и протянул им.
— Молитесь, дети мои, ибо Ад грядет. Возьмите крест и молитесь! Господь не оставит, Господь спасёт, — шептал он, а в глазах читалась такая боль, что поневоле верилось — грядет.
Остановившись, бросив лопаты, они смотрели на него, мечущегося, полоумного, но не смеялись, не прятали ухмылки, потому что за внешней решительностью и непоколебимостью тонкой струйкой в их душах шевельнулся могильно-холодный страх.
Воин не взял тогда крестик то ли по наитию, то ли по неведомому и непонятному вне войны суеверию. Крестик у свихнувшегося капеллана взял их командир, молоденький сержантик с детскими чертами лица и ломающимся во время приказов голосом.
А тем же вечером они попали в полосу. Сержантика разнесло в клочья, большинство же просто расплющило с хрустом и чавканьем. Ту технику, которая не взорвалась, вмяло в землю вместе с людьми. От укрепрайона не осталось ровным счётом ничего, кроме пятен на развороченной и утрамбованной земле — красных, бурых, коричневых, стальных… Ночами, забываясь на несколько тревожных минут, он слышал стоны, крики, резкие приказы вперемешку со взрывами, и этот страшный хруст и чавканье справа, слева, спереди и сзади — повсюду. Абсолютная беспомощность и осознание невозможности хоть что-нибудь сделать, и отчаянная попытка ухватиться за жизнь, и гибель — и надо всем этим чёрное беззвёздное небо с безмолвно мечущимися белыми щупальцами.
Причины собственного спасения для него самого до сих пор оставались загадкой. Помнилось только, что накануне он стоял возле склада боеприпасов и по всем законам должен был быть разорван на куски, потому что полоса прошла точнёхонько по складу, этак наискосок. Очевидно, это его и спасло, а взрывной волной забросило в соседний блиндаж. Тут бы ему и помереть, но полоса, как заколдованная, опять прошла мимо, только половину бетонной стены срезала, как ножом, не задев его. Позже он заметит как раз с покорёженной стороны смятый корпус бронемашины с уже потемневшими пятнами крови на обломках. Вот, значит, куда полоса шла. Вот они, спасители…
Когда он понял, что жив, нахлынувшая было радость вновь обретённого бытия быстро отступила, уступив место разуму. Добраться до своих — нечего было и думать. До следующего укрепрайона (они ещё ничего не знают? или уже поняли, ЧТО означает потеря связи, и сидят, и молча смотрят на свои дрожащие руки?) было не менее двадцати пяти километров, и пытаться преодолеть их хотя бы на брюхе было полным безумием.
Локаторы Армады мгновенно улавливали любые передвижения, и тут же незамедлительно следовали удары. Были они, правда, меньшей плотности, но легче от этого не становилось: практически за несколько секунд уничтожалось всё, размером превосходящее кошку.
Не стоило рассчитывать и на возвращение своих. Армада — это вам не банальный противник, у которого утром можно отбить потерянную вечером высоту. Армада брала однажды и навсегда.
Одним словом, приходилось жить. И он жил, приспосабливаясь к почти невозможным условиям, подавляя в себе смертельную тоску и желание засунуть дуло автомата в рот и… слаб человек. Первым делом нужно было научиться передвигаться, не подвергая себя опасности быть раздавленным неожиданным налётом. Способ он обнаружил быстро, но вот овладение им потребовало немалых усилий. Он выбирался из своего укрытия, как большая ленивая каракатица, и начинал продвижение к заданной цели прямо так, на животе, касаясь подбородком земли, по грязи, по воде, по кровавым пятнам… Иногда путешествие от укрытия до укрытия занимало целый день, и в спасительное углубление воин скатывался уже совсем без сил. Причём необходимо было помнить, что каждый раз должна была двигаться только одна рука или нога, иначе (по его расчётам) размеры активной биомассы превысят допустимые нормы и Армада отреагирует ударом. Обычно она не промахивалась. Было и ещё кое-что. Сохранившиеся фрагменты окопов или, что намного лучше, не засыпанные блиндажи намертво укрывали его от вездесущих локаторов. Объяснить это он не мог, да и не особо утруждал себя тонкостями, довольствуясь уже тем, что может спокойно отоспаться и отдохнуть. Но всё это выяснилось не сразу.
Первые сутки воин не ел вообще. Оглушённый и потрясённый случившимся, он лежал на дне окопа и, кажется, плакал. Однако вскоре голод дал знать о себе, спазмами скрутило живот, и человек бился на дне всё того же окопа, извиваясь, как червь земной в предсмертной агонии. А когда отпустило, он уже знал, что делать.
Питался воин мышами, кротами и ещё какими-то грызунами, коих бегало вокруг превеликое множество. Сложнее всего оказалось установить ловушки. Грызунов он ловил в самодельные силки, которые довольно ловко мастерил из нескольких верёвок и валявшегося повсюду хлама. Промысел был неважный, да и день на день не приходился, но если удача улыбалась ему (при слове удача воину представлялась теперь, как беззубая старуха с развевающимися седыми волосами тычет в него батогом, заливаясь прерывистым старушечьим смехом), он возвращался с несколькими маленькими тушками. Дальше, как учили — сначала дать тушке остыть, чтобы выползли все паразиты и насекомые, а потом можно употреблять, предварительно заправив травами, дабы отбить горечь.
Первый раз его вырвало. Потом привык и даже позволял себе философствовать на сытый желудок, дескать, что поделать, человек приспосабливается ко всему. Этого Армада не учла…
По календарю на дворе стоял август. А здесь посреди выжженного поля последний месяц лета существовал разве что в его сознании. Кроме этого не было ничего. Не было тонкой, полупрозрачной, едва ещё только намечающейся позолоты лесов, не было пьянящего запаха болотного мха, настоянного на лесных ягодах; не было плодородного благодушия спелых полей, не было капелек росы по утрам на раскачивающихся травинках, не было крупных звёзд и ошеломляюще величественного Млечного пути.
