Владимир Гопман - Любил ли фантастику Шолом-Алейхем? (сборник)
В 1889 г. Моррис публикует в журнале «Коммонуилл» рецензию на роман американского прозаика Эдварда Беллами «Взгляд назад» [72] . А потом через год печатает в этом же журнале роман «Вести неоткуда, или Эпоха спокойствия».
Утопия Беллами – вариант уравнительного коммунизма. Общество в романе построено на основе жесткой социальной организации, для всех ее жителей обязательна всеобщая трудовая повинность, которой человек должен отдать 24 года, с 21 по 45 лет. При этом человек может выбрать профессию только после того, как прослужит три года чернорабочим.
Беллами показал в романе утопический мир 2000 года – время, когда повсеместно победил социализм, плавно сменивший капитализм (американский писатель считал, что смена формаций не будет сопровождаться социальными катаклизмами). Но Морриса поразило даже не столько то, что Беллами отвергал саму идею классовой борьбы, сколько то, что стандартизованное общество будущего лишено эмоциональности, жизнь в нем подчинена законам рационализма и практицизма, тогда как при социализме, по мнению писателя, жизнь должна быть разнообразной и человек станет сам выбирать свою судьбу.
Хотя считается, что роман «Вести ниоткуда» был полемическим ответом книге Беллами, но Моррис обратился к проблемам лучшего мироустройства во второй половине 1880-х, до появления романа американского писателя, и рассматривать «Вести…» надо в контексте существовавшей до и во время Морриса утопической традиции в английской (прежде всего) и мировой литературе. И роман «Вести ниоткуда» создавался в полемике – или в русле – этой традиции.
До определенной степени Моррис опирался на идеи Рескина о трудовой общине и его же опыт (правда, неудачный) по созданию подобной общины «Гильдия св. Георгия». По словам А. Мортона, в задуманных Рескиным утопических коммунах «жизнь сильно походила на ту, которая описана в “Вестях ниоткуда”, хотя Рескин с его аристократическим социализмом никогда не представлял себе того духа товарищества и демократического равенства в жизни, которые для Морриса были венцом всего дела» [73] .
Список книг, на которые опирался Моррис, открывает «Утопия» Томаса Мора. В предисловии к ее изданию в 1893 г. Моррис говорит о Море «как о самой крупной фигуре в социалистической библиотеке» [74] , потому эта книга оставалась для писателя одной из самых любимых всю жизнь.
«Вести…» в определенной степени были и ответом Морриса роману Сэмюэла Батлера «Эревуон» [75] . Моррису в этом романе понравилось одно: в будущем Батлера нет машин – эревуонцы добровольно отказались от них, когда поняли, что технический прогресс угрожает интересам человека, а машины, если процесс их развития будет бесконтрольным, могут вытеснить людей.
В остальном писатели занимали диаметрально противоположные позиции: Батлер идеализировал город, тогда как Моррис – деревню. У Батлера труд показан механистическим и тягостным, а Моррис прожил жизнь в глубочайшем убеждении, что труд должен приносить радость. Батлер приветствовал промышленную революцию, Моррису же она была ненавистна.
Список продолжает роман Ричарда Джеффриса «После Лондона, или Дикая Англия» [76] . В романе показан закат современной цивилизации, которая уступает природе. Гибнет затопленный Лондон, окруженный угрожающе разросшимся диким лесом. Общество распалось на небольшие поселения, жизнь в которых возвращается в средневековье. Утопический идеал автора воплощен в мире природы, чьи законы, а вовсе не искусственно созданная (и потому обреченная на гибель) машинная цивилизация, наиболее созвучна внутренним потребностям человека. Такая мысль была близка Моррису.
В романе У. Х. Хадсона «Хрустальный век» [77] предстает мир, основанный на идеалах прошлого. Люди ушли из викторианских городов и живут общинами в сельской местности. Многое из того, что описано у Хадсона, Моррис одобрял: совместное проживание, совместную работу, отношение к труду. Но у Хадсона личная жизнь героев контролируется, а вот с этим Моррис никак не мог согласиться, и его призыв к свободе в области взаимоотношений полов был протестом против викторианских табу.
В список надо включить и роман австрийского прозаика Теодора Хертцки «Фриландия. Социальное предвосхищение» [78] , в котором говорится о поселении в Африке, основанное европейцами на кооперативных началах, с активным использованием достижений современной науки и техники.
