Людмила Бабич - Тайна о Великом Мастере

Тайна о Великом Мастере

Л. Бабич

С некоторых пор людей, пишущих о стихах, я для себя делю на две естественные категории: к первой отношу самих поэтов, а ко второй — остальных, далеких от рифмоплетства, но интересующихся им. Эти две категории для меня являются определяющими, когда возникает потребность присмотреться к новой фигуре на поэтическом небосклоне и составить о ней мнение не только по собственным впечатлениям, но более объективное — с учетом разных точек зрения. С недавних пор стала замечаться одна опасная тенденция: нам начали втолковывать преувеличенное отношение к своему мнению и так навязчиво талдычить о его большом значении, с таким рвением осуждать «стереотипы» и рвать понимание типичности, что многие просто разучились обобщать. Или не задавались этой целью, боясь, чтобы на них не навесили новые ярлыки. Невольно они отходили от истины все дальше и дальше, больше не отражали ее, а значит, теряли на нее право, становясь по сути бесполезным мыслительным шлаком, полагающим, что он и есть сталь. На этом пути завышенная оценка частного просто-непросто приводит к потере общего — общечеловеческого — и незаметно, под льстивыми подливками заменяет нравственность пустышками. В этот круг попала и я. И обнаружила это только теперь, когда мешавшая сосредотачиваться суета осталась от меня за четырьмя стенами.

О, очень о многом думается человеку в одиночестве! И сам процесс, вследствие которого начинаешь воспринимать мир не глазами-ушами или обонянием, а всеми имеющимися антеннами, невидимо пронзающими пространство, нравится. Для осмысления самых сложный вещей больше не надо ехать в командировку, на места, не надо беседовать с очевидцами, не надо то и это пробовать на вкус. Все недостающее, требующееся ты обнаруживаешь в себе, уже приготовленным — давно. Только бери, рассуждай и делай выводы.

А началось все с Любови Овсянниковой, как казалось, пишущей свои стихи просто, без вычурности и зашкаливающих претензий в отношении формы. Эта-то простота и оказалась ловушкой — привлекла меня, как бы не требуя больших трудов, а обещая легких заработков на ней! Ну да, думалось безотчетно, говорят же, что форма и содержание находятся в гармонии и если произведение отличается простотой и прозрачностью, то и разбираться в нем долго нечего — понимай все как есть и клепай свои статьи. Вот пишет человек, мол, «Люблю!» — значит… Эй, к кому там это обращено, — лови, чудак, намек, куй, пока горячо, и не теряй шанс!

Только не надо напоминать истину об обратном — о простоте гениального! Кто же ее не помнит? Каждый помнит. Да неймет. По простой причине — проклятое единство противоположностей, на все сущее подсовывающее человеку двойственный взгляд, и тут постаралось! И пошло гулять околицами аки леший — отпугивать людей упоминанием о «гениальности». Завороженные простой формой, «критики прекрасного» опять не видели тут подвоха и воспринимали упоминание о «гениальности» конкретно, отчего впадали в ошибки и заблуждения. Ведь конкретно гениальное встречается шибко редко, оправдывались они… Так и не поняв, что «гениальное» — в данном случае образ качества, неожиданно обнаруженного. Только образ.

Вот и Любовь Овсянникова такую упаковку подготовила для своего подарка. Ну как мне было не понимать ее: при простоте и внятности слога? Такое даже в голову не приходило. Ведь она наша современница, более того — представитель почти моего поколения, и должна одинаково со мной видеть мир. Следовательно, мое мнение — отражение ее смыслов!

Этими соображениями я руководствовалась весьма долго и жила в полном спокойствии. Я любила писать о Любови Борисовне, следила за ее творчеством и отзывалась на все новинки. Мне неприятно об этом вспоминать, будь я моложе, никогда бы в этом не призналась, потому что кончилось мое заблуждение печально: после очередной публикации Любовь Борисовна не позвонила и не поблагодарила, как всегда делала раньше. Я нашла повод зайти к ней и невзначай завела разговор о последней статье — вдруг она ее просто не читала. Но она опять отмолчалась, только нахмурилась.

