Николай Добролюбов - Указатель статей серьезного содержания, помещенных в журналах прежних лет

Николай Александрович Добролюбов

Указатель статей серьезного содержания, помещенных в журналах прежних лет

Издание Н. Бенардаки и Ю. Богушевича. Выпуск 1-й. «Сын отечества», 1812–1852. Выпуск 2-й. «Библиотека для чтения», 1834–1854. Составил В. Коленов. СПб., 1858

Нас неоднократно упрекали в том, что мы восстаем против науки и ученого трудолюбия, и упрекали совершенно несправедливо. Мы всегда готовы поощрить ученого трудолюбца, что бы он ни делал, и всегда бываем рады, когда трудолюбцы эти принимаются за дело, к которому назначила их природа. Мы всегда были убеждены, что составление лексикона гораздо полезнее, нежели составление реторических фраз. Вот, например, г. Богушевич. Мы не могли одобрить его, когда он сыпал цветами красноречия, бросая гневные и высокие взгляды на Восток и на Саади. Мы тогда откровенно высказали, что г. Богушевич пускается в пустозвонство крайне забавное, бездарное и иногда лишенное даже смысла. Наши откровенные суждения не остались, по-видимому, без действия: г. Богушевич, вместе с г. Бенардаки, предстает теперь пред нами как издатель указателей к статьям серьезного содержания и пр. Это очень похвально. Наука, конечно, и тут выигрывает немного; но все-таки это лучше, чем сочинять наобум трескучие филиппики против «Гюлистана».{1}

К сожалению, желание исправиться не всегда дает силы оставить прежние дурные привычки. В предисловии к указателям г. Богушевич является пред нами тем же, чем являлся он и в обозрении «Гюлистана». Фразистость, бестолковость и самоуверенные суждения о предметах, вовсе, как видно, не знакомых автору, составляют отличительные черты предисловия. Мы с глубоким прискорбием приметили это и спешим еще раз наставить г. Богушевича с искренним желанием, чтобы он оставил свои злополучные привычки. Собственно с этой целью мы намерены поговорить о предисловии и самих указателях, предупреждая читателей, что речь пойдет о предметах очень скучных, хотя у г. Богушевича они и являются крайне забавными. По крайней мере ни одна из комедий последнего времени не заставила нас так хохотать, как это предисловие. Мы сначала даже приняли его за злейшую пародию на тех господ, которые хотят свои изыскания об ижице непременно поставить во главе современных успехов науки и искусства. Только прочитавши уже несколько страниц, мы убедились, что г. Богушевич говорит серьезно. Как вы полагаете, какое значение приписывает он составлению указателей? Он доказывает, что оно должно быть высшим результатом того движения мысли, которое проявилось в нашем обществе и в литературе в последнее время!! Право, так. Уверяем вас и даже, для пущего смеху, выписываем (как это ни скучно) двадцать строк из предварительных расеуждений предисловия. Вот они, эти строки. Наслаждайтесь ими, читатель, и благодарите нас, что мы открыли вам такой неистощимый источник смеху:

Наше время составляет новую эпоху в развитии русской мысли и литературы, как и в нашей общественной жизни. То всеобщее движение в мире мыслительном и общежитии, сопровождаемое различными нововведениями, изменением некоторых самых коренных идей и форм, – благотворное движение, на которое вызваны, по-видимому, все наличные моральные и физические силы нашего народа, – составляет резкий контраст с недавним периодом застоя, который еще у всех нас в свежей памяти. Всеобщее стремление к улучшению материального быта (посредством составления указателей?), промышленность, охватывающая все классы народа, вовлекающая в обороты всякого рода капиталы (и участвующая в составлении указателей?); развитие, – предполагаемое по крайней мере, – университетов (не для составления ли указателей?); заботы о народном образовании (посредством указателей?), постоянно усиливающаяся влиятельность литературы (всё через указатели?) и возрастающее к ней уважение и сочувствие общества (за издание указателей?), развитие нашей журналистики (и размножение указателей?), этим сочувствием объясняемое, – все это не есть ли явлением совершенно в нашей истории новым? (Не есть ли г. Богушевич писателем отчасти безграмотным?) Не новая ль эпоха начинается для русской литературы, в которой (должны составляться указатели? Нет еще, – в которой) должны, как в зеркале, отражаться судьбы народа? Во всем этом движении не должны ли мы видеть пробудившегося сознания народного я? Не настала ли пора такого сознания для литературы?

