Г. Лелевич - Владимир Маяковский

Лелевич Г

Владимир Маяковский

(Беглые заметки)

С чего начать? Что взять отправным пунктом исследования? С одной стороны, задорный и безапелляционный Арватов заявляет мне, что «вопрос о поэзии — это вопрос о формах языка» [1] и что отправляться следует от синтаксиса, эвфонии и т. д. С другой стороны, старик Плеханов сурово напоминает, что форма является производным, вторичным по отношению к идеологии и содержанию.

Чтобы не оказаться в положении Буриданова осла, приходится немедля выбирать, на какой из этих путей вступить: выводить ли социальную природу творчества Маяковского и идеологию последнего из синтаксиса, как это делает Арватов, или из содержательно-идеологической стороны поэзии крупнейшего русского футуриста выводить его формальные приемы, как это делали всегда литературные критики-марксисты, начиная с Плеханова и Меринга.

Рискуя сделаться мишенью кавалерийских рейдов Арватова и Брика, осмелюсь все-таки пойти по второму пути.

I. ВСКОРМЛЕННЫЙ ГОРОДСКИМИ НИЗИНАМИ

Характеризуя идеологию Маяковского, приходится прежде всего остановиться на некоторых положениях, которые могут считаться уже установленными. Маяковский — прежде всего поэт города, точнее городской улицы. Если взглянуть на его произведения, начиная с первых шагов 1909 года и кончая поэмой «Про это», невольно обращает [2] внимание одно обстоятельство: все, что лежит вне городской черты, совершенно ускользает из поля зрения Маяковского. Современный большой город, его жители, его «пейзажи», его техника, — вот что нашло себе отражение в стихотворениях и поэмах Маяковского. Это положение можно уточнить: в городе поэта влекут низины, трущобы, гнойники, кошмары социальных язв. Я позволю себе привести почти целиком характерное стихотворение 1910 года:

Я вышел на площадь,Выжженный кварталНадел на голову, как рыжий парик.Людям страшно — у меня изо ртаШевелит ногами непрожеванный крикНо меня не осудят, но меня не облают,Как пророку, цветами устелят мне след.Все эти провалившиеся носами знают:Я — ваш поэт.Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!Меня одного сквозь горящие зданияПроститутки, как святыню, на руках понесутИ покажут Богу в свое оправдание.И Бог заплачет над моею книжкой!Не слова — судороги, слипшиеся комом;И побежит по небу с моими стихами под мышкойИ будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.

В этом стихотворении уже можно заметить острое чувство социальных зол современного города, умение жестокими кричащими образами передать эти язвы, если хотите, некоторое щеголяние своим родством с самыми низшими ступенями классовой лестницы.

II. ОДИН КАК ПЕРСТ

Но тут же бросается в глаза характернейшая черта Маяковского: напрасно искали бы вы указания на принадлежность поэта к определенному общественному слою. Смешно ведь говорить о Маяковском как об идеологе проституток и сифилитиков. И если дальше мы перечтем все дореволюционные произведения Маяковского, нас поразит полное отсутствие у него какого бы то ни было твердого социального базиса. Буржуазия Маяковскому чужда и ненавистна. Фабричные кварталы тоже отсутствуют. Мелкого буржуа поэт презирает. Получается полный разрыв социальных связей. Это прекрасно иллюстрируется характерным признанием молодого Маяковского (1912 г.):

Я одинок как последний глазу идущего к слепым человека.

III. ГОСПОЖА ИСТЕРИКА

Наряду с разрывом социальных связей характерна для Маяковского какая-то особая чувствительность нервной системы. Не здоровый, хотя бы яростный гнев, не свирепая злоба, а какая-то издерганность, неврастения, истеричность. Примеров десятки. Возьмем наудачу, например, стихотворение «Вот так я сделался собакой» (1913 г.). Начинаем читать:

Ну, это совершенно невыносимо.Весь, как есть искусан злобой.Злюсь не так, как могли бы вы:Как собака, лицо луны гололобой, —Взял бы,И все обвыл.

Или другое стихотворение, написанное двумя годами раньше, — «Скрипка и немножко нервно». Разве эта вещица не соответствует вполне своему заглавию?