Придя домой, я призадумалась. И как-то вдруг поняла, что воспринимать любовную лирику Любови Овсянниковой буквально, как до сих пор воспринимала, — верх простодушия. Непростительного причем. Ведь я отлично знала, как нежно и преданно она относится к своему мужу Юрию, как давно они вместе, как нерасторжимо слиты духовно. Да где были мои мозги, почему впали в такую примитивность? И сразу же забрезжили в памяти и М. Булгаков с образом Мастера, и А. Блок с его придуманной Прекрасной Дамой. Сколько поэты бьются над поиском идеала, сколько спорят, каким он должен быть! Один видит его в красивой внешности. Другая — в интеллекте. Третьи ищут что-то усредненное. И все пишут и пишут стихи… А я уперлась в исповедальность... даже стыдно стало.

Образ Великого Мастера в поэтическом творчестве Любови Овсянниковой оказался той изюминкой, которая перекидывала мостик от простоты формы к сложности содержания. И ловушку из него устроила себе я сама.

Нет, что я писала, подумать только?! Отрывок из статьи «Любава»:

«— …Только муж и составляет мое настоящее счастье …в нем я уверенна, с ним спокойна.

— Откуда же эта взволнованность вашей поэзии? Кто тогда Великий Мастер?

— Не стоит понимать конкретно…»

И все потому что она пишет не просто о любви, а о неразделенной любви… и это путало карты. Конечно, теперь я вижу — какая может быть взаимность, когда существует смерть…

Да, так вот тогда я и вспомнила, что такое объективность и как к ней приблизиться. Для исправления оплошностей раздобыла другие доступные статьи о моей героине и начала перечитывать. Поразилась — сколько журналисты пишут чепухи, выливают на читателей какую-то поверхностную пену мыслей, до крайности заштампованных. Наконец, выбрала двух авторов, мужчин, на которых могла опереться в новых рассуждениях: из первой категории Анатолия Шкляра, поэта, редактора издательства «Січ»; а из второй — Вадима Демина, журналиста «Приднепровской магистрали». И не ошиблась в них.

У Вадима Демина, в статье «Голос, воспевающий жизнь», штрихом промелькнула мысль, прочитав которую я окончательно убедилась, что маленько не о той любви Любовь Борисовна пишет, которую я видела и которую готова усмотреть простая женщина. Буквально я там прочитала:

«В ее стихах наряду с темой любви к Великому Мастеру, в преломлении через которую автор рассматривает настроение возраста, ностальгию по ушедшему, ожидание будущего, размышляет о созидающем начале человека, что для нее есть Бог, присутствует тема привязанности к своему городу. Преклоняясь перед величием Природы, вместе с тем основным лирическим образом избрала Великого Мастера. Именно к нему обращены многие из поэзий Л. Овсянниковой, с ним она ведет и диалог, и спор, ему посвящает и жалобу свою, и исповедь, и благодарность за большой дар — жизнь».

Нет, не мог Великий Мастер быть заурядным человеком. Ну слишком не по плечу ему, даже и горячо любимому, даже и очень сильному, все перечисленное Вадимом!

Анатолий Шкляр в своей статье «Мои поэмы кронами шумят…», привыкший, как и большинство хороших поэтов, писать афористично, выразился короче:

«Обширна и многопланова любовная лирика Любови Овсянниковой, переплавившаяся через образ ее лирического героя — Великого Мастера. Кощунственно ли, что Бог для нее все же — не «закаты и рассветы», а созидающее, творящее начало человека?»

Оба повторили фразу о созидающем начале человека… Вот что они в своей мудрости видели в образе Великого Мастера!! А я что?..

Тоска по идеалу, от которого все больше откатывалась наша «перестроечная» действительность, застигла Любовь Борисовну в период трудный (собственно, потому она и возникла, тоска) — тут и возрастная переоценка ценностей, и пришедшее с ней понимание ограниченности отпущенного времени, которое с каждым днем исчерпывается. А ведь хочется все успеть!

Любовь Борисовна, с тех пор, как потеряла отца, часто и подолгу гостила у мамы в селе. Правда, иногда приезжала ко мне, но ненадолго, у нее совсем не оставалось свободного времени. Сама же я болела и уже не выезжала из дому. Визиты к ней и разговоры дни напролет отошли в прошлое. А я помнила их и перемывала в памяти, просматривая использованные и неиспользованные записи. Чувствовала, что не то думала, писала и публиковала. Требовались исправления. Мне это самой надо было — для завершения своего образа. Вдруг не все равно стало, что обо мне думают люди и что будут думать впредь. Исправлений требовало и отношение к Любови Борисовне, всегда терпеливой и внимательной ко мне, — вольно-невольно я со своими статьями проникла и в ее будущее, оставив неровную колею, и след этот следовало исправить. Или дополнить.