Анатолий Луначарский - Том 2. Советская литература
Даже буржуазный политический роман, какая-нибудь жалкая литстряпня писателя вроде Пьера Бенуа, который переносит нас, допустим, в Сирию2, оплетенную липкой паутиной капиталистической интриги, — даже такой роман дает нам почувствовать всю сложность ситуации, всю неизмеримую бездну человеческой подлости, которая проявляется туземными иностранными политиканами правящих классов. У господина Бенуа отсутствует, конечно, художественное отображение страданий и силы растущего гнева «черни», Бенуа обходит молчанием процесс роста организационных навыков борющихся угнетенных масс. Именно эти моменты должны занимать одно из первых мест в советском авантюрно-политическом романе.
Писательская работа в этой области требует очень хорошей марксистской выучки. Писатель должен проштудировать все материалы, которые дает по этому поводу Коминтерн, прибавить к этому изрядное количество и наших и буржуазных книг и суметь по-марксистски в них разобраться. Он должен вместе с тем прекрасно знать географию, флору, фауну, быт, экономику, политический строй данной страны, ее этнографические типы и манеру выражать свои мысли. Все это необходимо не только для придания естественного «колорита местности» рассказу, но и для того, чтобы насытить читателя подлинным научным знанием, чтобы дать любознательному пожилому человеку или развертывающемуся юноше возможно яркое представление о той стране, по которой его ведет автор.
Вот куда должны быть устремлены силы писательского актива «Следопыта» по линии постройки авантюрно-политического романа. Задача стопроцентно благодарная: она может открыть удавшемуся роману широчайший доступ в слои пролетарской и крестьянской молодежи всего мира.
Жанр научно-фантастический развернут был буржуазией, как отражение ее инженерной сущности; корни его питаются стремлением воспитывать любовь к науке, технике и изобретательности у молодежи. Нечего и говорить, что этот жанр тематически для нас совершенно неиссякаем. Более того: хороший советский научно-фантастический роман есть в самом лучшем смысле слова роман утопический. В самом лучшем смысле слова — ибо утопия в смысле какого-то пассивного мечтания о том, чего никогда не будет или что будет через тысячу лет, для нас, практических строителей социализма, не представляет ничего заманчивого. Зато нам нужен, так сказать, плановый роман. Нам до зарезу нужно изображение того, как будет через десять лет жить человек в тех самых социалистических городах, которые мы строим. Мы начинаем мучительно работать над вопросами того быта, который будет вытекать из технических наших завоеваний, который без технической базы не может быть осуществлен.
Писатель-беллетрист найдет здесь обширное поле для развертывания своей творческой фантазии. Может быть, взлетая на крыльях художественного воображения, он наделает ошибок.
Не беда! Подчас даже неверное действует так возбуждающе, создает вокруг нас ту атмосферу реальной мечты, о которой с таким уважением и симпатией говорил наш великий учитель3.
Мы начинаем планирование новых индустриальных и аграрных городов. Мы начинаем пересоздание всего нашего быта. Мы хотим, чтобы те армии, которые отрядит на все это наша партия, наша страна, были бы особым отрядом легкой кавалерии или авиаторами марксистской мечты, которые, легко поднимаясь над действительностью, постарались бы заглянуть в будущее, каким бы туманом оно ни было закрыто.
Советская утопия, советский научно-фантастический роман должен сделать упор на технику. Рационализация нашей техники, новые могучие изобретения, на пороге которых стоит наука, вопросы социалистической конкуренции, состязаний, своеобразных подвигов в области индустрии и агрокультуры, вторжение машины в самые дебри СССР и перевороты, которые оно там производит, — все это мы уже видим, но многое еще — дело завтрашнего и послезавтрашнего дня. А этот завтрашний и послезавтрашний день нам хотелось бы видеть уже сегодня. Мы жаждем заглянуть за грани текущего момента.
Оба эти пути — роман авантюрный и роман научно-фантастический — представляют широчайшие и плодотворнейшие возможности и для писательского актива «Следопыта», и для подрастающего писательского пролетарского молодняка.
