Иван Киреевский - Том 2. Литературно–критические статьи и художественные произведения
Как несколько слов представляют весь характер Веры, и начало ее любви, и ее будущую участь:
Природа Веру сотворилаС живою, нежною душой;Она ей чувствовать судилаС опасной в жизни полнотой.Недавно дева молодая,Красою свежею блистая,Вступила в вихорь городской.Она еще не рассудила.Не поняла души своей;Но темною мечтою в нейОна уже проговорила.Странна ей суетность была;Она плениться не моглаЕе несвязною судьбиной;Хотело б сердце у нееСебе избрать кумир единый,И тем осмыслить бытие.Тут романические встречиС героем повести моей…
Но судьба обманула сердце бедной Веры: жених ее погиб, все мечты счастья разрушены навсегда — и весь ужасный переворот в душе ее поэт рисует одною картиною, ощутительно ясною, глубоко обдуманною и вместе поразительно простою и обыкновенною:
В ту ж зиму с дядей-старикомПокинув город, возвратиласьОна лишь два года потом.Лицом своим не изменилась,Блистает тою же красой,Но строже смотрит за собой.В знакомство тесное не входитОна ни с кем. Всегда отводитЧуть-чуть короткий разговор.Подчинены ее движеньяХолодной мере. Верин взор,Не изменяя выраженья,Не выражает ничего.Блестящий юноша егоНе оживит, и нетерпеньяВ нем не заметит старый шут.Ее смешливые подругиВ нескромный смех не вовлекут,Разделены ее досугиМежду роялем и канвой,В раздумье праздном не видалиИ никогда не заставалиС романом Веры Волховской;Девицей самой совершеннойВ устах у всех она слывет.Что ж эту скромность ей дает?Увы! тоскою потаеннойЕще ль душа ее полна?Еще ли носит в ней онаО прошлом верное мечтаньеИ равнодушна ко всему,Что не относится к нему,Что не его воспоминанье?Или, созрев умом своим,Уже теперь постигла имОна безумство увлеченья?Уразумела, как смешноИ легкомысленно оно,Как правы принятые мненьяО романических мечтах?Или теперь в ее глазах,За общий очерк, в миг забвеньяПолусвершенный ею шаг,Стал детской шалостью одною,И с утонченностью такою,Осмотру светскому верна,Его сама перед собоюЖелает искупить она?Одно ль, другое ль в ней виноюСтрастей безвременной тиши:Утрачен Верой молодоюИль жизни цвет, иль цвет души.
Это описание Веры служит одним из лучших примеров того, как самые обыкновенные явления в жизни действительной получают характер глубоко поэтический под пером Баратынского. Я не говорю уже об изображении Сары, лучшего, может быть, создания в целой поэме.
Однако, несмотря на все достоинства «Наложницы», нельзя не признаться, что в этом роде поэм, как в картинах Миериса, есть что-то бесполезно стесняющее, что-то условно ненужное, что-то мелкое, не позволяющее художнику развить вполне поэтическую мысль свою. Уже самый объем поэмы противоречит возможности свободного излияния души, и для наружной стройности, для гармонии переходов, для соразмерности частей поэт часто должен жертвовать другими, более существенными качествами. Так, самая любовь к прекрасной стройности и соразмерности вредит поэзии, когда поэт действует в кругу, слишком ограниченном. Паганини, играя концерты на одной струне, имеет по крайней мере то самолюбивое утешение, что публика удивляется искусству, с которым он побеждает заданные себе трудности. Но многие ли способны оценить те трудности, с которыми должен бороться Баратынский?
Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что публика наша до тех пор не поймет всей глубокости и всей поэзии оригинального взгляда на жизнь, которым отличается муза Баратынского, покуда он не представит его в произведении, более соответственном господствующему направлению его воображения. Баратынский, больше чем кто-либо из наших поэтов, мог бы создать нам поэтическую комедию, состоящую не из холодных карикатур, не из печальных острот и каламбуров, но из верного и вместе поэтического представления жизни действительной, как она отражается в ясном зеркале поэтической души, как она представляется наблюдательности тонкой и проницательной перед судом вкуса разборчивого, нежного и счастливо образованного.
