Лидия Яновская - Творческий путь Михаила Булгакова
Концерты подотдела искусств пользуются неизменным успехом и бурно и пристрастно обсуждаются на последней странице газеты «Коммунист».
В газете работают очень молодые и преданные революции люди. Они считают, что в открывающемся перед ними невиданно новом мире — некоторые из них воевали за этот мир — невиданно новым будет все — и музыка, и стихи. Борьба за совершенно новую — пролетарскую — культуру представляется им партийным, революционным долгом. Они еще не знают, как беспощадно и иронично относится В. И. Ленин к идее особой, пролетарской культуры, якобы возникающей независимо от культуры прошлого. Они пишут громкие, но очень слабые стихи, организуют лекции о революционном творчестве, о пролетарской культуре и о футуризме, местную литературную студию называют «цехом поэтов» и обличают «либеральные мечтишки» ораторов подотдела искусств «о приобщении пролетариата к буржуазному искусству». Выражения при этом употребляются самые сильные. Особенно достается А. С. Пушкину, а заодно «цепляющимся за хвост революции» приверженцам Пушкина — Булгакову и Беме. «Адвокат Беме, — с возмущением пишет критик в номере от 20 апреля 1920 года, — даже после социалистического переворота не преминул использовать для своей речи бесславное пушкинское: «Увижу ли народ освобожденный и рабство падшее…» Знают Пушкина эти критики плохо, цитируют более чем приблизительно.
Нападки на собственную персону Булгаков принимает с иронией. Время от времени отвечает. На той же последней странице газеты появляется его «Письмо в редакцию», в котором он уличает «в абсолютной музыкальной безграмотности» одного из своих критиков. Или другое письмо — с просьбой не путать его, Михаила Булгакова, с неким автором из этой же газеты, подписавшимся однажды буквами М. Б.
Но спор о Пушкине кончиться миром не может. То, что Булгаков некоторое время молчит, только предвещает грозу. В июне объявляется диспут о Пушкине. И на диспуте этом Булгаков выступил.
В «Записках на манжетах» некоторые подробности диспута он запечатлел. «Докладчик рвал на Пушкине белые штаны. Когда же, освежив стаканом воды пересохшее горло, он предложил в заключение Пушкина выкинуть в печку, я улыбнулся». (Этот последний тезис доклада в газетном отчете изложен так: «И мы с спокойным сердцем бросаем в революционный огонь его полное собрание сочинений, уповая на то, что если там есть крупинки золота, то они не сгорят в общем костре с хламом, а останутся». — «Коммунист», 1920, 3 июля.) «Улыбнулся загадочно, черт меня возьми! Улыбка не воробей?
— Выступайте оппонентом?
— Не хочется!
— У вас нет гражданского мужества.
— Вот как? Хорошо, я выступлю!
И я выступил, чтобы меня черти взяли! Три дня и три ночи готовился. Сидел у открытого окна, у лампы с красным абажуром. На коленях у меня лежала книга, написанная человеком с огненными глазами.
…Ложная мудрость мерцает и тлеетПред солнцем бессмертным ума…
Говорил он:
Клевету приемли равнодушно.
Нет, не равнодушно! Нет. Я им покажу!.. И показал!»
Темноватое здание бывшего летнего театра стало ристалищем. Шаткий столик на сцене. Вместо графина бутылка с кипяченой водой. Молодым критикам Булгаков казался маститым и очень солидным — ему двадцать девять лет. Его старенький серый костюм аккуратнейше отутюжен. Это привычка, и это вызов. Волосы тщательно расчесаны на пробор. Он сдержан и подчеркнуто интеллигентен. Только светлые глаза насмешливы и непримиримы. Он настораживает, как будет настораживать всегда. Он возбуждает в людях желание яростно спорить, и это качество останется у него на всю жизнь — и в характере, и в сочинениях.
«Было в цехе смятение. Докладчик лежал на обеих лопатках. В глазах публики читал я безмолвное, веселое:
— Дожми его! Дожми!»
Владикавказский критик, о котором Булгаков писал так: «Возненавидел меня молодой человек с первого взгляда. Дебоширит на страницах газеты (4 полоса, 4 колонка). Про меня пишет. И про Пушкина. Больше ни про что. Пушкина больше, чем меня, ненавидит!» — немедленно опубликовал о диспуте газетный отчет, в котором назвал Булгакова «бывшим литератором», а немного времени спустя, в августе того же года, еще один, подробный, обстоятельный, во владикавказском же журнале «Творчество» (1920, № 3).
Увы, несмотря на заверения критика, что «тезисы» Булгакова он приводит «дословно», стиль его журнального отчета так безграмотен и вульгарен, к тому же усугубленный очень плохой корректурой (или отсутствием корректуры), что восстановить выступление Булгакова почти невозможно.
