Николай Добролюбов - Афины и Константинополь. А. Милюкова. – Турецкая империя. Сочинение А. де Бессе

Николай Александрович Добролюбов

Афины и Константинополь. А. Милюкова. – Турецкая империя. Сочинение А. де Бессе

АФИНЫ И КОНСТАНТИНОПОЛЬ. Путевые записки А. Милюкова. СПб., 1859

ТУРЕЦКАЯ ИМПЕРИЯ. Ее история, статистика, география, политическое состояние, нравы и обычаи. С присовокуплением словаря турецких слов. Сочинение Альфреда де Бессе. Москва, 1860

Верите ли, что из книги в 300 с лишком страниц, с длинным заглавием, напоминающим «Россию» г. Булгарина,[1] – можно узнать о Турции гораздо меньше, нежели из путевых очерков г. Милюкова, в которых посвящено страничек сто Константинополю!.. У г. Милюкова есть, например, параллель Константинополя с Москвою, чего вы у г. Бессе уж никак не найдете. Кроме того, в путевых записках г. Милюкова вы читаете характеристику страны и народа, научаетесь понимать хоть отчасти и современное положение Турции и значение исторических судеб ее. В книге г. Бессе нет ничего подобного. Большая часть книги занята формулярным списком Турции и ее султанов: когда родился, в каких был походах, какие имения приобретал, какие знаки отличия получал, не был ли под судом и пр. Но главный предмет всего формулярного списка, названного, по старой памяти, историей Турции, составляет прославление силы русского оружия в войнах с турками. Целая треть книги посвящена исключительно этому предмету, и беспрерывно попадаются фразы вроде следующей:

Штурмующие не могли проникнуть в крепость условленными путями, но, увлеченные мужеством, они бросились на стены и, без сомнения, проникнули бы во внутренность города, если б начальство, дорожа кровию русскою, не повелело им отступить (стр. 140).

Как видите, даже и карамзинская манера есть у г. Бессе; чем не историк – особенно для Турции?..

За историей идет «состояние политическое и религиозное; нравы и обычаи». Этот отдел занимается перечислением разных предметов, вроде того, что «части армии в Турции суть: инфантерия, кавалерия, артиллерия и пр.», или что «число придворных пажей простирается до 500 человек»… Кроме перечня, есть и объяснения в таком роде:

Правительственная организация, равно как всё прочие нововведения, водворенные Махмудом в империи Оттоманской, отпечатлевают на всех отраслях власти, за исключением отличий и прав улемов, особенность, которая свидетельствует о совершенном познании дела и которой султан был обязан тем, что все сии реформы совершил он, не встретив серьезных препятствий со стороны этого важного сословия в империи (стр. 175).

И тут конец объяснению: что это за особенность, которая свидетельствует, и пр., – остается тайною г. Бессе и, может быть, книгопродавца Манухина, издавшего его книгу.

Затем представлен географический перечень, о точности которого можно судить по тому, что во всех турецких владениях в Европе, Азии и Африке показано 21 000 кв. миль, а о Черном море сказано, что «оно есть не что иное, как обширное озеро, и имеет все свойства оного».

Книга г. Бессе принадлежит, как видите, к числу тех бесполезных и мертвых произведений, которые являются – или как плод спекуляции, или как продукт схоластической, безжизненной учености. Впрочем, скорее можно причислить ее к спекуляциям. Для различения этих двух родов существуют следующие признаки.

Книга-спекуляция имеет громкое и длинное заглавие, печатается неопрятно и неисправно, составляется неаккуратно, с широкими замашками, но без выдержки, с крайней небрежностью. С первых страниц вы видите, что книга составлена сплеча… Но иногда в такой книге вы встречаете даже и признаки дарования.

Книга – плод схоластики – тоже имеет громкое и длинное заглавие; но в нем всегда есть некоторое глубокомыслие и претензия на скромность. Печатается она тоже не всегда опрятно, но большею частию очень исправно. Широкие замашки всегда в ней бывают обруганы в предисловии; а затем начинается аккуратнейший, кропотливейший подбор самых мелких мелочей, доходящий иногда до того, что от букв – от напечатанных букв – начинает пахнуть потом. Признаки дарования в подобных книгах тоже иногда встречаются, но уже в чахоточном виде.

