Сергей Сиротин - Картина мира по Донцовой

Картина мира по Донцовой

Я знаю за собой одну особенность, как бы это помягче сказать... Понимаете, я слегка болтлива, мой рот не закрывается ни на минуту, язык без устали сообщает кучу по большей части никому не нужной информации. В момент волнения он начинает работать с утроенной силой, а из груди вырывается совершенно идиотское хихиканье.

Дарья Донцова. Записки безумной оптимистки. Автобиография

Аргументы и факты

Дарья Донцова — виднейший представитель бульварной литературы. Издателями ей даже присвоен титул “королевы иронического детектива”. Бульварная литература возникла не сегодня и не вчера, и ей посвящены свои страницы в истории культуры. Поэтому нет смысла заявлять, будто Донцова — это некое исключительное зло в благопристойном литературном сообществе, которое тем более и внутри себя не так уж благопристойно. Она не более чем обычная и безвольная наследница бесхитростных традиций, которые и так всем хорошо известны. Для людей, им следующих, существует вполне толерантное обозначение — “ремесленники”. С другой стороны, здесь и сейчас Донцова — явление значительное, которое трудно обойти стороной. Она бренд, пример, идеал, возможно, даже некая собирательная способность мыслить, к которой стремятся.

При этом ее положение в литературе обладает рядом особенностей, и вопрос о том, как и почему оказалось так, что человек, создающий низкопробные нехудожественные тексты, стал всенародно популярным, переходит в область тех вопросов, над которыми любопытно поразмышлять и на которые приятно иметь собственный ответ, подкрепленный рассуждениями о неумолимом кризисе общества, его распущенности, безбожии и т. д. Однако вся печаль ситуации состоит в том, что критика по адресу Донцовой практически невозможна. Человек, критикующий то, мимо чего иные просто проходят, просто выставляет себя в смешном свете. Творчество Донцовой — это вещь без сущности, в нем нет ни идей, ни конфликтов, ни подлинной иронии или трагедии. Как таковое оно попросту неуязвимо для целенаправленных обвинений, поскольку сам факт его существования оказывается гораздо более жизнеспособным, чем периодические и нетвердые попытки стереть его с лица земли.

Кроме того, при столкновении своего интеллигентного мировоззрения с подобным творчеством критик нередко начинает жалеть о том, что собственная природа навечно заперла его в границах изящной словесности. Поначалу все демократично: критик Донцовой и ее защитник начинают в равных условиях. Каждый имеет в своем распоряжении добропорядочную установку везде искать плюсы и минусы и стремиться избегать резких суждений. Однако именно с этого момента демократичность спора, заявленная как нечто совершенно необходимое, начинает играть на руку защитнику, из-за чего, собственно, утрачивает свой смысл. Защитник Донцовой даже не прилагает труда для изыскания аргументов. Он просто берет их из наблюдаемой жизни, не совершая над ними никаких манипуляций. Тот факт, что книги Донцовой отлично покупаются, уже сам по себе предельно самодостаточен. Здесь не нужны другие слова. Или тот факт, что эти книги “разгружают голову” и “отвлекают от проблем”. Защитнику Донцовой, в отличие от ее критика, здесь ничего не нужно больше добавлять. Эти аргументы-сырцы автоматически минуют стадию полуфабрикатов и превращаются в готовое блюдо. И через такие примитивнейшие аргументы критик в итоге просто не может пробиться, причем дело здесь не в том, что он плохо доносит свои мысли. Дело в том, что наивность этих аргументов, соединенная с их тотальностью, в принципе неуничтожима хоть сколько угодно последовательными и взвешенными контраргументами.

Вдобавок коварство ситуации в том, что сторона защиты и в принципе права. Это неизбежное следствие достижений нашей эпохи: демократии, глобализации, толерантности, отхода от христианского наследия. То, что может быть очевидно любому человеку с образованием выше среднего, оказывается совершенно неочевидным для домохозяйки, которая просто не хочет тратить силы на раздумья. Разрушенное единство истины неизбежно ведет к спорам, в которых никто никого не может убедить. Сегодня каждый в ответе сам за себя и за свои пристрастия. И значит, доктор филологии не имеет ни малейшего права указывать домохозяйке, что читать. Да он и вообще не имеет права этого делать. Приятная и греющая самолюбие формулировка закона об относительности приводит к такому вот уроду логики и, главное, — к бесконечному диалогу там, где можно было бы давно поставить точку.