Наконец, следует добавить и источники, введенные в научный обиход профессором Дарко Сувином. В интересной статье «Контрпроект: Уильям Моррис и научная фантастика 1880-х годов» [79] исследователь называет несколько книг научно-фантастического и футурологического характера, которые Моррис мог знать и на которые мог опираться в процессе создания романа.
Роман «Вести ниоткуда» написан в форме «видения» – герой засыпает в Лондоне 1890 г., а просыпается в том же городе в середине XXI в. И те четыре дня, которые он проводит в мире будущего, ему словно видятся, снятся. От этого сна он пробуждается в конце книги, оказываясь вновь в XIX в.
Форма «видения» характерна для английской литературы – так были написаны знаменитая поэма Ленгленда о Петре Пахаре, к этой форме обращались Милтон, Бэньян, Блейк в «Пророческих песнях». Ее использовал Байрон («Видения суда», «Проклятие Минервы», «Жалоба Тассо», «Пророчество Данте»), П. Б. Шелли («Королева Маб», «Восстание Ислама» с подзаголовком «Видение Золотого города»). Дань «видению» как литературной форме отдали также поэты прерафаэлитской школы (Данте Габриэль Россетти, его сестра Кристина).
В книге известного английского литературоведа А. Мортона содержится интересное рассуждение относительно того, что со второй половины XIX в. вместо «географических утопий» появляются «утопии-сновидения». Мортон объясняет это тем, что «на карте мира оставалось все меньше белых пятен» [80] . Советский же литературовед Т. Духовный дает иное объяснение в соответствии с канонами марксистско-ленинской эстетики: «Появлений утопий-сновидений связано с тем, что умами людей все больше овладевала идея исторического развития общества, все глубже утверждалось понимание того, что социализм является закономерным результатом исторического развития общества. Выразить это в «географической форме» было невозможно. Форма же видения давала для этого широкие возможности» [81] .
Если герой повести «Сон про Джона Болла» отправляется в прошлое, то герой романа «Вести ниоткуда» – в будущее. И приходит к мысли, что оно должно быть устроено именно так, как оно изображено в романе
Герой романа (его, как и Морриса, зовут Уильям, ему, как и автору, 56 лет) приходит домой после заседания в Социалистической лиге, на котором разгорелась дискуссии о том, что произойдет после мировой революции. Он засыпает, мечтая, что когда-нибудь «наступят наконец дни радости, дни мира, отдыха, чистоты человеческих отношений и улыбчивой доброжелательности!» [82] , а, проснувшись рано утром, оказывается в новом мире. Переход из прошлого в будущее осуществляется с той степенью условности, которая присуща фантастике: автор подчеркнуто отказывается от научно-технических объяснений того , как это произошло – прыжок во времени на сто пятьдесят лет вперед дается как данность.
Героя, вышедшего на берег Темзы, поразил окружающий пейзаж: нет ни одного из тех шумных, грязных, отравляющих воздух и воду производств, что были в XIX в., исчезли мыловаренный, машиностроительный, свинцово-плавильный, котельный заводы, отравлявшие дымом, смрадом и грохотом округу. Вместо заводов у реки расположились дома красивой архитектуры, изящные и удобные. Природа спасена от уничтожения, воздух и вода чисты и прозрачны. В какой-то степени роман – реализация намерений Морриса, который писал: «Нам следует превратить страну из закопченного задворья мастерской в цветущий сад. Если некоторым это покажется трудным или даже невозможным, я ничего не могу с этим поделать. Я знаю только, что это необходимо» [83] .
Изменились и люди: на улицах нет ни одного хмурого, неприветливого, сумрачного лица, все без исключения радостны, милы, доброжелательны, называют друг друга «соседи», явно получая удовольствие от общения с каждым встречным. Люди живут для того, чтобы наслаждаться жизнью, обществом друзей и близких. Благодаря тому, что в этом мире нет частной собственности («привет» Томасу Мору!), у людей нет чувства зависти, соперничества из-за материального неравенства, нет ни злобы, ни жестокости, подлости, коварства, лжи, все живут долго и счастливо.
Согласно своим взглядам на роль ручного труда, Моррис показывает, что в мире будущего такой труд не только вытеснил машинное производство, но и занял центральное место в человеческой жизни. Труд стал главной потребностью и удовольствием – в полном соответствии с давним убеждением Морриса, что «искусство – выражение человеческой радости в труде» [84] .
