Анатолий Баландин - Каменный пояс, 1983
Поколение родившихся в середине 20-х и 30-х годов нашего столетия доучивалось после работы. Посмотрела бы нынешняя молодежь, в каких трущобах начинал учебу Ваня Панфиловский, какие «вузы» проходил он и другие дети Украины, рожденные в 30-х годах военного столетия. Лучше не видеть и не вспоминать. Но и забывать нельзя, что оставалось нам после фашистов. Теперь Нижние Серогозы Херсонской области — поселок городского типа и красив, как лебедь белый на зеленой волне, а тогда… Тогда, в сорок седьмом году, умер у Вани отец, колхозник Никита Панфиловский. И для него так сразу не окончилась война. И не до пионерских лагерей было Ване Панфиловскому — летние каникулы проводил он на колхозных полях, пока не перебрался в Челябинск, где работала крановщицей на металлургическом заводе и жила замужем за Иваном Погорельцем старшая сестра Любаша.
Так свела и породнила жизнь двух Иванов с двух концов земли и сделала похожими их судьбы. Не потому ли все это случилось, что были так похожи их натуры, что одинаковое передано было им наследство — любовь к труду? Наверно, потому. Великий двигатель — любовь к труду. Он вечен. Любовь к труду поставила к мартеновской печи подручным сталевара семнадцатилетнего выпускника ремесленного училища Ивана Панфиловского и через год доверила быть сталеваром. Разные существуют определения одного и того же понятия. О времени, например, говорят: много воды утекло с тех пор. Расстояния до звезд астрономы исчисляют миллионами световых лет. Металлурги свое время и расстояние до золотых звезд и орденов измеряют тоннами продукции. Коммунисту Ивану Никитовичу Панфиловскому как лучшему сталевару Урала было поручено провести юбилейную плавку стомиллионной тонны стали. И награжден он Золотой Звездой Героя Социалистического Труда.
Время шло. И грустновато стало Погорельцу в пятидесятый день рожденья: давно ли, кажется, пришел он в цех в солдатской форме — и вот уже на пенсию уходить. И чтоб не рвать себя из цеха с болью, с кровью, с корнем, не рвать из самого что ни на есть святого в жизни, решил Иван Ефимович уйти со стана постепенно, переведясь сперва в бригаду слесарей. Всегда с утра. Два выходных: суббота, воскресенье.
Но все длиннее и длиннее кажется неделя. Казалось, смотрят все на Погорельца с улыбкой: вакансию нашел. Казалось, бригадир стеснялся лишний раз просить пенсионера где гайку подтянуть, где болт ослабить. Ну, работа! И не работой уж — дежурством называл, работой назвать совесть не давала. А больше удручало то, что редко видится с друзьями, со сменой бывшей своей: когда-то совпадет так, что и они с утра. С утра он «всю дорогу». Два выходных: суббота, воскресенье. И ныло сердце, и чаще стал он заглядывать в кабину, где главный пост, где главный пульт и, если хотите, главный пульс. Но пульс уж этот чувствовал не он, Погорелец, — вчерашний ученик его. Такой же русый, рослый и молодой, как он в свое былое время. Дорогу молодым! Сидел за пультом новый оператор, как император стальной державы. И заходилось сердце завистью, отцовской завистью с грустинкой пополам. Но… молодым дорогу. Все так, все верно, все как есть и должно быть в природе.
Бытует фраза: время — лучший лекарь. Забудешь, свыкнешься. Как бы не так. Не для Ивана Погорельца это средство. Наоборот, чем дальше время шло, тем пуще тосковал он по своей бригаде, по своему привычному труду. И даже казусы случались вроде этого.
Поужинают, книги почитают, хорошее кино посмотрят всей семьей — и скоро собираться на работу: с ноля их смена после выходного. Пока Любовь Никитична управится по кухне, пока еду упакует в авоську, Иван Ефимович с ключами от квартиры уже на выходе и ждет свою Любовь: они сколько лет прожили в супружестве, столько и не хаживали на работу врозь.
— Ваня! А ты куда? Ты ж у меня теперь с утра всегда. Забыл? Да, отработали мы вместе на три смены, — и покачает головой Любовь Никитична.
И сдал Иван Ефимович обратно инструменты, все эти разные ключи, зубила, молотки, отвертки, плоскогубцы, — о, господи, да сколько ж здесь добра в кирзовой сумке слесаря, — и чуть ли что не самолично вычеркнул их из перечня, висящего на нем. И снова встал у пульта управления прокатным станом. И все вернулось на свою орбиту.
