Людмила Татьяничева - Каменный Пояс, 1982
В тишине послышался дальний рокот самолета, и сразу по расчетам прокатилась отрывистая команда: «К бою!» Солдаты засуетились у орудий, искоса поглядывая на небо, на самолет.
— К бою! — скомандовал охрипшим вдруг голосом Гошка Батурин, командир расчета.
Гошке совсем недавно присвоили звание сержанта. Эти стрельбы важны для него, нельзя ударить в грязь лицом: скоро ему командовать отделением. Мне тоже хочется отличиться, хотя впервые участвую в стрельбах. Может быть, именно потому раз за разом прокручиваю в уме свои действия. Знаю, что от меня многое зависит. Главное — не переслать обойму, иначе снаряд проскочит, но не дослать еще хуже: заклинит магазин. Впрочем, это дело техники, освоенной на тренировках до автоматизма: никто не мог быстрее меня взвести затвор.
— Первый гтов!
— Второй гтов!..
— Пятый гтов!..
Это я — пятый номер расчета. Важная, конечно, должность, но мысленно я ставил себя на место наводчика, не по азимуту, так по высоте. Наводчики тем временем поймали цель — конус, как маленький парашют, распустившийся метрах в двухстах от самолета. Попасть в него трудно. Будет отлично, если снаряд разорвется рядом.
— Ребята, — заметил кто-то, — начштаба дивизии…
Я оглянулся:
— Сюда идет!
Один из наводчиков, ефрейтор Рябов, выругался, и я с любопытством взглянул на него. Рябов кусал губы. Со стороны соседней батареи раздались выстрелы, запахло пороховым дымом, зазвенело в ушах. Прошли мгновения, и чистая ткань неба украсилась белыми облачками разрывов.
— Ребята, не забудьте рот приоткрывать, — предупредил Батурин новичков. — Наша очередь стрелять…
А у нас одно желание — скорей!
— Огонь!
Первый номер, а это Рябов, судорожно нажал на педаль. Ствол трижды дернулся, стало больно перепонкам.
— Кто наводчик? — неожиданно раздалось позади нас.
Мы увидели, что это начштаба дивизии, полковник.
— Ефрейтор Рябов и ефрейтор Глазырин! — вытянулся в струнку Гошка Батурин.
— Плохо, товарищ сержант, стреляете!
Полковник оказался низкорослым толстячком, добродушным на вид. Впечатление это усилилось, когда он достал из кармана кителя носовой платок и вытер вспотевшую под фуражкой лысину.
— Кто желает попробовать себя на месте первого номера? — обратился к нам полковник.
Это был шанс отличиться, и я, не задумываясь, среагировал:
— Я, рядовой Бекетов!
Мы поменялись с Рябовым местами. Самолет заходил на второй круг, но еще оставалось время приготовить себя к новой роли. К начштабу дивизии подошли командир полка и командир батареи. Коленки начала бить дрожь, но удалось унять ее, сосредоточив взгляд на медленно приближающейся цели. Снова команда «Огонь!» Теперь на педаль нажимал я.
После выстрела от меня уже ничто не зависело, как ни крути ствол. Закрыл глаза, чтобы успокоиться, — оказывается, все это время сдерживал дыхание. Кто-то из ребят крикнул, как на хоккейном матче: «Шайба!» Попал!
Успех произвел впечатление на офицеров. Они шутили, посматривая в мою сторону, и, хотя свой брат солдат был более сдержан, я чувствовал себя именинником: шутка ли — служба только началась, а уже отпуск заработал! Здорово увидеться с матерью и друзьями всего лишь через полгода!
В часть мы возвращались незадолго перед ужином. Натужно ревел грузовик, тащивший запыленную зенитку; я думал о ней с нежностью, как о живом существе. Ребята явно устали и почти не разговаривали, а мне все никак не удавалось погасить на лице улыбку. Неожиданно сильно захотелось курить, я похлопал себя по карманам, вытащил пачку «Охотничьих», но она оказалась пустой. Толкнул соседа — им был Гошка Батурин.
— Нету, — буркнул он.
Я было поверил, но вспомнил, что он только что перекладывал из кармана в карман еще не начатую пачку. Напротив сосредоточенно курил «старик» Глазырин, но он ответил мне еще резче:
— В отпуске накуришься, понял?
В его словах прозвучала откровенная злость, и это меня озадачило. В честь чего? И вдруг все понял: видимо, они считают, что я сподличал.