Мне могут возразить, что это все — ранние произведения Маяковского, что в своих позднейших стихах главковерх футуристов освободился от неврастенических вывихов. Перейдем к 1916 году. Раскроем поэму «Война и Мир», произведение крупное. Разве протест Маяковского против войны — это протест закаленного, устойчивого революционера? Нет, это — благородный, гуманный, но истерический вопль. Это — голос, звучащий порой форменной достоевщиной. Помните знаменитое покаянное место поэмы:

Каюсь:ЯОдин виноватВ растущем хрусте ломаемых жизней!

Пора, наконец, совершенно ясно разглядеть, что «король-то ведь гол», что здесь мы имеем дело с самой больной достоевщиной.

И, наконец, последняя поэма «Про это». Разве проблема борьбы с мещанским бытом не закутана в этой поэме в такое облако истерических всхлипываний, что диву даешься?

Издерганность, неврастеничность — характернейшие черты творчества Маяковского.

Еще один штрих: яркое преобладание эмоциональной стороны над сознательной, порывов и инстинктов над организацией (я говорю не о процессе творчества Маяковского, а об идеологической стороне готовых произведений). Чрезвычайно верно схватил это сам поэт:

Я вот тожеОру —А доказать ничего не умею!

IV. ВЫВОДЫ НАПРАШИВАЮТСЯ САМИ

Я позволю себе на основании всего сказанного сделать кой-какие выводы. Психология городского жителя, знание и острое восприятие городских низин, бедствий и язв современного города, полный разрыв социальных связей, ощущение выбитого из колеи, одиночество, повышенная нервная чувствительность — представителя какого социального слоя характеризуют все эти черты? Ответ напрашивается сам собой: интеллигентного люмпен-пролетария, представителя богемы.

V. ВРАГ МЕЩАНСТВА, НО КАКОЙ?

Как известно, богема, единственная сила которой заключается в знаниях и даровании, склонна презирать тех, которые не живут, не интересуются этими знаниями и дарованиями. Кроме того, вылетев из колеи уюта и довольства и чувствуя невозможность вернуться в эту колею, представитель богемы начинает поэтизировать свое «великолепное одиночество» и остро ненавидеть теплые гнездышки и их обитателей. Отсюда вражда богемы к мещанству, вражда, имеющая очень мало общего с сознательной враждой к мещанству со стороны пролетариата. И Маяковский — тоже злейший враг мещанства, мещанских норм, мещанских законов и традиций. Его довоенные стихи «Гимн обеду», «Гимн взятке» и множество других злобно и презрительно издеваются над мещанством, протестуют против его засасывающей власти, но протестуют так, как способен протестовать одинокий чудак, а не сознательный боец коллектива.

Вот он, этот протест:

А если сегодня мне, грубому гунну,Кривляться перед вами не захочется — и вотЯ захохочу и радостно плюну,Плюну в лицо вам,Я — бесценных слов транжир и мот.

Это враждебное отношение к мещанству сказалось и в резко враждебном отношении к старой литературе. Ведь представитель богемы не способен организованно бороться за уничтожение существующего порядка, ибо он не связан с массами. В лучшем случае он может выражать свой протест, демонстративно поступая наперекор установившимся традициям. Такой же протест по рецепту «а я наоборот» выразили футуристы по отношению к старой литературе.

VI. Я, МАЯКОВСКИЙ!

Тот факт, что протест Маяковского носил именно такой характер, лучше всего подтверждается прущим из каждой строки индивидуализмом (вернее, инфра-индивидуализмом!) нашего поэта. Весь мир для Маяковского — лишь окружение его громоздкой фигуры. К этому вопросу я еще вернусь, а пока удовольствуюсь одной иллюстрацией. Я возьму книгу «Все», открою оглавление и выпишу несколько заглавий стихов и поэм: «Я», «Владимир Маяковский», «Вот так я сделался собакой», «Мое к этому отношение», «Я и Наполеон», «Себе любимому посвящает эти строки автор» и т. д. В таких случаях принято говорить, что комментарии излишни.

VII. Я, МАЯКОВСКИЙ, И РЕВОЛЮЦИЯ

Наступил 1914 год. Мировая война с грохотом возвестила крушение капиталистического мира. Чуткий и мятущийся Маяковский почувствовал дуновение новой великой эпохи, и разом метнул он свое огромное издерганное тело «заре навстречу». Представитель богемы, деклассированный интеллигент, изнервничавшийся индивидуалист становится провозвестником социального переворота. Становится искренне. Но ветхий Адам остался. Индивидуализм, основное свойство одиночки, остался. Маяковский приял пролетарскую революцию по формулам: я, Маяковский, и революция; я, Маяковский, и пролетариат.