Молодой Ленинград 1981 - Владимир Александрович Приходько
— …Однако предел увеличения напряжения существует. Во всяком случае, на сегодняшний день. Вот взгляните.
Тиходеев снял очки и подошел к окну. На фоне вечереющего неба вырисовывалась ажурная металлическая конструкция, похожая на рюмку. Длинная, высотою, наверное, с небоскреб «ножка», на которой укреплен гигантский полуовал.
— Это опора линии 1150 киловольт. На ней пару лет назад мы проводили испытания совместно с американскими учеными. Такой же макет есть у них в Питсфилде. Впечатляюще, правда? Можете себе представить габариты линий более высоких классов напряжений? И все же я думаю, нам удастся найти технические средства для создания линий даже 1500 киловольт, а вот дальше… дальше «ходят львы», как весьма образно выразился по этому поводу один итальянский ученый. Он разделил шкалу напряжений в точке 1500 киловольт на две области: левую — для реальных, а правую — для пока недоступных напряжений, и написал на поле правой области по-латыни: «Здесь ходят львы», тем самым подчеркнув, что правая область еще весьма мало изучена и является пустыней, которая либо останется мертвой, либо будет плодоносить, если появятся новые идеи.
— А нужно ли вообще увеличивать напряжение до таких астрономических величин?
— Ну, конечно, нужно, это же очевидно. — Тиходеев вздохнул: все-таки трудно разговаривать с людьми, которых подозреваешь в незнании закона Ома. — Особенно для передачи больших мощностей на большие расстояния. И потери, и затраты на алюминий для проводов в линиях низкого напряжения всегда больше, а кпд меньше.
И Николай Николаевич снова принялся писать формулы, втолковывая журналисту принципы электроэнергетики.
«Популяризатор из него скверный», — сделал еще одну запись в блокноте ошалевший от формул журналист.
— Ну, а кроме техники, Николай Николаевич, есть у вас какие-нибудь увлечения? — спросил он, осторожно запуская щупальцы в личную жизнь.
— Знаете, на остальное времени почти не остается, — сухо сказал Тиходеев, — работа поглощает все.
Вопросы личного характера Николая Николаевича и раздражали, и смущали. Он не понимал — что нужно на них отвечать? Что он любит книги, органную музыку и футбол? Что у него жена, сын-студент и старенькая мама, к которым он очень привязан? Но ведь нелепо, неудобно о таком говорить! Да и зачем? Он подозревал, что от него хотят фальшивого намека на «гармонию» (ученый — книголюб, меломан, театрал, и т. п.), и это было неприятно.
«„Технарь-сухарь“, — досадливо срифмовал журналист, выходя из института, и рифма показалась ему удачной. — Вот ведь как умудрялся любой вопрос, относящийся к нему лично, свернуть в русло энергетических проблем. Неужели техника — единственная точка соприкосновения его с миром? Неужели же увлеченность и талант покупаются такой дорогой ценой? Впрочем, чужая душа — потемки. Вот где следовало бы повесить табличку „Здесь ходят львы!“».
И, зябко поеживаясь от осеннего ветра, журналист отправился в редакцию писать статью о Тиходееве.
ДОРОГА, УСЫПАННАЯ ЛЕПЕСТКАМИ ЯБЛОНИ
Когда ученик первого класса Николай Тиходеев авторитетно заявил родителям, что станет непременно доктором наук, в доме добродушно посмеивались. Екатерина Петровна, немного обеспокоенная ранним честолюбием сына, приговаривала: «Как знать, что будет, что ты можешь, на что способен. Нельзя загадывать на будущее. Да и жизнь складывается по-всякому». Но устами младенца, должно быть, говорила истина. Прогнозы малолетнего сына оправдались: в 37 лет он стал доктором, а в 50 — членом-корреспондентом Академии наук СССР.
Великий дар — уверенность в своих силах, а для людей талантливых просто необходимый. Потенциальных талантов — много, состоявшихся — единицы. Тиходееву в этом смысле повезло, хотя трудно назвать везением то, что досталось адским; трудом, отказом себе в желаниях, настроениях, удовольствиях. Манна с небес на него не сыпалась, на удачу и приливы вдохновения он не уповал, и все, что делал, — делал, скорее, вопреки действительности, чем благодаря ей.
Когда в 44-ом году, после эвакуации, проведенной в небольшом сибирском городке, семья Тиходеевых перебралась в Полтаву, шансов на то, что сын закончит даже среднюю школу, было мало. (Много лет спустя, став уже известным ученым, Николай Николаевич приедет в родные места, чтоб взглянуть на тот дом в Бугульме, где по ночам он мечтал о кусочке теплого хлеба и вареной картофелине.)
В Полтаве его устроили работать на завод, помощником электромонтера. Школу пришлось оставить. Вероятно, именно тогда, пусть в грубом приближении, работа, связанная с передачей электроэнергии, перестала быть абстракцией, обозначилась как дело вполне конкретное. Ночами он занимался, штудировал школьные учебники, иногда так и засыпая над ними до утра. Мать поражалась его фантастическому упорству и работоспособности. Это было странно даже для их семьи, где все привыкли трудиться. Никто не думал в то время о блестящем будущем сына, никто не заставлял его учиться. Все силы были направлены на то, чтоб прокормиться и выжить, как-нибудь выжить.
Война кончилась, когда цвели яблони. Белые душистые лепестки кружились по городу и залетали в распахнувшиеся окна. Люди смеялись и смотрели в чистое майское небо. Тем летом он сдал экстерном экзамены на аттестат зрелости. Впереди была жизнь, свободная от страха и голода, — долгий и сладостный путь, усыпанный лепестками яблони. Он собирался ехать в Ленинград, поступать в Политехнический институт.
У Николая Николаевича иногда спрашивают, почему он выбрал именно электроэнергетику, а не машиностроение, к примеру, или прикладную химию. Он полушутливо ссылается на генетическую предрасположенность. Нет, родители его никакого отношения к электроэнергетике не имели. Отец по образованию юрист, мать работала экономистом. Зато оба брата отца закончили Политехнический институт, занимались наукой. К тому же тогда, сразу после войны, электроэнергетика была проблемой насущной.
Против поездки сына в Ленинград родители выдвинули вполне резонные возражения: поступить в то время в институт было трудно и даже в случае удачи поддержать его материально у них особой возможности не было. Но, обычно послушный и мягкий, он отстаивал свои позиции с упорством одержимого. Готов был работать дворником, мыть полы, но только заниматься тем, что казалось теперь смыслом жизни и целью. Никакая сила не могла его заставить отречься от планов на будущее. Если надо отказаться от удовольствий, он от них откажется ради того, единственного… Природа человеческая охотно ставит подножки на пути к цели. Вся жизнь — соблазн до той поры, пока время не отщипнет год за годом лучшую ее часть. И тогда немощная старость высохшей рукой капнет на кусочек сахара валидол, обернется на прорву бессмысленных лет, проведенных в праздности, в мелочных заботах, в изнурительной борьбе за благополучие и придет к выводу, что жизнь — это кладбище неиспользованных возможностей. Нет, только не так!
Он поступил в институт. И закончил его с отличием. Потом была аспирантура, кандидатская диссертация
