Виссарион Белинский - Очерки жизни и избранные сочинения Александра Петровича Сумарокова, изданные Сергеем Глинкою… Часть первая…

Виссарион Григорьевич Белинский

Очерки жизни и избранные сочинения Александра Петровича Сумарокова… изданные Сергеем Глинкою… Часть I…

Очерки жизни и избранные сочинения Александра Петровича Сумарокова, изданные Сергеем Глинкою. Часть I, СПб. В тип. С. С. Глинки и К». 1841. В 8-ю д. л. XLIX и 197 стр.

Вот одно из тех произведений, которые называются капитальными произведениями литературы, которые пишутся не для одних современников, но и для потомства, переживают века и народы. Много нужно таланта, чтобы описать верно только внешнюю сторону книги почтенного ветерана нашей литературы: найти же единство воззрения и мысли в торжественно праздничном вдохновении, которым проникнута, и в лирическом беспорядке и отрывочности, которыми запечатлена ее внутренность, – это просто дело гения. Будучи слишком далеки от самолюбивой мысли предполагать в себе гений и почитать себя способными разоблачить перед читателями все богатство, всю оригинальность содержания книги почтеннейшего С.Н. Глинки – даже только познакомить их с ее оригинальною внешностию и восторженно-лирическим способом ее изложения, напоминающего торжественные оды прошлого века: – мы тем не менее, хотя и со страхом и трепетом, хотя и с полным сознанием своего бессилия и недостоинства, но все-таки попытаемся на этот великий подвиг.

Во-первых, книга почтеннейшего С.Н. Глинки приводит читателя в изумление уже самым заглавием своим: всякий (особенно кто, подобно нам, не одарен тонкою проницательностию и догадливостию), всякий легко может подумать, что «очерки жизни» в этой книге так же принадлежат Александру Петровичу Сумарокову, как «и избранные сочинения Александра Петровича Сумарокова». Естественно, тут рождается вопрос: но чьей же жизни очерки писал Александр Петрович Сумароков? Вот тут-то и первый камень преткновения, и первая важная ошибка со стороны ограниченных людей, не способных понимать гениев: «Очерки жизни» написаны почтеннейшим С.Н. Глинкою, а «Избранные сочинения Александра Петровича Сумарокова» написаны Александром Петровичем Сумароковым. Во-вторых, книга почтеннейшего С.Н. Глинки весьма предусмотрительно снабжена целыми тремя заглавными листками, которые все разнятся один от другого: первый в узорной рамке и с означением «часть первая», но без означения типографии; второй без узорной рамки, но с означением типографии, в которой книга напечатана; третий без узорной рамки, с означением части и без означения города, типографии и года, но зато с двумя эпиграфами из Сумарокова и Шатобриана. За этими тремя листками следует четвертый, на котором крупными литерами значится: «Приношение памяти ЕкатеринЪ (ы) Второй, любительницЪ (ы) русского слова и августейшей русской писательницЪ (ы)». Затем уже следует посвящение, которого по недостатку времени и места не разбираем: ибо для одного этого потребовалось бы целой и притом большой статьи. За посвящением следует «Первый взгляд на Сумарокова писателя», в котором (первом взгляде на Сумарокова (как?) писателя) С.Н. Глинка говорит, что, приступая к возобновлению «Русского вестника»[1], он решился перечитать прежних наших писателей и начал с А.П. Сумарокова, в сочинения которого он не заглядывал лет двадцать. Начав читать А.П. Сумарокова, С.Н. Глинка удивился его (А.П. Сумарокова) прозаическим статьям и тому, что он (А.П. Сумароков) предъявлял о собрании, соображении и приведении законов в единство, и об обществе для сохранения чистоты русского слова, и предъявил об учреждении хлебных магазинов. За «Первым взглядом на Сумарокова писателя» следует «Второй взгляд на Сумарокова писателя», в котором содержится, что Ломоносов напрасно упрекал Сумарокова в подражании Расину[2], что Тредьяковский «в грозной критике» напрасно подозревал Сумарокова, что тот осмеял его в «Трисотиниусе»[3], что «Илиада» есть подражание египетским надписям на развалинах стовратых Фив; что весь мир подражал; что Сумароков «знал и оценил красоту Шекспира» и знал голландского трагика Фонделя[4]. В «Третьем взгляде на Сумарокова писателя» говорится, что сочинения Сумарокова и при жизни его были искажены и издателями и им самим: ибо он «в рассеянном состоянии мысли, и сам портил свои трагедии, добиваясь богатых, звучных рифм, ко вреду силы выражения»; что когда публика освистывала некоторые из трагедий Сумарокова, он очень красноречиво восклицал:

Возьмите свет из глаз и выньте дух мой вон.[5]