Но общее в обоих этих родах книг – то, что из них вы никогда не узнаете сущности предмета, его внутреннего характера и настоящего значения. Этому условию вполне удовлетворяет и «Турция» г. Альфреда де Бессе. Мы уже заметили, что гораздо больше, чем из его книги, можно узнать о Турции из путевых записок г. Милюкова, хотя он вовсе и не имел в виду представить полную характеристику Турции…

Записки г. Милюкова читаются очень легко, хотя он и распространяется иногда в очень длинных, описаниях картин природы (большею частию недоступных описанию) и памятников искусства. Нас занял, между прочим, контраст, представляемый живым народом Афин с неподвижными стамбульскими турками. В Афинах греки бегают, шумят, толкуют, спорят, жалеют, что Демосфена теперь нет у них… Это забавное сожаление, выраженное одним студентом афинским, подробно передано г. Милюковым. Оно показывает, что и в нынешних греках бродит недовольство настоящим и что-то такое, похожее на любовь к национальной свободе… «О чем теперь говорить Демосфену?» – возразили студенту; и он, немедленно разгорячившись, начал толковать (стр. 47):

– Как о чем? Да разве Греция так счастлива и народ доволен, правительство до того твердо и бескорыстно, что старому оратору осталось бы только молчать от удовольствия! О чем говорить ему! Да неужели некого обличать теперь? Разве в наше время он не нашел бы в Греции ни пронырливых Филиппов, ни продажных Эсхинов? И вы думаете, – он остался бы доволен и молчал, когда у нас строят мраморные дворцы, а нет нигде проезжих дорог; когда ежегодно тратят десятки тысяч драхм на поливку королевского сада, а столичные улицы освещаются не газом и даже не маслом, а одной кроткой луною.

– Да вы читаете настоящую филиппику…

– Нет, это только слабая оттониада,[2] – возразил студент, одушевляясь еще более. – Неужели, думаете вы, не возмутило бы Демосфена это преследование книгопечатания и ограничение свободы мыслей, эти подкупы на выборах и интриги в министерстве, эта продажность законов и вопиющая несправедливость наших маститых архонтов. Нет, он сорвал бы маску с этих бесстыдных правителей и судей и заставил бы привести их – вот на этот холм.

И он указал на то место, где был Ареопаг.

А в самом деле – в этом народе как будто есть какое-то право говорить этакие речи… Все его окружающее как-то оправдывает его восторженность. У него и Демосфен был и Ареопаг был…

И не только шумят да декламируют афиняне; они серьезно интересуются политикой, серьезно учатся, и это не в одном привилегированном классе, а во всех званиях. Афинский университет открыт для всех, без всякой платы, и молодежь умеет ценить это благодеяние.

Здесь, – говорит г. Милюков, – водятся всякого рода студенты – даровитые и почти бездарные, богатые и почти нищие, но нет, говорят, студента, который бы ничего не делал. Того известного типа молодого человека, который надевает студентский сюртук для того, чтобы блистать в кондитерских и театрах, в Афинах не существует (стр. 74).

Само собою разумеется, что университет всех принимает радушно, и за то молодые люди платят ему самой пылкой приверженностью к нему и к науке.

Были случаи, – рассказывает г. Милюков, – что иной приходил в город с несколькими драхмами в кармане и определялся слугою или мальчиком в какой-нибудь магазин, требуя за свои труды только кусок хлеба да три часа в день для посещения лекций.

То же самое, что университет для молодежи, составляет институт, Арсакеон, – для девочек. В нем есть и казенные воспитанницы и приходящие; большая часть приходящих принадлежит к беднейшему классу городских жителей. Почти все по окончании курса расходятся на места гувернанток или учительниц в провинциальные школы.

«А если не найдется места?» – спросил наш путешественник свою прачку, у которой дочь тоже ходила в Арсакеон. «Так что же, – отвечала гречанка, – разве образование помешает ей стирать белье? Она и теперь иногда помогает мне» (стр. 77).

Любовь к образованию простирается до того, что, не довольствуясь школами, существующими в Афинах и других городах, жители деревушек сами часто отыскивают и нанимают какого-нибудь бедного учителя и поочередно дают ему постель и обед.

И все-таки этот народ не имеет никакого значения, все-таки не добился внутреннего устройства, которым бы мог быть доволен!.. И только волнуются понапрасну горячие люди, подобные студенту, декламировавшему пред г. Милюковым…

Турки – те уже, кажется, благоразумнее: их ничто не тревожит, ничто не занимает… Нас недавно упрекали, на французском диалекте, за то, что мы очень апатичны и мало интересуемся общественными делами.[3] Но нас еще что же упрекать? Посмотрите-ка, что в Турции делается: то ли еще увидите!.. Во время житья г. Милюкова в Константинополе разыгрывалась, например, история с дунайскими княжествами. Слухи носились изумительные, французский посланник торжественно снимал свой флаг, готова была, по-видимому, разразиться новая война; европейское население города бегало, хлопотало, догадывалось, кричало и беспокоилось ужасно. А турки сидели себе преспокойно в кофейных; никто и не спросил о том, чего хочет англичанин и о чем хлопочет француз. Ни один турок не полюбопытствовал даже взглянуть на торжественнейшую церемонию с пушечной пальбой, сопровождавшую снятие французского флага. Франки же сами и бегали смотреть на эту торжественную сцену!.. Наконец в Константинополе разнеслись слухи, что русская армия вступила уже в Валахию: [4] и тут ни один турок рта не раскрыл, пальцем не пошевелил… Как сидел, курил себе в кофейной, так и остался в своем невозмутимом кейфе…