Сколько ж схожих судеб в самом главном — в труде! И в отношении к труду. И. Н. Панфиловский тоже четверть века «догревался» у мартеновской печи, но и во сне не помышлял уйти из цеха. Известный человек Иван Никитович: Герой Труда, участник многих юбилейных плавок и производство сталей знает назубок, депутатом Верховного Совета РСФСР избирался дважды кряду, член бюро ГК КПСС, член президиума областного Комитета защиты мира, депутат областного Совета народных депутатов, член президиума областного общества «Знание».
В райкоме партии бывал И. Н. Панфиловский часто, и каждый раз он шел туда спокойно за очередным партийным поручением, а за каким — там скажут.
— Иван Никитович, — со вздохом начал секретарь райкома, — вы сталевар. И, подумав, можете отказаться, ваше право. Мы тоже долго думали, и все-таки решили просить вас мастером в ГПТУ.
И екнуло сердце сталевара, и отвернулся секретарь райкома, чтобы не видеть глаз, по-детски изумленных.
— А как я брошу печь? Это все равно, что бросить мать под старость.
— Вы будете ее навещать. И не один, а с молодежью. С вашими учениками, с наследниками вашего труда. Поймите важность этого дела.
Он понимал. В райкомах пустяков не предлагают. Он понимал, что раскрутило Землю с ее прогрессом не на шутку и не за горами то время, когда среднетехническое образование станет обязательным для работающих на металлургических заводах. И еще понимал И. Н. Панфиловский: велика ответственность сталевара за марку стали, но несоизмерима она с ответственностью мастера производственного обучения за марку будущего рабочего человека. Потом он убедится в этом и полушутя, полусерьезно скажет:
— В мартене я потел и только, в училище еще и седею.
А в райкоме ответил:
— Я согласен.
Замкнулся круг, хотя по кругу не хаживал товарищ Панфиловский, а по прямой и только по прямой. Он вышел из училища, в училище вернулся, чтобы помочь началу жизни двадцати своих учеников. Он знал, на что идет: он сам в училище учился и помнит, какой там был народ. Бурливый, разный, неуемный. Девушка не ходила целый месяц на занятия. В чем дело? А ни в чем. Не нравится ей, видите ли, форма: не к лицу. И что уж за лицо там? Директору училища — к лицу. Преподавателям — к лицу. К лицу И. Н. Панфиловскому и форма, и Золотая Звездочка Героя на синем кителе, как яркая звезда на чистом небе. И форма с летной формой схожая, и те же крылышки в эмблеме, и базовым училищем зовется, как базовый аэродром, с которого взлетают к рабочей славе молодые. И потому все носят форму и гордятся. Не носит, правда, И. Е. Погорелец и тяготится тем, что он один в «гражданском» ходит, и, виновато улыбаясь, объясняет, когда кто спросит: почему?
— А моего размера нет. Шьют самый большой пятьдесят второй, я пятьдесят шестой ношу.
Трудно сказать, шел ли Металлургический райком партии на эксперимент, переводя И. Н. Панфиловского из сталеваров в мастера производственного обучения, но если даже и так, то эксперимент оказался удачным: подручные сталеваров — лучшая группа училища по всем статьям и статям. Группа, в которой одни парни, и самые рослые, а рослый мнит себя уж взрослым. Но чтобы кто-то не явился на занятия или хотя бы кто-то опоздал… А «двойку» получить — совсем позор. Живой авторитет, который видишь, которым дышишь и который ощущаешь, — рядом. И светились глаза практикантов великой завистью и уважением, когда их вел по цеху Панфиловский, — сам Панфиловский! — которому навстречу шагнуть была готова мартеновская печь-старушка, не то что сталевары. И потому райком решил, что И. Е. Погорелец тоже нужней в училище. Почетен долг работать для России, учить работе — тот же долг. Земля есть мать богатства, труд — отец его.
Сознание вообще — начало человека, сознание коммуниста — центр жизни, как центр Земли, к которому стремится все, подвластное законам тяготения. И вновь оно поставило рядом двух Иванов, двух Героев, равных по труду, по духу, по идеям, и родственников близких, настолько близких по всему, что даже сыновей назвали оба Александрами.
Но Александра Погорельца больше нет. Нет, войны сразу не кончаются.
А как все было хорошо в их мирной жизни. И золотые дети были у супругов Погорельцев: сын и дочь. Такое сочетание одно из редких, из желанных, и потому зовут его в народе золотым. Да, золотые были дети. Вырастили их, воспитали. Отслужил Саша Погорелец и стал рабочим. Потянуло парня в Запорожье, в места, где жил прадедушка Иосиф. Родители отнекивать не стали: поезжай.
Днепр. Жара. Пошли компанией купаться. Ну, что такое Днепр, — Гоголь описал. А реку переплыл туда-обратно Саша, как заправский флотский, и не наплавался еще. Друзья и накупались, и оделись.