Актуальнейшие темы художественной литературы*
Очень трудно отдельной личности наметить актуальнейшие темы такой громадной общественной силы, как наша литература (то есть, другими словами, работы всей совокупности наших писателей), — темы, в которых отразилась бы современность и разрабатывая которые литература оказалась бы прямой участницей в нашем строительстве. В сущности говоря, сама эта литература, то есть сами писатели, присматриваясь к действительности и будучи, как художники, прежде всего людьми чуткими и отзывчивыми, должны были бы наметить и коллективно и сепаратно такие актуальнейшие темы. А делом литературных критиков и литературоведов было бы, идя за ними, констатировать, куда же направлено общественное писательское внимание, и давать этому направлению известную оценку.
Да, в сущности говоря, оно отчасти так и есть, и было бы очень интересно сейчас сделать исследовательскую работу на ту же тему, которая поставлена как заглавие этой статьи, то есть выявить на имеющихся у нас образцах литературы, каковы, по мнению наших литературоведов, эти актуальнейшие темы.
Однако у каждого советского гражданина, стоящего сколько-нибудь близко к нашей литературе и ее судьбам, есть, конечно, свои соображения о том, как должна она функционировать и на что направлять свою работу. Есть такие соображения и у меня, и здесь я постараюсь их высказать в самой общей и краткой форме.
Прежде всего для меня ясно, что литература наша должна — наряду с другими задачами — исполнять роль великого и яркого информатора страны обо всем, что в этой стране и с этой страной делается.
В сущности говоря, мы очень плохо знаем нашу страну. Это всякому известно. Притом же она не только не находится в статическом состоянии (в таком состоянии ни одна страна никогда не находится), но переживает бурный период катаклизмов, превращений и мутаций. Повсюду бесконечное разнообразие нашей хозяйственной и бытовой жизни дает сдвиги — то угрожающие, болезненные трещины, то достижения, являющиеся результатом непрерывного труда, но извне представляющиеся как бы прыжками, то конфликты, в которых много и героического, и ужасного, и отвратительного.
В последнее время естественно выдвинулась потребность в художественном очерке как в чрезвычайно важной литературной функции. Почему именно в художественном очерке? Всякий понимает, что немыслимо освоить все это бурное и многообразное содержание, превратить его в живую часть сознания, действующего на чувство и на волю (выражаясь языком старой психологии), путем одних только простых статистических справок, технических описаний, хотя бы даже с прибавкой публицистического освещения, избегая, во имя чистоты границы публицистики и беллетристики, живого образа, показывающего конкретным действием или ярким выражением реакцию и суждение самого наблюдателя.
Именно живая переработка опыта, который получил от того или другого объекта очеркист, изложение материала в горячем, полном конкретной жизненности, виде и известная полнота отзывчивости на изображенное делают очерк в своем роде незаменимым фактором знания нашего о нас самих. Ибо «мы» это ведь теперь — необъятное. «Мы» — это вся страна, которая хочет перекликнуться и почувствовать, как бьются живые сердца на всем гигантском протяжении перерождающегося Союза.
Но именно эти черты, делающие очерк жанром большой ценности, указывают на то, что ограничиться очерком нельзя. Очерк всегда ведь стремится к тому, чтобы давать художественную иллюстрацию, яркие куски, выпуклые образы, захватывающее действие. Чем очерк драматичнее, чем очерк живописнее — тем сильнее его действие. Но это невольно переводит очерк в рассказ, повесть и даже в роман, в зависимости от объема того объекта, который был выбран художником-наблюдателем.
Но никоим образом нельзя повторять совершенно бессмысленные или, вернее, порожденные художественной бесплодностью россказни о том, что не следует включать выдумку в очерк, что ему надо быть исключительно и строго фактическим, как будто бы реалистическая художественная «выдумка» не может быть реальней самой реальности, как будто мы давным-давно не знаем, что художник-реалист потому-то и называется и художником и реалистом, что он умеет придать действительности ту глубину значительности, синтетичности, типичности, которой обыкновенный наблюдатель не заметит в жизненном факте.
Разумеется, если художник будет «врать», если он будет искажать действительность, то это будет очень плохо. Это будет одинаково плохо, имеем ли мы перед собою очерк или социально-бытовой роман. Но если художник захочет уподобиться механической фотографии, не будет ничего выбирать, ничего комбинировать, никак не будет высказывать свое суждение ни через самую конструкцию передаваемого им материала, ни через свой художественный комментарий, то тогда мы будем иметь дело просто с очень плохим корреспондентом.