Неожиданное открытие ошарашило меня и обидело. Ну да, мне приятно поощрение, но разве я только для себя старался?! Кому кричать об этом? С кем спорить? Самое обидное оказывалось в том, что никто спорить со мной не собирался, и это прочно испортило мое настроение. Вот если бы нашелся такой человек, который смог бы доказать: я не прав!.. Нет же, я уверен, уверен в своей правоте. Или, может, истина не в том, чтобы во всех делах стремиться к наибольшей отдаче? Может, важнее товарища не обидеть, будь то Витька Иванов или ефрейтор Рябов? Опять конфликт — вот что заставляло задуматься и убивало веру в себя.
Пожалуй, только Туманову удалось бы рассеять мои сомнения, но не было его рядом: я — солдат, а Генка — студент да еще турист и в это самое время мог вышагивать километр за километром по тропам таежного маршрута. Потому-то и писем от него нет. Едят его где-нибудь на болоте комары, гнус сосет, и не знает Генка, что такое армия, что такое наряды вне очереди… С такими мыслями я готовился к вечерней поверке.
После ужина приехал комбат Руссков — походил по батарее, поинтересовался, кто чем занимается, дождался, когда старшина даст команду строиться.
— Завтра, — сказал он, — наша очередь делать марш-бросок. За ветеранов службы я не переживаю, это не первое их испытание, а вот новобранцам рекомендую не жалеть себя. Думаю, что вы покажете все, на что способны, и даже больше, ведь от этого зависит ваша дальнейшая служба. Да и моя в какой-то степени. Или мы на высоте окажемся, или… потом целый год будем тренироваться с полной выкладкой. Учитывайте это заранее и настраивайтесь, а я вам дам несколько советов.
Голос у комбата звучал глуховато:
— Во время движения не думайте о беге, думайте о матери, о любимой девушке. Представьте, что она ждет вас в конце дистанции. А тот, у кого нет любимой девушки, пусть поставит себя на место фронтовика, от броска которого зависит судьба боя… Старшина, объявляйте наряд на завтра.
В наряд на этот раз пошли одни старослужащие.
Я послушался совета капитана Русскова и попытался думать о матери, но в голову лезло совсем другое. Что подсумок с противогазом скоро начнет болтаться и бить по бедрам: поленился покрепче пришить пуговицу, за которую цепляется лямка… Что автомат, постоянно съезжающий с плеча, в конце концов разобьет локоть… Что осеннее солнце греет совсем не по сезону… Что портянка в левом сапоге намотана недостаточно плотно…
Мне долгое время удавалось держаться в числе первых. Хватало сил мимоходом заметить — Юрка Аверьянов задыхается, как рыба, хватает ртом воздух. В то же время «старики» выглядели свежо, хотя ночь провели в наряде.
— Молодцы, мужики, километр прошли, — осипший от резкого дыхания голос Батурина прозвучал и тут же забылся.
Говорил ли сержант? Неужели всего километр? А я-то думал, что по крайней мере половину расстояния одолели.
Пуговица оторвалась. Теперь правой рукой пришлось держать ремень автомата, а левой прижимать к бедру неуправляемый подсумок. Каждый метр прибавлял трудностей: все суше становилось во рту, не хватало воздуха, ноги теряли упругость. «Врешь, все равно дотяну!» Я решил сориентироваться на чью-нибудь спину впереди, чтобы ни о чем не думать, а только смотреть и бежать.
Помогло, да ненадолго. Но тут отвлекло другое: где же у моего ориентира вещмешок? Неужели кто-то из «стариков» сачкует, бежит налегке? Я узнал Рябова. Вот подлец!.. Решил догнать его.
— Не торопись, музыкант, успеешь, — тяжело выдохнул Глазырин.
Я хотел огрызнуться, но в изумлении увидел, что у него на груди, словно запасной парашют десантника, висит второй вещмешок. Глазырин тянул лямку за двоих. Равнодушно подумалось: пусть. Чуть сбавил темп. Но прежний рывок дался дорого: в правом боку появилась неприятная колющая боль. Вскоре она стала невыносимой. Я попробовал задержать дыхание, но только сбился с ритма и тогда наперекор всему побежал быстрее, догнал лидера — Игоря Зелепукина, которого призвали в армию одновременно со мной.
— Ты, Бекетов, молодец, — сказал он, заметив меня. — Держись, скоро второе дыхание откроется, утрем нос «старикам».
За полгода службы Зелепукин так и не смог сблизиться с кем-либо, его сторонились: высокомерен, заносчив, неоткровенен. Его внимание ко мне показалось оскорбительным, и я чуть приотстал, но теперь чувствовал себя лучше. Может, и вправду открылось второе дыхание?
— Врешь, гад!
Это, видно, кто-то сам себя подстегнул. Каждый из нас оставлял за собой дымный шлейф пыли: очень похоже на групповой полет самолетов, только наши скорости, конечно, с реактивными не сравнишь. Топот, топот… К Глазырину уже перекочевал и рябовский автомат.