Словом, в «Третьем взгляде на Сумарокова писателя» содержится много интересного, из чего видно ясно, как день Божий, что он, Сумароков, был великий писатель. Только напрасно «Третий взгляд» приписывает Сумарокову (стр. VIII) фразу: «Но неужели Москва более поверит подьячему, нежели Вольтеру и луне»; Сумароков сказал то же, да не так, а вот как: «Но неужели Москва поверит более подьячему, нежели г. Вольтеру и мне» (см. «Полное собрание всех сочинений в стихах и прозе, покойного действительного статского советника, ордена св. Анны кавалера и лейпцигского ученого собрания члена Александра Петровича Сумарокова», т. IV, стр. 62); о луне же Сумароков и не думал упоминать, говоря о г. Вольтере, после которого он, по сознанию своего достоинства, естественно мог говорить только о собственной особе. За «Третьим взглядом» следует «Содержание и обозрение десяти частей сочинений А.П. Сумарокова, изданных Н.И. Новиковым». В этом отделении особенно драгоценны комментарии С.Н. Глинки, равно как и многие факты русской литературы. Например (стр. XX–XXI), он доказывает, что Озеров выучился так хорошо писать трагедии (в старину за поэзию брались на выучку – не то, что ныне, по призванию) у Сумарокова, и приводит свой разговор об этом с Озеровым. Вот слова Озерова:

Давно обдумывая трагедию «Эдипа», и я стал переучиваться стопосложению по поэзии Сумарокова. У него стих мягче (чем у Княжнина), а мне нужна эта мягкость для роли Антигоны. Признаюсь, что я теперь дивлюсь Сумарокову: где и у кого отыскал он выражение трагическое? Говорят, что он подражал французским трагикам; это ничего не значит. Корнелий, Расин и Вольтер заимствовали у греков некоторые содержания своих трагедий. Но язык у них свой. Я пристрастен к Расину, но Корнелий выше его тем, что он изобрел слог трагический; то же должно сказать и о Сумарокове.

Здесь не знаешь, чему больше дивиться: тому ли, что Озеров нашел себе такого достойного образца и так верно судил о нем; или тому, что С.Н. Глинка так хорошо упомнил разговор, происходивший сорок пять лет назад тому…

На XXIV стр. С.Н. Глинка приводит следующие «неумирающие», как он говорит, выражения Сумарокова:

Скромность – ожерелье красоты. – Упасть каждый может; и лошадь падает, хотя у нее четыре ноги. – Ты русский, а не говоришь по-русски. – Пьяному да крючкотворцу и море по колено. – И подушки у ябедников не слишком вертятся. У тех вертятся больше, которые, дорожа своей честностию, по миру ходят. – Ум превосходный лучше превосходительства чиновного. – Что присвоено беззаконно, то отдать свыше сил человеческих. – Хвали сон, когда сбудется. – И змея птенцов своих не пожирает. – Телу нужна голова, но – и мизинец член.

Выписав эти «неумирающие» выражения Сумарокова, С.Н. Глинка восклицает: «Тут поневоле остановит(ь)ся и скажем: это резко(и)й и живой оборот слова Лабрюйера и Паскаля!» Именно так!..

Затем следует «Содержание первой части очерков жизни и сочинений А.П. Сумарокова», состоящей из двенадцати статей, и еще двух дополнительных статей. Затем следует еще заглавный листок книги, а за ним – статья первая и следующие. В них С.Н. Глинка рассказывает по-своему, то есть оригинально и упоительно, частную и литературную жизнь Сумарокова, делая свои замечания и с непостижимою быстротою переходя от одного предмета к другому, хотя бы между ними не было ничего общего. Следить за изложением книги С.Н. Глинки нет никакой возможности: его мысли летят на почтовых, кружат, колесят, обгоняют одна другую, отстают, забегают, сшибают друг друга с ног – у читателя вертится голова; не успеет он пройти с автором двух шагов, как – глядь – автора уже нет с ним – он или за тысячу верст назади, или за тысячу верст впереди… Где же поспеть за таким Протеем! Вот уж подлинно гениальный мыслитель!.. И потому мы решительно отказываемся разбирать книгу С.Н. Глинки подробно, шаг за шагом следя за ее изложением, а поговорим только о некоторых отдельных местах в ней.

От стр. 77 до 90-й С.Н. Глинка силится доказать, что между Ломоносовым и Сумароковым не было никакой вражды. Полно, так ли? – При всем нашем безусловном уважении к великому авторитету С.Н. Глинки мы позволяем себе верить в этом случае более Ломоносову, чем ему; а вот что писал Ломоносов в письме своем к Шувалову, безуспешно попытавшемуся помирить его с Сумароковым: «Никто в жизни меня больше не изобидел, как ваше высокопревосходительство. Призвали вы меня сегодня к себе. Я думал, может быть, какое-нибудь обрадование будет по моим справедливым прошениям. Вы меня отозвали и тем поманили. Вдруг слышу: помирись с Сумароковым! то есть сделай смех и позор. Свяжись с таким человеком, от коего все бегают, и вы сами не ради. Свяжись с тем человеком, который ничего другого не говорит, как только всех бранит, себя хвалит и бедное свое рифмичество выше всего человеческого знания ставит. Тауберта и Миллера для того только бранит, что не печатают его сочинений; а не ради общей пользы. Я забываю все его озлобления и мстить не хочу никоим образом, и Бог мне не дал злобного сердца. Только дружиться и обходиться с ним никоим образом не могу, испытав чрез многие случаи и зная, каково в крапиву ……….»[6] и пр.