Словом сказать, не настала ли пора составлять указатели?! Скажите, пожалуйста, можно ли так издеваться над тем общественным движением, которое действительно проявилось у нас в последнее время? Можно ли спускать его до такой степени низко? Если автор предисловия шутил, когда писал это, то мы должны ему заметить, что подобные шутки безрассудны и неприличны. Он может не сочувствовать современному прогрессу, может питать нежнейшую любовь к преобладанию тьмы и грубой силы, производящей застой и даже, пожалуй, останавливающей людей на улицах; нам до этого дела нет. Думай и люби он что хочет. Но зачем же выходить из пределов приличия и, пользуясь изданием указателя к «Сыну отечества» старых времен, проникаться духом этого милого журнальца и так бесцеремонно издеваться над современным прогрессом?{2} Хорошо еще, что все это выражено с таким полным отсутствием такта и ума, что всякий только посмеется над фразами предисловия. Но тем не менее эти фразы плохо рекомендуют того, кто их составил. Забавно изложение г. Богушевича (для того мы и представили образчик его), но он сам в этом изложении является читателю вовсе не забавным.

После нескольких страниц пустословия, которого образец видели читатели, г. Богушевич (предисловие не подписано, но слог и воззрения его не могут принадлежать никому иному, кроме автора статьи о «Гюлистане». Ошибиться тут нельзя: ex ungue leonem[1]) добирается наконец до указателей и пускается в гасконаду.{3} «Человек приходит в мир и начинает строить здание, – говорит он, – но, уходя, оставляет его своему потомку недоконченным». Новый строитель выказал бы безумие, если бы стал продолжать постройку, не изучив прежней. Изучению этому хочет пособить г. Богушевич, вместе с г. Бенардаки, и выражается об этом следующим образом:

Смотря с этой точки зрения на значение и взаимное отношение настоящей и прошедшей русской ученой литературы, мы вознамерились принять на себя хоть малейшую часть труда привести в известность совершенное ею, с целию облегчить эту задачу для будущих зиждителей здания русской мысли (!!!). Нас приятно обольщает (именно обольщает!) эта цель, и мы почли бы себя счастливыми (как мало, подумаешь, нужно человеку для счастия!), если бы настоящим и будущим (неужто и будущим? Какое мрачное воззрение на будущность!) нашим ученым могли представить хоть самое слабое средство (напрасно: ученые, кажется, более любят сильные средства!) ознакомления с прежними русскими учено-литературными произведениями, хотя бы только с голословными вопросами (не знаете ли вы, что это за голословные вопросы?), в них рассматриваемыми… и т. д…

– все такая же глубокомысленная и высокопарная чепуха…

Признаемся, как ни плохо мы думаем о наших объявленных, известных, привилегированных ученых, но мы никогда не доходили до такого низкого мнения о них, как г. Богушевич. Предлагать нашим ученым, настоящим и будущим, в назидание статьи «Сына отечества»! Указателем к «Сыну отечества» «облегчать задачу будущих зиждителей здания русской мысли»! Признаемся, если бы мы считали себя в числе ученых, то мы «глубоко опечалились и оскорбились бы» предположениями г. Богушевича. Но, к счастию, мы не считаем себя принадлежащими к этой почтенной касте и потому только удивляемся, как мог г. Богушевич дойти до своих оригинальных понятий о русских ученых. Нужна ведь необычайная игривость воображения для того, чтобы представить себе ученого, назидающегося чтением в старинном «Сыне отечества» статеек вроде, например, «Нечто о переводчиках Гомера» Фаддея Булгарина, «Об усовершенствовании познаний философических» Ивана Давыдова, «О литотритии» Николая Греча{4} и т. п.

«Как же это, однако, – в недоумении спросит иной любитель библиографий, – ведь издатели обещали вносить в свой указатель только серьезные статьи; неужели же они полагают, что Фаддей Булгарин серьезно мог писать о Гомере или Иван Давыдов о науках философических?» Стало быть, полагают; что же с ними прикажете делать, когда они взялись за дело, не умея отличить серьезного от несерьезного. Они и юмористическую статейку Булгарина о характере Петербурга внесли в отдел географии, и «Мысли» Федора Глинки в отдел философии, и «Речь о любви к отечеству» в отдел государственного и частного хозяйства (!!), и «Кавказские очерки» Марлинского, и письмо барона Розена о римском пантеоне – в отдел географии… С таким понятием о серьезности ничего не сделаешь.{5} Нужно еще радоваться, что в географию не вписаны все статейки о русском «Пантеоне», издававшемся господином Федором Кони…