Валентин Ерашов - Преодоление. Повесть о Василии Шелгунове

«Спасибо… дорогие мои! От всей души благодарю вас за вашу службу. Благодаря вашей доблести, стойкости и верности сломлена крамола». — Из письма Николая II Московскому Семеновскому полку, опубликовано журналом «Русское знамя» в 1905 году.

«Вот бы взять всех этих революционеров да и утопить в заливе». — Николай II — графу С. Ю. Витте.

«Победа самодержавия над безоружным народом стоила не меньше жертв, чем большие сражения в Маньчжурии». — В. И. Ленин.

«Научитесь же брать силой то, что вам надо… Вооружайтесь где только можно, чем только можно… Долой царя-убийцу!» — Из листовки Петербургского комитета РСДРП.

Превозмогая недуги, Шелгунов поднимал себя, выходил на улицы, слушал разговоры, заводил их сам. Творилась истинная вакханалия, в Питере, как выразился Василий в разговоре с Полетаевым, царило паническое изумление. Чего только не рассказывали…

У Екатерининского сада вечером девятого на чистую публику налетел полуэскадрон, лупили шашками женщин и детей, офицер кричал: «Бей! Они с утра нам надоели!» На проспекте Невском солдат без всякого повода сшиб с ног хорошо одетого господина, топтал сапогами, городовые приговаривали: «Молодец!» Студента, что пробовал было вступиться, истерзали чуть не до смерти. Били так просто кого попало, куда и чем попадя. Били солдаты, казаки, городовые, дворники, любой, кто почуял власть, била всякая сволочь, отрубали руки, выворачивали челюсти, дробили черепа, добивали лежачих, многие покалеченные, да и очевидцы сходили с ума. На выкрик, почему калечат мирных людей, офицер отвечал: «Из-за вас третий день мерзнем!» Задержали студента потому лишь, что раздражение вызвал его мундир. «Куда идешь?» — «В столовую». — «Ах так, в столовую! Получай!» Молотили шашкой по голове, он вырвался, вбежал в подъезд, городовой кричал вдогонку: «До утра караулить буду, все равно выйдешь, тогда — убью!»

На зверства властей трудовой Питер ответил массовой политической стачкой. 10 января бастовало свыше 160 тысяч рабочих. К ним присоединялись служащие, чиновники, приказчики, стачка распространялась по России, поднималось крестьянство, кое-где начались возмущения солдат, бурлило студенчество, поднимала голос передовая интеллигенция. Как ни противились меньшевики, а многие комитеты РСДРП занимали большевистские позиции. Но влияние их было далеко не везде достаточным, революционному движению масс не хватало организованности.

Полетаев по-прежнему уговаривал Василия не ввязываться в драку, даже чисто политическую, советовал беречь здоровье. «На кой хрен мне здоровье, — отвечал Шелгунов, — в завод все равно не пойду работать, мне что, с протянутой ладошкой сидеть, пролеживать дни попусту?» Он жил у отца, туда приходили обуховцы, бердовцы, торнтоновцы, образовался как бы рабочий штаб.

Петербургский комитет раздирали противоречия. Близился Третий партийный съезд, из газет Шелгунов знал о попытках Ленина к объединению рядов, о лавировании меньшевиков. Василий отправился на Металлический завод, собрал группу активных товарищей, спорил, разъяснял, убеждал. Приняли резолюцию, обращенную к городскому комитету, очень резкую, ее Василий составил заранее. После долгих прений утвердили единогласно и большевики, и меньшевики:

«Мы, рабочие, выносим свое недовольство, так как у нас получились две интеллигентные группы, то мы не находим фактически возможности работать в организации и поэтому требуем от той и другой партии объединения в одно целое.

Товарищи! Вы заварили кашу, о которой даже рабочий пролетариат и не мечтал, и теперь нам приходится говорить о большинстве и меньшинстве. Товарищи! Терзайте нас, что мы грубы, но мы должны высказаться вам с открытым сердцем: не подло ли это будет, не позорно ли: у нас по всей России, во всех городах и селах льется наша братская кровь рабочего пролетариата, а вы еще стали разбираться в недоверии один к другому?.. Теперь не время, товарищи!

Товарищи! Мы требуем от вас объединения…»

Резолюция эта очень шелгуновская: в ней есть и простоватость, и остаточные нотки недоверия к интеллигенции, заметна и склонность к преувеличениям, к резкостям… Но знаменательно — и это было радостью для Василия, — что ленинская газета «Вперед» в номере от 12 апреля (по-российскому — 30 марта) напечатала эту резолюцию, определив ее «как характерное проявление того настроения, которое при известных условиях может охватить значительную часть борющегося пролетариата». При всех резкостях, при некоторой путаности резолюция эта, бесспорно, работала на Ленина, на большевиков, готовивших съезд.

Съезд нацелил партию на организацию вооруженного восстания, победа которого должна была привести к созданию временного революционного правительства.

Но восстание так и не произошло. В Петербурге силы пролетариата были ослаблены репрессиями правительства, локаутами, арестами. А столичный Совет рабочих депутатов, который, по мысли Ленина, должен был стать органом вооруженного восстания, оказался, как вскоре стало ясно, не на высоте.

Глава седьмая

Наконец, он вырвался — пока без Наденьки — из «проклятого далека», из постылой эмигрантской «заграницы». Через Стокгольм, Гельсингфорс, минуя Выборг, восьмого ноября поутру приехал в Петербург. На Финляндском встречал недавний, с лета, знакомый — Николай Евгеньевич Буренин, техник и транспортер партии, повез в Можайскую, к своей сестре, там ждал нетерпеливый Леонид Красин, член ЦК, не один час длилась беседа о партионных, как несколько старомодно обозначал Леонид Борисович, делах. Съездили на Преображенское кладбище, преклонили головы перед могилами жертв Кровавого воскресенья, оттуда — в Десятую Рождественскую, угол Дегтярной, где предстояло обосноваться нелегально, пребывание в чужих домах Ленина смущало, но выхода не было, и хозяин, тоже член ЦК Румянцев, проявил maximum радушия, в хорошо обставленном семейном доме выделил Владимиру Ильичу особую комнату, конспиративность обеспечивалась двумя выходами — на улицу и во двор. Усидеть на месте Ленин в тот день никак не мог, жадно вдыхал петербургский влажно-ветреный воздух, слушал, записывал, жаждал новых встреч. Наспех отобедали — и снова вместе с Леонидом Борисовичем на извозчике в Николаевскую, близ Невского, к зубному врачу Юлии Ивановне Лаврентьевой, весьма сочувствующей большевикам, сюда прийти должны были москвич Мартын Лядов и Василий Шелгунов…

Никогда не был он сентиментален, однако, узнав о близком приходе Шелгунова, испытал непредвиденное волнение: с Василием Андреевичем крепко связывались воспоминания о молодости, о первых петербургских годах. Как они молоды были двенадцать лет назад, когда встретились, как задорны, задиристы, неугомонны; как все еще только начиналось — кружки, связи, знакомства, листовки… Жизнь начиналась… Ему представился, как воочию, Шелгунов — коломенская верста, косая сажень, плечи, как у молотобойца, и бас, прозванный протодиаконским; Василий на это невинное прозвание обижался, он вообще отличался обидчивостью, молоды мы были, да-с… И еще Шелгунова поддразнивали: «С Марксом под мышкой», его же собственное было выражение…