Федор Булгаков - Французская книга об Екатерине II

Ф. И. Булгаков

Французская книга об Екатерине II

В Париже на днях достался большой успех на долю новой книги, касающейся русской истории. Книга эта называется «Le Roman d'une impératrice. Catherine II de Russie». Автор её – K. Валишевский (Waliszewski). Это большой том в 600 страниц, составленный на основании неизданных архивных документов, мемуаров, переписки великой русской императрицы и массы печатного материала, причем обширная литература предмета, русская и заграничная, известна автору в её мельчайших подробностях. С эрудицией автора счастливо сочеталось его писательское дарование, уменье рассказывать живо и занимательно. Поэтому и труд Валишевского в результате оказался не столько хронологической историей событий царствования Екатерины II, сколько историей самой государыни, как правительницы и как женщины. В первой части этого труда рассказывается о детстве Екатерины II, её браке, воспитании в России, жизни при дворе в бытность её великой княгиней и о вступлении на престол. Вторая часть посвящена характеристике императрицы, её идей и принципов, её искусства управлять обширным государством, её внешней и внутренней политики, вкусов литературных, артистических и научных, её писательской и педагогической деятельности, личной и семейной жизни. Все это читается, как настоящий роман, и в итоге получается яркий образ гениальной государыни. То, что подробно изложено в книге Валишевского, вкратце можно резюмировать в нижеследующих чертах, отмеченных автором в жизни и деятельности Екатерины II.

Еще будучи великой княгиней, иноземного происхождения, она перевоспитала себя, усидчивым трудом усвоив себе, как гений той нации, которою она намеревалась некогда управлять, так и элементы западной культуры, которые Петр I старался привить на Руси. Она научилась русскому языку, пользуясь уроками Ададурова и беседуя с старыми дамами из своего штата. Историю и политику изучила она, читая Вольтера и Монтескьё. Она читала также Брантома и Бейля и извлекла из этого чтения познания, которыми сумела потом воспользоваться. Правительство, министры государства и иностранные дипломаты перешли на её сторону, армия также кончила тем, что обратила на нее свои взоры. С необычайным счастьем, каким, кажется, никто не мог с ней сравниться, умела она согласовать свои интересы со своими страстями, любовь с политикой и в самых капризах своего сердца или своих чувств находить могущественнейших союзников будущему своему величию.

Красота её, столь выразительная, что сделалась легендарной, доказана исторически. Но она обладала больше, чем красотой: «я нравилась, вот в чем была моя сила», говорила она так, что в этом отношении ей нечего опасаться противоречий истории.

Екатерина сама оставила моральный свой портрет. С достодолжной скромностью, отказывает она себе в «творчестве» («esprit créateur»), весьма благосклонно отзывается о кротости своего характера и добродетельной строгости своих принципов. По-видимому, прежде всего она была крайне честолюбива, обладая притом обдуманной, расчетливой смелостью вместе с гордым умом, уверенностью в самой себе и наконец отсутствием сомнений – в чем познается характерный признак расы избранников. Фаталистическая вера, впоследствии воодушевлявшая Наполеона, встретила в ней горячую последовательницу. У неё также была своя звезда, с тою разницей, что звезда эта осталась ей более верной, и едва ли Екатерине приходилось когда-либо замечать ослабление её света.

Таким образом императрица могла быть и пребывать «невозмутимой». Она и оставалась оптимисткой до конца. В то же время она была уверена, что обладает как бы безграничными властью и могуществом. Ей нравилось, чтобы и другие верили в это и охотно слушала, когда ей это повторяли. Самые утрированные восхваления и льстивые выражения по адресу её особы казались ей естественными и законными, хотя при этом она хвалилась полным отсутствием самолюбия и кокетства. Она охотно допускала, чтобы в ней видели самую обыкновенную женщину, и нисколько не сердилась на Лафатера за такое мнение. Почести, которых она требовала, должны были относиться к ней только, как к императрице Российского государства. Эту идею внушила она Европе. В этом заключалась тайна того престижа, каким она пользовалась. Обаяние, внушавшееся ею современному миру, оправдывалось и действительностью.

Почетное место надо отвести и личным качествам монархини. Прежде всего поразительна её сила воли, несмотря на то, что она ослаблялась до известной степени недостатком последовательности, что низводило великого человека, какого желали видеть в Екатерине, на уровень естественного её пола. Она всегда желала сильно, но ей часто случалось изменять свою волю. По собственному её выражению, она была «инициаторшей по профессии». Можно думать, что для России того времени и не требовалось большего. Даже после Петра I там оставалось многое еще не начатым. Екатерина сыграла роль передового двигателя, одаренного необычайными энергией и неутомимостью. Чувство физического или морального изнеможения, устаток или упадок духа были совершенно ей чужды. Большим самообладанием заменяла она недостаток хладнокровия и крайнюю живость, свойственные её характеру. Она обладала значительной способностью к труду.

По выражению одного поэта, она представляла собой «бессменного часового». Веселость, которую она сумела обратить себе в привычку и, так сказать, в нравственный закон, помогали ей нести на себе подавляющее бремя многочисленных своих обязанностей. В шестьдесят пять лет государыня еще охотно предавалась детским играм, жмурки сохраняли еще для неё свою прелесть.

Нравственно она была вполне здорова. В частной жизни её обхождение, исполненное приветливой снисходительности, непринужденной простоты и приятности, всегда признавалось отменным самыми компетентными судьями. Она приписывала себе сердце от природы доброе и чувствительное и жаловалась, что политические обязанности не всегда позволяли ей давать свободу её склонностям. Быть может, последние и были таковыми, какими она их считала. Но политика очень рано стала управлять большинством её поступков, включая сюда даже семейные её отношения. Можно сказать, что в конце концов эта политика поглотила собой как сердце, так и ум Екатерины.

Но главное достоинство её заключалось в её характере. Оригинальность, которою она охотно хвалилась, обнаруживалась скорее в её образе действий, нежели в образе мышления. Тщетно было бы искать какой-нибудь новой идеи в её сочинениях. Очень много здравого смысла в связи с сильной дозой воображения, причем первый исправлял заблуждения второго, – такова, по-видимому, была основа её умственных способностей. Обаяние, какое тем не менее она производила единственно своим умом, по-видимому, являлось лишь искусственным продуктом, в котором сила настойчивой воли, высшее искусство сценической постановки и эффект блестящего вдохновения – составляли чарующие элементы. Впрочем, Екатерина никогда не претендовала на славу умницы. Германское происхождение её сказывалось в манере её шутить и острить. Остроты императрицы отличались тяжеловесностью. Ум её был практичный, с благодушием и неиссякаемой веселостью в основе. Она не проявляла никаких претензий на особенно солидное или очень разностороннее образование и охотно признавалась в своем неведении.

Случайно читала она довольно много, даже слишком много и без системы, чтобы иметь возможность вполне вникать в прочитанное. Знания её, как во многих отношениях и управление государством, по собственному её выражению, представляли «смесь отрывков». Образчики личной её учености вызывают улыбку. Она говорила и писала всегда довольно нескладно на трех языках, которыми обыкновенно пользовалась. Но она сделала больше, чем научиться русскому языку: она сумела пересадить в свою душу самую душу нации.

Идеи её и концепции, подобно её поступкам, также страдали недостатком последовательности. Число незыблемых идей и принципов её весьма ограниченно. Несмотря на то, что Екатерина была немка, она не очень-то высоко ставила доктринерство и доктринеров. Она была эмпирик. Идея, по отношению в которой она отличалась наибольшим постоянством, была идея о собственном её величии. У неё была также своя политическая идея, в которой она привязалась с неослабным упорством: то была великая идея этого царствования, «греческий проект», иначе сказать – завоевание Константинополя. Все остальное не отличалось определенностью. В политике она называла иногда душу свою «республиканскою душой», неизменно признавая наилучшим правительством самодержавное. По части философии она считала себя другом Вольтера и в то же время иезуитов. Впрочем, идеи Екатерины или вернее её симпатии, составлявшие плод её воспитания и умственного общения с философским и эмансипаторским духом века, от начала до конца её царствования, по-видимому, подверглись чувствительной перемене. Начавши с горячего порыва либеральных вдохновений, она столкнулась на пути с непредвиденной оболочкой, какою перед удивленными её взорами увлекательнейшие с виду гуманитарные идеи облеклись при переходе своем в область действительности. Сначала это изумило ее, потом испугало. И она стала непримиримым врагом французской революции.