Видно, впрочем, что Булгаков говорил о революционности Пушкина (это особенно возмутило его противника, но Булгаков был упорен: «Революционер духа» — назывался его доклад о Пушкине, прочитанный им несколько месяцев спустя, осенью того же года). Говорил о ненависти Пушкина к тирании и связывал имя поэта с декабристами. Говорил о солнечности пушкинского гения, о глубочайшем гуманизме творчества Пушкина, о ненависти поэта к насилию…
В то владикавказское лето Булгаков пишет свои первые пьесы и в его жизнь впервые по-настоящему близко — профессионально — входит театр.
Надо сказать, что Владикавказ был городом театральных традиций и местный театр был известным в России провинциальным театром. В 1920–1921 годах антрепризу держал преданный своему делу антрепренер Марк Иванович Сагайдачный, и труппа была им подобрана хорошо, в ней были известные, были и перспективные имена.
6 и 8 июня 1920 года, через месяц с небольшим после открытия «Первого советского театра», была показана одноактная комедия Михаила Булгакова «Самооборона». Тема ее была совсем свежа: отряды «самообороны», составлявшиеся из горожан для самозащиты от разнообразных банд эпохи гражданской войны, были еще в памяти у всех. В центре комедии находился «обыватель Иванов», полагаю, как-то перекликающийся с возникшим позже, в «Белой гвардии», образом Василия Ивановича Лисовича, «Василисы», и исполнял эту главную роль сам Марк Иванович Сагайдачный.
Осенью 1920 года на сцене «Первого советского театра» была поставлена четырехактная драма Михаила Булгакова «Братья Турбины».
Был огромный успех. Пьеса шла с «треском успеха», по выражению Булгакова, не меньше четырех раз. «В театре орали: «Автора!» и хлопали, хлопали… — писал драматург близким. — Когда меня вызвали после второго акта, я выходил со смутным чувством… Смутно глядел на загримированные лица актеров, на гремящий зал. И думал: «А ведь это моя мечта исполнилась… но как уродливо: вместо московской сцены сцена провинциальная, вместо драмы об Алеше Турбине, которую я лелеял, наспех сделанная, незрелая вещь…»[28]
В спектакле были заняты популярнейшие актеры Владикавказского театра — Федоров, Богословский, Демюр. В роли Алексея Васильевича Турбина (именно так, как в «Белой гвардии» и в пьесе «Дни Турбиных», звали героя) выступил Павел Николаевич Поль, впоследствии один из организаторов и ведущих артистов Московского театра сатиры.
* * *«Братья Турбины» шли, и, следовательно, были афиши. «Прилагаю одну из бесчисленных моих афиш», — писал Булгаков в цитированном выше письме из Владикавказа, в феврале 1921 года.
«Это лето я все время выступал с эстрад с рассказами и лекциями», — писал он в том же письме… И, следовательно, снова должны были быть афиши.
Афиши «Братьев Турбиных»… Афиши литературных вечеров, на которых выступал Булгаков… В архиве писателя их нет. Но афиши не рукопись и существовали, надо думать, не в единственном экземпляре?
Я попробовала искать на месте событий — в бывшем Владикавказе (теперь это город Орджоникидзе, столица Северо-Осетинской АССР). Не нашла. Ни в республиканском архиве, ни в краеведческом музее… Не нашла в коллекции городского театра… В коллекции Северо-Осетинского НИИ… В республиканской библиотеке… Снова — в который раз — вернулась к неисчерпаемым фондам ЦГАЛИ СССР (Центрального государственного архива литературы и искусства) в Москве.
Отсюда, собственно, надо было начинать: в ЦГАЛИ имеется фонд Юрия Слезкина. Во Владикавказе в 1920 году Юрий Слезкин и Михаил Булгаков были близко знакомы. В «Записках на манжетах», в той части, где изображен Владикавказ, Слезкин запечатлен тепло. Потом встречались в Москве в 1921—1924-м. Был Слезкин старше Булгакова, беллетристом, притом весьма известным, стал до революции…
В описи фонда Юрия Слезкина (опись фонда — это составленный архивариусом в самых общих чертах перечень имеющихся в фонде «единиц хранения» — папок, рукописей и дел) мелькнули знакомые слова: «Первый советский театр». Этого было достаточно, чтобы я выписала все, что хоть как-то могло касаться Владикавказа.
И вот в числе рукописей, писем, газетных вырезок и документов передо мной легли папки, полные театральных афиш и программ. Они принадлежали ЦГАЛИ уже двадцать лет, но до этого дня не выдавались ни разу — их не спрашивали ни разу. Волнующе пахло газетной пылью и старой известкой (одну из афиш Слезкин снял со стены, вместе с слоем побелки). Запах путешествия во времени…
