Григорий Гуковский - Реализм Гоголя
Едва ли нужно напоминать подробно, как случилось потом и с «Мертвыми душами» – совсем так, как предсказал сам Гоголь. Аристократы и их холопы в литературе, в том числе и аристократы, числившиеся друзьями Гоголя и его собратьями по мистическим увлечениям, не приняли великой поэмы, казавшейся им грубой и плебейской; а подняли ее как свое знамя вовсе не аристократы, а демократы во главе с Белинским.
Оно и понятно. И вся антибарская тенденция поэмы была враждебна знати, и самый образ автора, от начала книги до конца ее иронически относящегося ко всему дворянскому, помещичьему, салонному, изысканному и принадлежащему к высшему обществу. В десятках мест поэмы автор предстает именно в таком виде. Он издевается над своими дворянскими героями, над дамами, над их речью, ложью, амурами и нарядами, так же, как над их мужьями. Вся стилистика таких, например, мест, как диалог дамы просто приятной и дамы, приятной во всех отношениях, – как и многих аналогичных, – воплощает не только безысходную пошлость самих изображаемых людей, типических явлений дворянской России, но и саркастическую иронию автора, негодование русского демократического писателя.
С этим же связаны и довольно многочисленные сатирические выпады против дворянской моды на романтизм, пародии на эту моду, автор «Мертвых душ», с его жаждой суровой и действенной правды, с его народным чувством здорового юмора, смеется над жеманной жантильностью салонного романтизма, прикрывающей пошлейшее нутро и неприглядную житейскую практику.
Отсюда и пародии в речах городских дам и прямые сатиры на светских писателей вроде Степанова или даже Марлинского и многих других, – например: «Гораздо легче изображать характеры большого размера: там просто бросай краски со всей руки на полотно, черные палящие глаза, нависшие брови, перерезанный морщиною лоб, перекинутый через плечо черный или алый, как огонь, плащ, – и портрет готов»; но этот «портрет» ничего не стоит, если дело идет о правде жизни, – а о ней-то хлопочет автор, он же и Гоголь. Или в главе восьмой: «В точности не могу передать слов губернаторши, но было сказано что-то, исполненное большой любезности, в том духе, в котором изъясняются дамы и кавалеры в повестях наших светских писателей, охотников описывать гостиные и похвалиться знанием высшего тона…», а далее идет пародия. Очевидно, автор «Мертвых душ» никак уж не светский писатель, и высший тон он не знает, да и знать не хочет.
Так перед нами из всего текста поэмы возникает живой человеческий образ автора, вполне личный и в то же время являющий обобщение значительной силы: это – русский литератор, человек простой и незнатный, любящий свою родину, ее язык, ее народ, презирающий властителей этой родины и поставивший себе целью проповедовать суровую правду о ней; это – писатель, знающий свое дело, знающий и то, что не любят правды «читатели высшего сословия», и потому обрекший себя на одиночество подвига и на путь странника в родной стране. Он мудр и печален, гневен и весел. Он изучил свою отчизну всю сверху донизу за свой уже немолодой век: потому что, в отличие от «биографического» Гоголя, он уже немолод и много пришлось ему уже испытать, – да и не могло быть иначе: чреват терниями путь правдолюбца в обществе Собакевичей.
Он говорит о себе: «Неприлично автору, будучи давно уже мужем, воспитанному суровой внутренней жизнью и свежительной трезвостью уединения, забываться подобно юноше. Всему свой черед, и место, и время!» Гоголю было двадцать семь лет, когда он начал писать «Мертвые души», и тридцать два года, когда он окончил поэму. И еще – знаменитый возглас: «О моя юность! О моя свежесть!»
Этот образ русского писателя, данного определенного человека, сам по себе представляет значительное художественное явление. Он противостоит в своей жизненной конкретности абстрактному «я» романтического поэта не менее, чем столь же абстрактной фикции классического пииты. Однако, если бы образ автора «Мертвых душ» был однозначен и исчерпывался только указанными чертами индивидуальной жизненной конкретности, если бы он оставался с начала до конца поэмы лишь портретом умного и народолюбивого интеллигента, он не смог бы стать тем колоссальным образом носителя высшей правды и отражением судьбы всей страны, каким он на самом деле стал.