Один из излюбленных аргументов защиты — это апелляция к тому, что нельзя судить о том, что не читал. Аргумент сильный в том плане, что его буквоедству действительно нечего противопоставить. Одна Донцова написала больше 90 романов, а сколько еще подобных ей авторов? Прочитать все это немыслимо, а составлять свое суждение по поводу прочитанного, по меньшей мере, утомительно. Я долгое время принадлежал к людям, которые просто ругали Донцову, даже не тратя время на знакомство с ее творчеством. Я с легкостью присоединялся к нападкам на нее, неосознанно способствуя упрочнению ее “истинно народной” и “невысоколобой” позиции, чем, кстати, еще и себя превращал в интеллектуального сноба. Сейчас мне понятно, что высшая безопасная мудрость в этой ситуации — это просто игнорирование. Просто молчание без признаков внимания. А высшая небезопасная мудрость — это цинизм, причем особо острый и выразительный цинизм, который смог бы просто-напросто смешать ее творчество с грязью, где ему и место. Однако во втором случае, к сожалению, объект унижения начинает мыслиться как нечто необходимое. Цинизм живет тем, над чем он насмехается, и поэтому он принципиально вторичен. Кроме того, он непозитивен по своей сути, не созидателен. Так что цинизм по отношению к Донцовой — довольно спорное амплуа для нормального критика.

В глубоком смысле в существовании таких, как Донцова, нет ничего удивительного. Ее творчество — это та самая компенсаторная функция литературы, которая в противовес литературе нормальной не обеспокоена ни муками творчества, ни его изяществом, она вообще ничем не обеспокоена и неосознанно делает культ из простоты и пошлости, как это делает фольклор. Тот непечатный фольклор, который не вошел в детские сказки и сборники пословиц, работает с тем же материалом, что и Донцова, — сырым материалом жизни, в котором бессознательно усиливаются негативность, насилие, скабрезность, то есть все то, что проворачивается в уме у крестьянина, когда он уже откланялся барину и провожает его взглядом. Условная позитивность и официальность повседневной жизни, обставленной всевозможными табу, один к одному отражаются в фольклоре, только с обратным знаком, который, опошляя, не способен дать никакого высокого идеала, но может хотя бы разогнать скуку. В этом смысле творчество Донцовой — это действительно самый настоящий фольклор, а сама она — это новый Гомер, живописующий необъятный мир домохозяйки.

Мы, таким образом, подходим к печальному заключению, которое трудно принять и с которым еще труднее бороться: творчество Донцовой необходимо и потому неуничтожимо. Закономерен вопрос: а в чем тогда смысл дальнейших рассуждений?

Смысл есть. Несмотря на все вышесказанное, несмотря на вторичность цинизма и необходимость творчества Донцовой, есть смысл указывать ему его место. Дело в том, что внутри себя это творчество стало настолько навязчивым, что практически покинуло пределы литературы и достигло того, о чем мечтает каждый писатель, а именно реального социального влияния.

Кроме того, пример Донцовой как писателя, успешного не только коммерчески, убедительно показывает, что подобная литература существует не только потому, что всегда есть потребители, готовые ее проглатывать. Она существует еще и потому, что создающие ее люди, благодаря соответствующей поддержке сверху, превращаются в образцы для подражания, чем опять же разрушают ее автономный статус, придавая ей взамен статус общесоциальный.

Прежде чем придти к этим или другим выводам, я ознакомился с несколькими романами Дарьи Донцовой. Это первая часть автобиографии “Записки безумной оптимистки” и вымышленные романы из разных серий — “Чудеса в кастрюльке”, “Пикник на острове сокровищ”, а также “Фейсконтроль на главную роль” — последнее на данный момент произведение. Четыре книги — это меньше пяти процентов творчества автора. Тем не менее на примере этих четырех текстов нетрудно убедиться в однотипности всей продукции и, следовательно, получить право по капле судить о море.

Я подошел к чтению беспристрастно, без предубеждений и по вполне простой причине. Мне казалось вполне закономерным предположение, что любое большинство людей никогда не рождается на пустом месте, а образуется вокруг какой-то обязательно неглупой идеи. Это, разумеется, заблуждение, которое представляют собой вообще все однострочные истины. Но тогда я попытался убедить себя в том, что Донцова имеет какую-то центральную мысль, вокруг которой все выстраивается и которая стоит выше всех толкований, исходящих от недоброжелателей. Что видит простой читатель? Он видит, что Дарья Донцова — самая популярная писательница в России. Ее книги читают везде — дома, в метро, в поездах, на работе, если она того позволяет. В городе Геленджике, где я родился, ее книги можно купить, пройдя тридцать метров от границы песка, где заканчивается пляж. Мест, где продаются эти книги, не меньше, чем общественных туалетов. Видя такое положение дел, человек не может не задаться естественным вопросом: если это читают все, значит, это интересно? Значит, это того стоит? Не могут же все читать это без должной на то причины? Я точно так же задал себе этот вопрос.