Соломон Барт - Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма Собрание сочинений
160. «Над глиняным остуженным кувшином…»
Над глиняным остуженным кувшиномПовисла капель медленная гроздь.Уже намечен строгий ход картины,Запечатлен тишайший жизни дождь.
И сеет он — так… между глаз закрытых,И истекает пальцами рука,Касаясь век, глубоким сном повитых…Чтоб веки те поднять — пройдут века.
Но ждет себя медлительный художник.Упорна мгла прохлады огневой.И вьется где-то желобком тревожнымПеред бытийственной своей грозой.
161. «Мы медленно уходим в расставанье…»
Мы медленно уходим в расставанье,В разлуку темную с самим собой,Не чуя вечности своей земной,Не слыша мудрости очарованья.
Но рядом есть святители и БогаВ церковных нишах полнодумный мрак.Есть перекрестков дальние дорогиИ в поле звучный, золотистый злак.
И сколько птиц и девушек покорных,И ночь, идущая на смену дням.И в сонме крыл огромный, вещий, черныйВеликой смерти всеединый храм.
162. «Не одиночество наедине…»
Не одиночество наедине,Не темный миф, а дух СанкараВо мгле упанишад живет во мне —В расщелинах тоски и жара.
Я не хочу того, чего хочу.Я не хочу и постигаю,Прижав уста к горячему лучу,Холодную, немую Майю.
Твоя рука во мгле упанишад…Твой девичий, высокий голос…И густолиственный зеленый ряд…И в поле захмелевший колос…
163. «В такую ночь с седым рассветом…»
В такую ночь с седым рассветомОна впервые в дом к тебе пришла —Твое безликое в тебе отметить:Так много скуки и так много зла.
Являлась вновь сквозь жизни скрежет,Порою днем во время торжества.И вот в последний раз всё те жеЕе приход и вещие слова.
Все пелены — твое безумье —Ты их копил, лелеял, умножал —Все сорваны, и ты — чужим зачумлен —Ты говоришь: «чей это час настал?»
Что расцвело так просто и беззлобноПод этим взглядом мудрым и простым?Оно в тебе и — Ей одной подобно —С тобой отходит к берегам иным.
164. «Шла — тихая — во тьме… Остановись!..»
Шла — тихая — во тьме… Остановись!И замерла над пропастью она.В своем убранстве отходила высьИ, как всегда, земля была пьянаЖестокостью и жадностью и тьмой.Откуда зов? Никто не звал. НиктоНе услыхал, как детскою стопойОна ушла в земную грязь, в ничто.
165. «Смеешься, попирая землю…»
Смеешься, попирая землю.Нога твоя крепка, юна.Иду с тобой. Молчу и внемлю,Какая будет тишина.
Как солнце золотом и тушьюНадгробья оросит плиту.Как мы сквозь ужас и удушьеВернемся в тлен и пустоту.
166. «Подъемлет глыбу торса, камень век…»
Подъемлет глыбу торса, камень век.В устах песок и глина. Темень чреваТак покидает первый человек —Он, предвосхитивший посевы.
Сжав кулаки, встает. Туман. Пустошь.Лишь облако в бегу. И серп луны кровавый.И слышит первую по телу дрожь.И лижет губы языком шершавым.
167. «Письмо ее… Какая в нем тревога!..»
Письмо ее… Какая в нем тревога!В дыханьи частом строки до конца.И точно крылья, крылья у порога —Загар колосьев и загар лица.
Как пальцы в дым… как спутанные травы,Огромных слов порыв и немота.И чем же боль, чем скорбь свою прославить?Глаза ликуют и молчат уста.
Ее проводят ночи и созвездья…Откройте окна! Всполошите дом!В забвеньи, Господи, Твое возмездье —В тишайшем, в рокотном, в ночном.
168. «Он знал, как все, что помощи не будет…»
Он знал, как все, что помощи не будет,Зажав в руке просительную дрожь.Прошла сестра, твердя свое о чуде —Предвечную, сегодняшнюю ложь.
Был день осенний тих и душен.Дрожал закат за оловом ветвей.Прошла сестра… И тот, кто всё потушит,Склонялся тише, ласковей, свежей.
И было свежести от сердца до ладониИ алый мимо глаз и на устах поток.Прошла сестра и, не расслышав стона,Швырнула в солнце ледяной платок.
169. «Склонялся в прах к ее ногам…»
Склонялся в прах к ее ногамИ припадал к стопам жестоким.Был непомерен по ночамИх мир болезненно глубокий.
И был такой уж уговор:Ей не шептать, не шевелиться,И только постигать покорТого, кто так умел молиться.
170. «Вечность это первый день…»
Вечность это первый день.День второй — мгновенье.Время, память, светотень, — смерть — тленье.
На столе моем часыКутают и душат.На столе моем часыМирозданье рушат.
Над провалом из клубкаВислоухий лоб щенка…Кто-то: осади назад!Кто-то: становися в рядВсе… щенята…
171. «Швырком руки за синий перелесок…»
Швырком руки за синий перелесокВсе эти дневники — швырком руки.В туманном мире люстры и подвесокНам не бежать с тобою взапуски.
Так вышивает время… Из каретыВыходит Пушкин, из другой — Дантес.Так женщины влюблялись в эполетыИ перелесок превращался в лес
Ползучих тайн, на тайны не похожих.Мы снова там… Поляна. Деревцо.Как каждый пень, былинка нас тревожат!И мы глядим в заветное лицо.
172. «Я не слыхал, а надо было слушать…»
Я не слыхал, а надо было слушать,Не красить сном, не смертью украшать —Всю эту голь, распивочные души,Театров и кафэ тупую знать.
Я не видал. Мой взор жил в отвлеченьиВещей в себе, которых не видал…Я звуковые постигал виденья:В аккорде новом — истины причал.
Держась за гриву сна и песнопенья,Я на пегасе докачался в ночь.Я в звуках потерял свои раденья:Я предал вас, сестра моя и дочь.
173. «Оскал. Скуластая громада гор…»
Оскал. Скуластая громада гор. Ток раскаленной желчи.Мой тихий свет — свеча — дитя — звезда — мой темный ужас волчий.Кто указал — в долину — плод в долине — плоть — плотиною сковалОскал? Над книгой возвещенной, над книгой — вселенной кто восстал?
Никто. Таинственный Никто. Он повелел: в предел — в зерно — в расцвет.Он повелел: в зерно — в расцвет — и вновь: в ничто — в забвенье — в тленье — в нет.И кто же, кто иначе? Зрячий кто? Кто проходящий мимо?К одной идут мете и любящий и самый нелюдимый.
174. «Всё это надо сжечь и жить в ином столетьи…»
Всё это надо сжечь и жить в ином столетьи…— Напрасно! Карта ваша бита… БанкометЗа катафалком шел. С цилиндром на отлетеРаскланялся со мной. И это был ответ
На все мои, на все твои раденья(Нам не забыть того, что снилось в глубине),На дюны золотистого печеньяИ на колосья черные в огне.
175. «Они — опять…»
Они — опять.И как похожина каждого из нас…Ты помнишь:похороны шли —в пролетах каменныйогромный дым зари…Ты помнишь:на карнизах птицы —комья птиц бескрылых.Опять они…Всё цепенеет:лишь сдвиг колесеще один — последний…Сейчас иль никогда?Не шевельнутся.Не шелохнутся.И как похожина каждого из нас:они —мы — чуждые,мы — страшные себе.
176. «В тенях и в шепотах квартира…»