Диалектика образа автора в «Мертвых душах» состоит и в том, что он одновременно и самоограничен как личность и несет в себе все богатство духовного содержания жизни русского народа; он и индивидуален и надындивидуален одновременно. А так как жизнь страны, родины и народа является объектом изображения в поэме, так как Русь – это и есть ее подлинный герой, то автор «Мертвых душ», – в качестве автора, конечно, выступающий как субъект изложения, как рассказчик о своем герое, – одновременно является и субъектом и объектом русской поэмы, и творцом рассказа о герое, и героем этого же рассказа.
Разумеется, тем самым эпос закономерно сплетается с лирикой в единстве восприятия и отражения жизни; это единство, редко осуществлявшееся книжной литературой XV–XIX веков, хорошо известно фольклору и даже типично для большого фольклорного эпоса – поэмы (или былины и т. п.). В новой литературе человечества Гоголь осуществил его впервые (надо ли напоминать еще раз, что «Мертвые души» – именно поэма). Гениальную попытку, – оборванную смертью, – создать на основе принципов «Мертвых душ» новый демократический эпос предпринял затем Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо».
Образ автора в поэме Гоголя не отделен от изображаемой им Руси и ее судьбы. Он действительно русский человек своего времени, – но, конечно, в пределах мировоззрения Гоголя 1830-х годов, в пределах его стихийного демократизма и ограниченного протеста. Он впаян, вплетен в то, что он сам изображает, – в судьбу народа, нации.
И его взгляд на Русь двоится. С одной стороны, она уныла и вызывает как зримый миру смех, так и незримые ему слезы поэта, она опошлена, и даже народ ее загнан в тупость бессмысленного и античеловеческого существования. С другой стороны, Русь в силах своего народа, в возможностях, в нем заложенных, могуча и вызывает восторг поэта. В соответствии с этими двумя сторонами Руси (ведь это предвещание некрасовского «Ты и могучая, ты и бессильная, ты и убогая, ты и обильная матушка Русь») автор «Мертвых душ», сплетая свой образ с образом отраженной им действительности, включает в себя черты и той и другой стороны родины.
Он не может уйти от преходящей пошлости, исказившей черты родины, он несет ответственность за то, что зло торжествует пока; он винит себя за это, – и он признает себя, автора, частью и этого, дурного, лица Руси. Но он видит и скрытое этим дурным лицом подлинное величие родины, и себя, поэта, он признает частью и этого величественного облика ее. В этой двусторонности было и мужество правды, но было и начало бессилия, смирения перед злом.
Автор «Что делать?» не осудит Марью Алексеевну Розальскую, но ни грана самого себя, как человека и творца, он не сблизит с нею, – так как он весь, без остатка, с новыми людьми, с той Россией, которою он по праву гордится. Автор же «Мертвых душ» во множестве мест начинает говорить как бы голосом пошлости российской, сам становясь посреди Собакевичей и превращаясь как бы в их собрата. В этих случаях он как бы прячется за своими пошлыми героями, и его голос звучит как их голос.
Разумеется, читатель всегда слышит в этих местах и иронию и понимает оценки автора с обратным знаком. Но что это значит? Это значит лишь то, что читатель видит разницу между Гоголем и образом автора и что Гоголь позаботился о том, чтобы читатель видел эту разницу.
Конечно же, ровно в той мере, в которой «автор»-рассказчик сближается с пошлыми героями, которых Гоголь презирает и разоблачает, – Гоголь отделяется от рассказчика; и тогда то, что рассказчик хвалит, Гоголь тем самым осуждает, и наоборот.
Достаточно привести один-два примера из множества, чтобы прояснить этот вопрос до конца. Вот, например, в конце первой главы говорится об умении Чичикова приятно вести себя в обществе и поддержать любой разговор и т. д. «Но замечательно, что он все это умел облекать какою-то степенностью, умел хорошо держать себя. Говорил ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует. Словом, куда ни повороти, был очень порядочный человек»; нетрудно заметить, что такое понимание порядочности, достоинства человека не принадлежит Гоголю, что он, наоборот, зло смеется над ним.
Но это понимание свойственно именно пошлым героям «Мертвых душ», что и обнаруживается тут же, так как оно служит как бы эталоном, образцом суждения чиновников города NN, и даже выражено оно совсем сходно с их суждениями; а их суждения, в свою очередь, комически-стандартны, как штампованно-стандартна убогая умственная жизнь этих пародий на людей. Вслед за приведенными словами в поэме сказано: «Все чиновники были довольны приездом нового лица. Губернатор об нем изъяснился, что он благонамеренный человек; прокурор, что он дельный человек; жандармский полковник говорил, что он ученый человек; председатель палаты, что он знающий и почтенный человек; полицеймейстер, что он почтенный и любезный человек…»