Русские альманахи на 1832 год
До сих пор вышло более десяти альманахов на 1832 год. Между ними «Альциона», изданная бароном Розеном, замечательна превосходными стихами Жуковского, стихами Пушкина, кн. Вяземского и прозою Марлинского и Сомова. Но без сравнения отличаются от всех других альманахов «Северные цветы», блестящие именами Дмитриева (И. И.), Жуковского, Пушкина, кн. Вяземского, Баратынского, Языкова и даже Батюшкова и покойного Дельвига. Вот уже год прошел с тех пор как Дельвига не стало, с тех пор как преждевременная смерть ненавистною рукою вырвала его из круга друзей и тихой поэтической деятельности.
Он был Поэт: беспечными глазами[15]Смотрел на мир — и миру был чужой,Он сладостно беседовал с друзьями,Он красоту боготворил душой;Он воспевал счастливыми стихамиХарит, вино, и дружбу, и покой.…………Любовь он пел, его напевы[16]Блистали стройностью живой,Как резвый стан и перси девы,Олимпа чашницы младой.Он пел вино: простой и ясныйСтихи восторг одушевлял;Они звенели сладкогласно,Как в шуме вольницы прекраснойФиал, целующий фиал.И девы русские пристрастноИх повторяют…Таков он был, хранимый Фебом,Душой и лирой древний грек.………………Его уж нет. Главой беспечнойОт шума жизни скоротечной,Из мира, где все прах и дым,В мир лучший, в лоно жизни вечнойОн перелег. Но лиры звонНам навсегда оставил он.
Дельвиг писал немного и печатал еще менее, но каждое произведение его дышит зрелостью поэтической мечты и доконченностью классической отделки. Его подражания древним более, чем все русские переводы и подражания, проникнуты духом древней простоты, греческою чувствительностью к пластической красоте и древнею, детскою любовью к чистым идеалам чувственного совершенства. Но та поэзия, которою исполнены русские песни Дельвига, ближе к русскому сердцу; в этих песнях отзывается гармоническим отголоском задумчивая грусть и поэтическая простота наших русских мелодий. Выписываем в доказательство одну из песен Дельвига, напечатанных в последних «Северных цветах», которая принадлежит к числу лучших его песен:
Как за реченькой слободушка стоит;По слободке той дороженька бежит;Путь-дорожка широка, да не длинна;Разбегается в две стороны она:Как налево — на кладбище к мертвецам;А направо — к закавказским молодцам.Грустно было провожать мне, молодой,Двух родимых и по той и по другой!Обручальника ко левой проводя,С плачем матерью-землей покрыла я;А налетный друг уехал по другой,На прощанье мне кивнувши головой.
Оценить беспристрастно и подробно стихотворения Дельвига — была бы немаловажная услуга русской литературе, и это одна из лучших задач, предстоящих нашим критикам.
Повесть Батюшкова, напечатанная в «Северных цветах», отличается его обыкновенною звучностью и чистотою языка. Стихи Дмитриева также напомнили нам живо его прежнюю поэзию; прочтя их, кто не повторит вместе с Жуковским:
Нет, не прошла, певец наш вечно юный,Твоя пора: твой гений бодр и свеж;Ты пробудил давно молчавши струны —И звуки нас пленили те ж.
Этот ответ Жуковского исполнен самых свежих красот, самого поэтического чувства и самого трогательного воспоминания.
К названному нами присовокупим еще «Сражение с Змеем», перевод Жуковского из Шиллера; «А. А. Дельвигу» Языкова; «Моцарт и Сальери» Пушкина; «До свидания» кн. Вяземского — и вот лучшие украшения «Северных цветов» нынешнего года, богатых еще многими прекрасными стихами и прозою. Вообще появление их можно поставить в число самых замечательных событий текущей литературы.
«Горе от ума» — на московском театре
В конце прошедшего года поставлена на Московский театр известная комедия покойного А. С. Грибоедова «Горе от ума», и несмотря на то что актеры играли дурно и ни один из них, не исключая даже г-на Щепкина, не понял своей роли; несмотря на то что комедия была уже давно знакома большей части зрителей, ибо нет уезда в европейской России, нет армейского полка, где бы ее не знали наизусть; несмотря на то что она не имеет собственно драматических и театральных достоинств и лучше в простом чтении, чем на сцене; несмотря на то, наконец, что московская публика видела в ней собственную свою карикатуру, — театр был почти полон в продолжение трех или четырех раз ее представления. Доказывает ли это беспристрастие московской публики? Или наша насмешливость сильнее нашего самолюбия? Или, может быть, мы смотрели на сцену с таким же добрым простодушием, с каким известная обезьяна, глядясь в зеркало, говорила медведю:
